Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - Джордж Элиот

Ее поклон – земным благословенье.

Вздыхает грешник, шепчет он обет.

Гордыню, гнев ее изгонит свет;

О дамы, ей мы воздадим хваленье.

Смиренномудрие ее словам

Присуще, и сердца она врачует.

Блажен ее предвозвестивший путь.

Когда же улыбается чуть-чуть,

Не выразить душе. Душа ликует:

Вот чудо новое явилось вам![181]

В то восхитительное утро, когда скирды сена в Стоун-Корте с такой беспристрастной щедростью источали благоухание, словно мистер Рафлс и впрямь заслуживал воскурения фимиама, Доротея уже возвратилась под кровлю Лоуик-Мэнора. За три месяца Фрешит порядком ей прискучил: она не могла часами сидеть в позе святой Екатерины и восторженно любоваться ребенком Селии, оставаться же безучастной к столь замечательному младенцу бездетной тетке непозволительно. Появись в том нужда, Доротея с радостью бы пронесла ребенка на руках хоть целую милю и только полюбила бы его еще сильнее, но тетушке, не признающей, что ее племянник – Будда, и вынужденной, ничего не делая, лишь восхищаться им, поведение дитяти представлялось однообразным, а ее стремление созерцать его имело предел.

Ни о чем подобном не подозревала Селия, уверенная, что появление на свет крошки Артура (малютку нарекли в честь мистера Брука) заполнило радостью жизнь бездетной вдовы.

– Додо ведь не из тех, кто стремится иметь что-то свое… даже детей! – сказала мужу Селия. – И если бы у нее и родился ребенок, то ведь не такая душка, как Артур, да, Джеймс?

– Да, если бы он походил на Кейсобона, – сказал сэр Джеймс, сознавая, что несколько уклончиво отвечает на вопрос и сохраняет особое мнение по поводу совершенств своего первенца.

– Вот именно! Даже подумать страшно! – сказала Селия. – Додо, по-моему, подходит быть вдовой. Нашего малютку она может любить как родного, и ей никто теперь не помешает осуществлять все ее затеи.

– Жаль, что она не королева, – сказал рыцарственный сэр Джеймс.

– А кем тогда были бы мы? Ведь тогда бы и мы стали кем-то другими, – возразила Селия, которой не понравился этот мудреный поворот фантазии. – Нет, пусть все остается без перемен.

Поэтому, услышав, что Доротея собирается вернуться в Лоуик, Селия обиженно подняла бровки и, как обычно, с невиннейшим видом пустила шпильку:

– Чем ты займешься в Лоуике, Додо? Сама же говорила, что там нечего делать: все арендаторы такие зажиточные и опрятные, хоть плачь. А тут у тебя столько удовольствий – ходить с мистером Гартом по Типтону и заглядывать во все дворы, даже самые запущенные. Теперь, когда дядя за границей, вам с мистером Гартом совсем раздолье, а Джеймс, конечно, сделает все, что ты велишь.

– Я стану часто приезжать, и мне еще заметней будет, как растет малыш, – сказала Доротея.

– Но ты не сможешь видеть, как его купают, – возразила Селия, – а ведь это самое лучшее, что у нас бывает.

Она почти всерьез обиделась: право же, Додо просто бесчувственная, если по собственной воле расстается с малюткой.

– Киска, голубушка, я специально для этого буду оставаться ночевать, но сейчас мне нужно пожить одной, в своем доме. К тому же я хочу покороче познакомиться с семьей Фербратеров, а с мистером Фербратером потолковать о том, что можно сделать в Мидлмарче.

Теперь Доротея уже не стремилась употреблять всю силу своего характера на то, чтобы принудить себя покоряться чужой воле. Она рвалась всей душой в Лоуик и не считала себя обязанной объяснять причины столь внезапного отъезда. Ее решение вызвало общее недовольство. Глубоко обиженный сэр Джеймс предложил на несколько месяцев переселиться всем семейством в Челтенгем, прихватив и священный ковчег, именуемый также колыбелью; ну а если уж и Челтенгем будет отвергнут, просто непонятно, что еще можно предложить.

Вдовствующая леди Четтем, вернувшаяся недавно из Лондона, где гостила у дочери, выразила готовность по крайней мере написать миссис Виго и попросить ее взять на себя обязанности компаньонки при миссис Кейсобон: мыслимо ли молодой вдове жить в одиночестве в деревне! Миссис Виго случалось выступать в роли лектрисы и секретаря при особах королевской фамилии, а по части образованности и утонченности чувств даже Доротея не могла иметь к ней претензий.

Миссис Кэдуолледер сказала, оставшись наедине с Доротеей:

– Да вы, милочка, просто рехнетесь там от тоски. Вам станут мерещиться призраки. Всем нам приходится делать над собой небольшие усилия, чтобы сохранить рассудок и не расходиться во мнениях с окружающими нас людьми. Для неимущих женщин и младших сыновей сумасшествие – своего рода прибежище, способ пристроиться. Но вам-то это зачем? Как я догадываюсь, вам несколько наскучила наша добрейшая вдовица, но представьте себе, какую скуку вы сами нагоняли бы на всех, постоянно играя роль трагической королевы и взирая на окружающих свысока. Уединившись в лоуикской библиотеке, вы чего доброго вообразите себя центром вселенной. Вам было бы полезно видеться по временам с людьми, которые не станут принимать на веру каждое ваше слово. Это хорошее отрезвляющее средство.

– Я никогда не сходилась во мнениях с окружающими меня людьми, – надменно ответила Доротея.

– Но я надеюсь, вы осознали свои заблуждения, милочка, – сказала миссис Кэдуолледер, – а это доказательство здравости рассудка.

Колкость была замечена, но не задела Доротею.

– Нет, – ответила она. – Я по-прежнему считаю, что большинство людей судят ошибочно очень о многом. Так что можно быть в здравом рассудке и ни с кем не сходиться во мнениях, коль скоро чуть ли не весь свет то и дело меняет свои мнения.

Миссис Кэдуолледер перестала спорить с Доротеей, но мужу сказала так:

– Ей следовало бы, когда приличия позволят, вторично выйти замуж, но для этого ее нужно ввести в общество. Четтемы, конечно, будут против. А я убеждена, что замужество пошло бы ей на пользу. Будь мы побогаче, я пригласила бы к нам в гости лорда Тритона. Его когда-нибудь сделают маркизом, и никто не может отрицать, что из миссис Кейсобон получится образцовая маркиза: в трауре она еще красивей, чем всегда.

– Элинор, друг мой, оставь бедняжку в покое. Из твоих затей не выйдет ровно ничего, – благодушно проговорил ее муж.

– Ничего не выйдет? Чтобы создать супружескую пару, всегда знакомят женщину с мужчиной. Досадно, что ее дядюшка именно сейчас сбежал в Европу и запер Типтон-Грейндж. Туда и во Фрешит надо было бы пригласить как можно больше подходящих женихов. Лорд Тритон именно то, что ей требуется: у него уйма планов, как осчастливить нацию, и все планы совершенно безумные. Для миссис Кейсобон лучшей партии не сыскать.

– Пусть миссис Кейсобон сама выбирает себе жениха, Элинор.

– Вы, умники, вечно чушь городите. Как может она выбирать сама, если выбирать ей не из кого? Избранник женщины – это обычно единственный достижимый для нее мужчина. Помяни мое слово, Гемфри. Если о ней не позаботятся родные, как бы ей не подвернулся кто-нибудь похуже Кейсобона.

– Боже тебя упаси упомянуть об этом при сэре Джеймсе, Элинор. Самая щекотливая тема. Он до смерти обидится, если ты ее коснешься без особой нужды.

– Я и не думала ее касаться, – сказала миссис Кэдуолледер и развела руками. – Селия рассказала мне о завещании, не дожидаясь расспросов, в первый же день.

– Так-то так, но сейчас им желательно, чтобы об этом как можно меньше говорилось, к тому же, как я понял, молодой джентльмен уезжает из наших краев.

На это миссис Кэдуолледер ничего не сказала, только трижды многозначительно кивнула, и в ее темных глазах появилось саркастическое выражение.

Невзирая на увещания и уговоры, Доротея мягко настояла на своем. К концу июня в Лоуик-Мэноре распахнулись ставни всех окон, и утренний свет безмятежно озарял библиотеку, поблескивая на корешках томов с записями мистера Кейсобона, как блестит он в унылой пустыне на каменных глыбах, безмолвных памятниках забытой религии; а напоенные ароматом роз вечера тихо прокрадывались в зелено-голубой будуар, излюбленное прибежище Доротеи. Она начала с того, что обошла все комнаты, перебирая в памяти полтора года своей замужней жизни, и мысленно произносила целые речи, словно продолжала спор с покойным мужем. Долгое время провела она в библиотеке и не успокоилась до тех пор, пока не расположила все тома с записями в таком порядке, который, по ее мнению, избрал бы мистер Кейсобон. Жалость к мужу, принуждавшая ее быть сдержанной при его жизни, владела ею и сейчас, даже когда она мысленно с негодованием укоряла его и обвиняла в несправедливости. Один ее поступок, вероятно, вызвал бы улыбку у людей рационального склада. Она аккуратно уложила в конверт тетрадь с надписью «Сводное обозрение». Поручить миссис Кейсобон» и запечатала вместе со следующей запиской: «Вы напрасно поручили мне это. Неужели Вы не понимаете, что душа моя не может настолько подчиниться Вашей, чтобы я посвятила себя делу, в которое не верю? Доротея». Конверт она спрятала в ящик своего стола.