Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - Джордж Элиот

Мэри казалась столь взволнованной, что мистер Фербратер сказал: «Давайте немного пройдемся», – и когда они шли по дорожке, добавил:

– Попросту говоря, Фред не предпримет ничего, что помешает ему сохранить ваше расположение, зато, надеясь стать вашим мужем, он будет ревностно заниматься любым делом, к которому вы отнесетесь одобрительно.

– Я не могу обещать, мистер Фербратер, что выйду за него замуж, но одно я знаю твердо: если он станет священником, я не буду его женой. Все, что вы говорите, свидетельствует о вашем благородстве и доброте, я вовсе не собираюсь разубеждать вас. Но все девушки насмешницы, у нас свой, особенный подход, – добавила Мэри немного лукаво, отчего ее застенчивый ответ прозвучал еще милее.

– Он просит точно передать ему, что вы об этом думаете, – сказал мистер Фербратер.

– Я не могу любить того, кто смешон, – сказала Мэри, ограничиваясь лишь этим доводом. – У Фреда достаточно знаний и здравого смысла, чтобы создать себе доброе имя на каком-нибудь мирском поприще, но стоит мне представить, как он читает проповедь, благословляет прихожан и наставляет их на путь истинный или молится у одра больного, и мне кажется, будто передо мной карикатура. Ведь священником он станет только ради положения в обществе, а по-моему, нет ничего более низкого, чем доказывать таким дурацким способом свое благородство. Я всегда так думала, когда глядела на мистера Кроуза, на его аккуратненький зонтик и ничтожное лицо и слушала его жеманные сентенции. Какое право имеет такой человек олицетворять христианство, словно церковь существует для того, чтобы разные олухи могли карабкаться вверх по общественной лестнице… Словно… – Мэри вдруг замолкла. Она настолько увлеклась, что заговорила с мистером Фербратером, как с Фредом.

– Молодые девицы строги; в отличие от мужчин они не представляют себе, как нелегко добывать хлеб насущный, хотя вы, возможно, являетесь исключением. Надеюсь, к Фреду Винси вы относитесь лучше, чем к тем, о ком с таким презрением только что говорили?

– Ну разумеется. У него много здравого смысла, но, сделавшись священником, он не сможет его проявить. Фред будет ненатурален в этой роли.

– Тогда ответ ваш совершенно ясен. Став священником, он теряет надежду?

Мэри кивнула.

– А если он, не побоявшись трудностей, решится добывать средства к существованию другим путем… вы не лишите его надежды? Может он рассчитывать, что вы станете его женой?

– По-моему, незачем повторять снова то, что я однажды уже сказала Фреду, – ответила Мэри с некоторой досадой. – Я имею в виду, что незачем ему задавать подобные вопросы, намекая, будто он способен на серьезные дела, и в то же время ничего серьезного не делать.

Мистер Фербратер некоторое время помолчал и, когда на обратном пути они остановились в тени клена, проговорил:

– Я понимаю, что вам неприятны всякие попытки связать вас, однако ваше чувство к Фреду может исключать для вас возможность новой привязанности, а может и не исключать ее, то есть Фред либо может рассчитывать, что вы будете его ждать и не выйдете замуж, либо его может постигнуть разочарование. Простите меня, Мэри, – я когда-то называл вас по имени, наставляя в вопросах веры, – но если от расположения женщины зависит счастье чьей-то жизни… может быть, даже не одной… по-моему, она поступит благородно, отвечая на вопросы откровенно и прямо.

Мэри тоже помолчала, пораженная не настойчивостью мистера Фербратера, а его тоном, в котором звучало сдержанное волнение.

У нее мелькнула мысль, не говорит ли он и о себе, однако Мэри сочла ее невероятной и устыдилась. Ей никогда не приходило в голову, что кто-нибудь может ее полюбить, кроме Фреда, обручившегося с ней кольцом от зонтика еще в ту пору, когда она носила носочки и ботинки со шнурками; и уж совсем немыслимо, чтобы на нее обратил внимание мистер Фербратер, самый умный человек в узком кружке ее знакомых. У нее осталось только ощущение, что все это очень неправдоподобно и, очевидно, порождено ее фантазией, одно лишь ясно и определенно – от нее ждут ответа.

– Поскольку вы считаете это моим долгом, мистер Фербратер, я отвечу, что я слишком привязана к Фреду и не променяю его на другого. Я не смогу быть счастливой ни с кем, если сделаю несчастным Фреда. Слишком глубоко укоренилось во мне чувство благодарности за то, что он всегда любил меня так сильно, так волновался, не ушиблась ли я, еще когда мы были детьми. Я не могу представить себе, что какое-то новое чувство может вытеснить мою привязанность к нему. Но мне хотелось бы, чтобы он добился уважения всех окружающих. Только, пожалуйста, скажите ему, что, пока этого не будет, я не обещаю выйти за него замуж. Я не хочу, чтобы мои родители огорчались и стыдились из-за меня. Фред волен выбрать себе другую невесту.

– В таком случае моя миссия выполнена полностью, – сказал мистер Фербратер, протягивая руку Мэри, – и я немедленно возвращаюсь в Мидлмарч. Теперь, когда Фред окрылен радостной надеждой, мы его куда-нибудь пристроим, и я надеюсь дожить до той поры, когда смогу вас обвенчать. Да благословит вас бог!

– Пожалуйста, не уезжайте, разрешите напоить вас чаем, – сказала Мэри. Слезы выступили у нее на глазах, ибо нечто неопределимое, нечто похожее на сдерживаемую боль послышалось ей в словах мистера Фербратера, и она почувствовала себя такой же несчастной, какой была однажды, увидев, как дрожали руки ее отца в минуту душевной тревоги.

– Нет, милая моя, не надо. Мне пора.

Через три минуты священник сидел в седле, совершив подвиг великодушия, гораздо более тяжкий, чем отказ от игры в вист и даже сочинение проповедей о пользе раскаяния.

Глава LIII

То, что кажется со стороны непоследовательностью, может быть воспринято как неискренность поверхностными наблюдателями, склонными механически прилагать всевозможные «если» и «потому» к огромному переплетению невидимых побегов, существование коих обусловлено взаимным воздействием и взаимным доверием.

Мистер Булстрод еще в ту пору, когда он только присматривался к Лоуику, разумеется, очень хотел, чтобы новый приходский священник оказался ему по нраву. Он счел истинным наказанием свыше, как за свои собственные грехи, так и за грехи нации в целом, то обстоятельство, что именно тогда, когда он сделался хозяином Стоун-Корта, мистер Фербратер стал священником лоуикской церкви и прочел первую проповедь фермерам, работникам и сельским мастеровым. Мистер Булстрод отнюдь не собирался особенно часто посещать прелестную лоуикскую церквушку, не собирался он также и подолгу проживать в Стоун-Корте: он купил эту прекрасную ферму и роскошную усадьбу просто для того, чтобы иметь удаленное от города прибежище, которое путем приобретения новых земельных угодий и украшения жилища он, может быть, со временем превратит в нечто достойное сделаться его резиденцией, куда он сможет ездить отдохнуть от руководства деловыми операциями и где сможет способствовать процветанию евангельской истины с особой успешностью, как владелец расположенных в этой местности земель, площадь которых волею провидения намеревался по случаю приумножать и впредь. Неопровержимым доказательством правильности избранного им пути послужила неожиданная легкость, с которой мистер Булстрод приобрел Стоун-Корт, хотя все полагали, что мистер Ригг Фезерстоун вцепился в полученное им наследство, словно это райские кущи. Бедный Питер Фезерстоун тоже рассчитывал на это и часто представлял себе, как, упокоившись в сырой земле, будет радоваться, что его жабоподобный наследник роскошествует в старинной уютной усадьбе, неизменно вызывая изумление и неудовольствие остальных претендентов.

Но не так легко предугадать, что наши ближние считают раем. Мы судим о вещах, исходя из собственных желаний, ближние же наши не всегда настолько откровенны, чтобы намекнуть, чего желают они сами. Сдержанный и рассудительный Джошуа Ригг не дал своему родителю возможности заподозрить, что Стоун-Корт не является для него величайшим из благ… к тому же он очень хотел унаследовать ферму. Но как Уоррен Гастингс[179], глядя на золото, мечтал приобрести Дейлсфорд, так Джошуа Ригг, глядя на Стоун-Корт, мечтал обрести золото. Он очень ярко и отчетливо представлял себе, в чем заключается его величайшее благо, ибо волею обстоятельств унаследованная им ненасытная жадность приняла особую форму: величайшим благом для него было стать менялой. Еще мальчиком для посылок в порту он заглядывал в окна меняльных лавок, как другие мальчишки заглядывают в витрины кондитерских; постепенно детские восторги превратились во всепоглощающую страсть; он многое намеревался сделать, разбогатев, в том числе жениться на барышне из благородных, но он не предавался безудержным мечтам об этих радостях и развлечениях. Одной радости он жаждал всей душой – открыть в каком-нибудь оживленном порту меняльную контору, окружить себя всевозможными запорами и манипулировать денежными знаками всех государств, холодно и надменно встречая завистливые взгляды, устремляемые на него сквозь железную решетку бессильной Алчностью. Сила этой страсти подвигла его искать знаний, потребных для ее удовлетворения. И в то время как все считали, что он водворится навсегда на унаследованной им ферме, сам Джошуа считал, что близится тот час, когда он водворится в Северной Гавани счастливым обладателем хитроумнейших замков и несгораемых шкафов.