Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли

– Но я только сварила яйцо, выпила кофе и поехала на работу, – ей стало жалко себя, – у меня весь день болела голова, а Моль отпускала шпильки, в мой адрес… – Шмуэль, весело, сказал:

– Я на мессу собираюсь. Музыканты спят, без задних ног. Мы с Тигром завтракаем, в компании друг друга. Сейчас посмотрю, вроде я слышал шум, в ванной… – в кенсингтонской квартире Тупицы имелось три ванных:

– Одна с бассейном, как у дяди Джона, в замке… – Густи подышала на застывшие пальцы, – у них закрытая терраса, с зимним садом, и личный лифт в подземный гараж… – дом прошлого века основательно перестроили. Апартаменты Тупицы занимали верхний этаж. Густи заставила себя посмотреться в зеркало:

– Иосиф, действительно, поднялся. Только у него был очень недовольный голос. Но он обещал, что приедет… – за полчаса она успела принять душ, прибраться в квартирке и даже выскочить за круассанами:

– Я бледная, но мне это идет, – успокоила себя Густи, – я причесалась, накрасила ресницы… – она стояла у антикварного зеркала, орудуя короткой кисточкой. Девушка надела американские джинсы. Пуговица отказалась застегиваться:

– Я полнею, – поняла Густи, – но не может быть, чтобы так рано. Я почти ничего не ела, на этой неделе… – она прикрыла джинсы черной рубашкой и распустила длинные волосы:

– Как на фотографиях, из Америки… – Густи повертелась перед зеркалом, – все модные девушки так ходят… – она видела последние снимки семьи дяди Меира:

– Ева словно звезда журналов, – завистливо подумала девушка, – ее сняли в старых шортах и кедах, а она будто сошла со страницы Vogue… – на черно-белом фото кузина, с баскетбольным мячом, прислонилась к разрисованной, кирпичной стене. Рядом красовался мусорный бак. Ева, немного прищурившись, смотрела на фотографа. Короткие волосы завивались над оттопыренными ушами, костлявые ключицы торчали из выреза майки. Худые плечи прикрывал потрепанный жакет:

– Работа Ричарда Аведона, – заметил дядя Меир, – в Harper’s Bazaar сказали, что такие фото не опубликует ни один модный журнал. Как они выразились, не в наше время… – Густи вспомнила:

– Тетя Марта тогда усмехнулась: «Это мы еще посмотрим».

Она попробовала прислониться к беленой стене:

– Надо встретить его независимо. Парни не любят, когда девушки вешаются им на шею, во всех журналах так пишут… – Густи ожидала цветов, однако он не снял плаща, не переступил порог квартирки:

– Что у тебя случилось, – неприязненно сказал Иосиф, – давай быстрей, я тороплюсь по делам… – от него пахло свежестью дождя, кедром туалетной воды. Густи закусила пухлую губу. Слезы наполнили глаза, девушка поморгала, стараясь не размазать тушь:

– Какой он красивый. Он обрадуется, он сделает мне предложение. Он не звонил, потому что был занят, вот и все… – Густи сглотнула: «Иосиф, я… Я, наверное, жду ребенка».

Изящная рука, с отполированными ногтями, помешала эспрессо, в крохотной чашке. Сверкнули бриллианты, в золотом перстне. Ложку, легким жестом, положили на тонкое блюдце.

В Claridge’s подавали пятичасовой чай, с кремовыми, девонскими сливками, с маленькими сэндвичами, с водяным крессом и огурцом, на белом хлебе, с яблочным пудингом и ванильным кексом. Генрик от чая отказался:

– Я предпочитаю кофе, – заметил он старому знакомцу, – в Лондоне, правда, его не умеют варить так, как в Италии. Даже в отличных отелях пока не справляются с простым эспрессо… – он кивнул в сторону стойки портье, темного дуба, – за настоящим кофе надо отправляться в Сохо…

Тупица вспомнил о выигрыше, в клубе «Фламинго»:

– Пять тысяч фунтов. Положительно, встречи с мистером Алленом приносят мне удачу. Адель ничего не знает… – у них с женой были разные банковские счета, – надо купить ей какой-нибудь подарок, в добавление к рождественскому, то есть ханукальному… – Тупица получил из Нью-Йорка голубую коробочку, с платиновым браслетом от Tiffany:

– Американский ангажемент начинается после Песаха… – он задумался, – Адель присоединится ко мне для концертов. Надо заказать съемку от хорошего фотографа, того же Аведона, договориться с парикмахерами и гримерами… – Адель пела несколько недель в Метрополитен-опера, а потом начинала, с Генриком, тур по стране. Тупица наизусть помнил расписание:

– До четвертого июля мы заняты. В День Независимости мы даем приватный концерт, в Белом Доме. Потом надо снять особняк, на Лонг-Айленде. Или нет, дядя Меир говорил, что летом из Нью-Йорка все бегут на север. Американцы найдут для нас дом, на Кейп-Коде, под Бостоном… – к сентябрю Адель возвращалась в Ковент-Гарден. Тупицу ждали осенние выступления:

– Потом я лечу во Францию и Италию, – заметил он швейцарцу, – меня приглашает Гранд-Опера и театр Ла Скала… – Генрик напомнил себе, что надо связаться с израильским агентом. Они с Аделью хотели купить виллу, в Герцлии, на побережье Средиземного моря:

– Место новое, – сказал Генрик жене, – но у него большое будущее. В любом случае, это наша летняя дача, как говорит тетя Марта… – он улыбнулся, – важнее иметь бассейн и пляж, а не тесниться в городе… – побывав в десяти комнатах дяди Меира, у Центрального Парка, Генрик стал считать кенсингтонские апартаменты скромными:

– До войны я рос в просторной квартире, – сказал он Адели, – дом, в Хэмпстеде, тоже маленьким не назовешь. У нас появятся дети. Надо думать о загородном имении, как у тети Марты, в Мейденхеде… – они с Аделью, каждый месяц, аккуратно проверяли банковские балансы. Квартиру и счета они оплачивали пополам, бензин для спортивного Bentley Генрик брал на себя:

– В конце концов, это моя игрушка, – смеялся Тупица, – ты предпочитаешь такси… – Адель не любила водить.

Откинувшись на спинку бархатного дивана, он обвел глазами накрахмаленные скатерти, джентльменов, в отличных костюмах, холеных женщин, в дневных платьях, при шляпках:

– Некоторые даже носят перчатки, – весело подумал Генрик, – даму в брюках сюда точно не пустят. Здесь не Сохо, и не дешевые пабы, где собираются писатели и драматурги… – на подиуме перебирала струны арфистка:

– Я иногда играю в отелях, – Тупица подмигнул швейцарцу, – так сказать, по старой памяти… – Генрик любил, в конце деловых встреч, в гостиницах, послать записку портье. Он садился к пианино, вестибюль, восхищенно, замирал. Тупица наклонялся над клавишами:

– После выступления меня осаждает публика, толпа берет автографы, портье присылает букет… – он вспомнил колючий, резкий ветер, заснеженные рельсы, запах нечистот, гремящий вагон, над головой:

– Всех увели в газовые камеры, а про меня подумали, что я куча тряпья… – рука, с сигаретой, дрогнула, – близнецы вытащили меня в поездной сортир. На перроне нас встретил Ангел Смерти, то есть Отто фон Рабе… – рот наполнился холодной, с металлическим привкусом слюной:

– Близнецы видели его старшего брата, Максимилиана, в Мон-Сен-Мартене, когда их увозили из Бельгии. Нас повели в детский барак, я присматривал за цыганскими близнецами… – в ушах раздался мерный скрип качелей. Труба поднималась в низкое, серое небо, на сугробах лежала черная гарь. Генрик услышал озабоченный голос швейцарца:

– Вы побледнели, герр Авербах. Может быть, рюмку коньяка, погода очень изменчива… – Тупица отмахнулся:

– Ерунда, много репетиций, перед праздничными концертами. Итак… – он взял блокнот, в обложке крокодиловой кожи, – на чем мы остановились… – швейцарский делец нашел его через контору мистера Бромли. Юристы занимались обеспечением контрактов Генрика и Адели. Тупица сразу вспомнил венские концерты:

– Сейчас мы встретились в более приятной обстановке, – сказал он дельцу, за обедом, – я с удовольствием выполню обещание… – речь шла о двух приватных выступлениях, на горной вилле швейцарца:

– В марте, – подытожил Генрик, – мой агент свяжется с Цюрихом и Женевой. Думаю, там обрадуются такой возможности… – он подумал, что стоит сделать сюрприз Адели:

– Мы никогда не катались на лыжах. Съездим в Альпы, на несколько дней, остановимся в люксе, наймем инструктора… – швейцарец передал ему чек, с авансом за выступления. Генрик отозвался: