Обрученная с розой - Симона Вилар

Его толкали, но Филип не замечал этого. Внезапно толпа ринулась вперед, увлекая его за собой. Его буквально внесли под высокий портал Нотр-Дам. Раненое плечо нестерпимо заныло, и Филип едва не вскрикнул от боли. Но тут несший его людской поток остановился, удерживаемый королевскими гвардейцами, выставившими пики..

Филип, однако, оказался внутри собора, в золотисто-розовом свете, проникавшем сквозь цветные витражи. Воздух дрожал от мерцания свечей. Стройные ряды колонн поддерживали аркады верхних галерей, тянувшихся вдоль всего центрального нефа. Далеко впереди сиял алтарь, а перед ним – две коленопреклоненные фигуры, над которыми возвышалась могучая фигура кардинала Бурбонского, увенчанная митрой.

Однако Майсгрейва это не занимало. Он искал глазами Анну и наконец увидел ее. Она стояла на хорах центрального нефа; вливавшийся в окно свет окутывал ее нежным сиянием. Руки Анны были сложены на груди. Кисти обвивало золотистое кружево. Лицо ее было сосредоточенным и одухотворенным, оно дышало целомудрием, словно никогда – ни в помыслах, ни в сердце – не рождался у нее дерзновенный план отринуть богатство и знатность и бежать на край света с простым рыцарем.

В этот миг кардинал провозгласил венчающихся мужем и женой. По толпе пронесся вздох. Началась торжественная месса. Сквозь клубы ладана многоголосый хор певчих звучал мощно и величественно. Пробравшись в боковой неф, Филип отчетливо видел, как Анна поднялась с колен, опершись на руку принца, ее лицо, обращенное к Эдуарду, улыбалось глаза сияли. Что ж, для него, Филипа, все кончено. На какое ^чудо он, собственно, надеялся до последней минуты? Пробравшись сквозь толпу, он покинул Нотр-Дам и побрел

прочь.

Несколько часов минули как в тумане. Майсгрейв стремился оказаться подальше от празднества, от всех этих нескончаемых пантомим, пасторалей и состязаний, что развернулись в городе. Он зашел в скромную церквушку близ Сент-Антуанских ворот и долго молился, пока не почувствовал некоторого облегчения.

К семи вечера Филип оказался у все еще украшенного коврами моста перед Лувром. Здесь толпилось множество горожан, глазевших на окна дворца, откуда доносилась музыка, Не прошло и нескольких минут, как подле него появился паж в ливрее дома де Кревкеров.

– Рыцарь Филип Майсгрейв? Прошу вас следовать за мной.

Видимо, граф сдержал слово и подготовил встречу с Уорвиком.

Поспешая за пажом, Майсгрейв миновал подъемные мосты и внутренние дворы Лувра. В одном из них толпились шотландские стрелки короля Людовика – его личная гвардия. Рыцарь приметил их еще утром на площади перед Нотр-Дам, где они двигались шеренгами по обе стороны блистательной процессии. Их отличали круглые шапочки горцев, увенчанные пучками перьев, и широкие, расшитые королевскими лилиями камзолы поверх доспехов. Шла смена караула, движения стрелков были точны и красивы, а лица исполнены чувства собственного достоинства.

Филип угрюмо глядел на шотландцев. Он слышал их говор и невольно хмурился. Для него, жителя Пограничья, они и здесь оставались врагами, ибо с молоком матери он впитал убеждение, что где шотландцы – там опасность. Однако этим явно не было до него никакого дела. Они лишь мельком оглядели просто одетого воина с дорогим мечом, спешившего за бургундским пажом, и принялись что-то оживленно обсуждать

Филип вместе со своим юным провожатым вошел в узкую дверь, за которой оказалась винтовая лестница. Еще несколько стрелков повстречались ему на пути, и он опустил глаза, чтобы взглядом не выдать себя. Внезапно на повороте лестницы один из них преградил ему дорогу. Филип видел лишь ноги в стальных поножах и набедренниках. Скрипнув зубами он вынужден был посторониться ибо сознавал, что если вдруг

столкнется с шотландцем, то по укоренившейся привычке немедленно схватится за меч.

Шотландец не спеша обошел его, спустился на несколько ступеней и остановился. Филип готов был поклясться, что ощущает, как тот буравит его взглядом, но не оглянулся. Он прошел через анфиладу высоких покоев с мозаичными полами и узкими, забранными решетками окнами.

В простенках пылали канделябры, всюду сновали толпы слуг, несших кувшины с винами и блюда, на которых, словно живые, покоились фазаны и бекасы, молочные поросята, обложенные зеленью и жареными каштанами, огромные рыбины, из пастей которых торчали завитки салата. По замковым переходам разгуливали рослые псы. Где-то открылась дверь, донеслись звуки музыки и взрывы смеха. Паж вел Филипа все дальше. Они миновали длинную галерею, и в обширном пустынном покое паж попросил рыцаря подождать.

Майсгрейв огляделся. В нише окна укрылись, хихикая, две молоденькие фрейлины в остроконечных колпачках. Они с любопытством разглядывали этого красивого воина и перешептывались. В дальнем конце покоя помещался выложенный мрамором бассейн, и рыцарь подошел к нему. Бассейн был овальной формы, неглубок, дно его покрывали водные растения, среди которых скользили красные длиннохвостые рыбки.

Из пасти каменной химеры с тихим журчанием сбегала струйка воды.

Внезапно за его спиной раздались быстрые шаги и бряцание доспехов. Рыцарь оглянулся – вошедший оказался шотландским стрелком в голубом камзоле. Брови Филипа удивленно приподнялись. Он выпрямился.

– Так ты узнаешь меня! – язвительно сказал шотландец. – Значит, и я не ошибся. Бог свидетель, я признал тебя тотчас, хотя никак не ожидал встретить тебя здесь, английский пес, при дворе Людовика Французского!

Перед ним был Делорен, давний враг Майсгрейва, из рода Баклю, с отрядами которого Филип часто и жестоко бился у себя в Чевиотских горах.

– Ты помнишь наш последний поединок, Бурый Орел? – спросил Делорен, и недобрая улыбка змеей скользнула по его губам.

– Не забыл. Ты с людьми лорда Баклю пытался угнать мой скот.

– А ты перед этим сжег наши деревни.

– Если мы и дальше будем обмениваться долговыми расписками, то просидим до утра.

– Я не болтать с тобой пришел, а биться. Ведь это из-за тебя я стал изгоем и вынужден был скитаться, пока не поступил на службу к королю Людовику.

– Что ж, ты, видно, обрел наконец теплое местечко. Ты выглядишь франтом, а не голодранцем, как тогда, когда угождал Баклю.

Делорен хищно улыбнулся. Его рыжеватые усы свисали до подбородка, из-под низкой челки светились светло-серые, налитые ненавистью глаза.

– Ты, наверное, думал, что в том поединке уложил меня?

– Да, но теперь сомневаюсь.

– Что ж, я все-таки выжил. Монахи Мелрозского аббатства выходили меня. Но я поклялся отомстить.

– Видимо, для этого ты и забрался так далеко. Надо думать, в стенах Мелроза тебе было откровение, что когда-нибудь попутный ветер занесет меня под своды Лувра.