Воин - Дональд Маккуин

— Конечно, — немедленно согласился Конвей, — но мы должны оставаться вместе. Решает большинство, и если мы бежим, то бежим все. Согласны?

Все кивнули. Мэтт опросил всех по очереди, и лишь Картер высказалась за то, чтобы остаться. Она встретила принятое решение без комментариев и без явного недовольства. Конвей постарался убедить их, сколь важно сейчас вести себя как ни в чем не бывало. При этом он наблюдал за Дженет, отмечая, как та помрачнела. Мэтт припомнил их споры по поводу выхода из пещеры: Картер и тогда была против. Но самое любопытное заключалось в том, как быстро сломило ее упоминание о Береге Песен. Похоже, женщина просто инстинктивно избегала неприятностей. И ей требовалось время, чтобы воспринять новую идею.

Бернхард спросила, как он намеревается планировать побег, и Конвей признался, что точного плана не существует.

— Те, кто нам помогает, должны выбрать наиболее удобный момент. Мне лишь известно, что мы выступим после восхода луны. Поэтому необходимо зачернить руки и лица. Проверьте друг друга, чтобы не было видно никаких светлых или блестящих предметов. Паковать вещи так, чтобы ничего не бренчало. И быть готовыми выступить в любое время после наступления темноты.

Послышался голос Анспач:

— А эти твои друзья — то, что Дженет говорила о них, правда? Мы видели кого-нибудь из них? И куда они нас переправят?

— Отвечаю по порядку, улыбнулся Мэтт, — да, нет, не знаю. Некоторых волнует, есть ли у нас шанс. Шанс-то есть, а вот выбора, по-моему, нет.

Сью тоже улыбнулась, слегка пожав плечами. Когда Конвей взглянул на Картер, та опустила голову, внимательно изучая свои ботинки.

Расставаясь, они изо всех сил старались выглядеть так, будто ничего особенного не произошло, а Леклерку вообще удавалось сохранять идеально беспечный вид. Мэтт даже слегка переживал, насколько спокойно прозвучало «пока» из его уст. У Луиса больше оптимизма, чем у остальных, можно в этом не сомневаться.

Конвей улыбнулся, вспомнив, с какой гордостью Ти описывала ему ячейку из четырех человек и рассказывала, что лишь один из четверых знал, как связаться с другой ячейкой. Она была абсолютно уверена, что они первыми додумались до столь совершенной структуры. За воспоминанием последовал очередной приступ опустошающей депрессии, все больше и больше беспокоившей Мэтта.

Несмотря на все возможности и преимущества, лежавшие у ног заселявших этот мир людей, они ни на йоту не отличались от тех, что сожгли, взорвали и извели друг друга болезнями почти до полного уничтожения. Миллионов квадратных миль свободных земель было более чем достаточно для всеобщего процветания, но хомо сапиенс продолжал воевать и убивать, завидуя малейшему успеху своего ближнего.

И он, Конвей, оставался частью этого безумия. Он уже убивал во время боя у реки. А будь у него шанс, он, не задумываясь, выстрелил бы в Алтанара. После этого в мире стало бы легче дышать.

Так чем же он лучше других?!

Кто дал Мэтту Конвею право разнести на куски того кровожадного дикаря? Какое он имеет право вновь убивать?!

Сомнения разъедали его душу. Чувство, что все вокруг бессмысленно, сковывало сознание, парализуя волю и инстинкт самосохранения. Но человечество должно, должно выжить!

Этот простой довод позволил Конвею вновь обрести душевное равновесие, почувствовать почву под ногами. Он мысленно расправил плечи. Не зря ведь говорят, что надежда умирает последней. Зло так же присуще людям, как и добро. Главное найти в себе силы противостоять этому злу. Если для свержения Алтанара или ему подобного требуется его, Конвея, вооруженное сопротивление, оно будет оказано.

Его философствования были прерваны пронзительными металлическими нотами военного горна, извещавшего со стен замка о наступлении полудня. Прекратив бесцельные шатания по парку, Конвей направился в столовую. Особого аппетита у него не было, однако он не исключал возможности, что в следующий раз доведется поесть не скоро. Сидя в одиночестве за узким длинным столом, Мэтью поглощал обильную снедь с усердием изрядно уставшего работника. Сегодня на обед оказалось отличное жаркое из говядины с огромными ломтями хлеба. Были еще сыр, сухие и моченые яблоки и разные джемы. Покончив с едой, он допил кофе из корней одуванчика и, ухмыльнувшись, подумал, что с питанием важно не переусердствовать. Если он умнет столько же за ужином, то, пожалуй, не сможет бежать.

— Приятно видеть, как ты улыбаешься.

Тихий высокий голос Ти раздался за его спиной так неожиданно, что Конвей вздрогнул, едва не выронив чашку.

— Как ты тут оказалась? — Задавая вопрос, он нервно осматривал зал. Чувство тревоги, с которым ему удалось на время справиться, вновь охватило Мэтта.

— Не беспокойся так, просто я здесь работаю. И вполне естественно, что разговариваю с тобой. Только тебе следует нахмуриться: пусть думают, что ты меня ругаешь.

— Ну и местечко. — Конвей снова посмотрел на нее. — У нас все в порядке?

Ти опустила глаза, изображая провинившуюся служанку.

— Все уже готово.

Мэтту была видна лишь одна ее щека, и, заметив, как та разрумянилась, он вновь занервничал, но в этот миг снова услышал голос Ти:

— Не хочу, чтобы ты уезжал.

Взволнованный Конвей в порыве чувств едва не взял ее за руку.

— Пойдем с нами, прошу тебя, — почти прошептал он.

Вздрогнув, Ти несколько мгновений смотрела на него изумленными глазами, а затем отпрянула назад, словно испугавшись, что он ее ударит. Голос ее прерывался.

— Не говори так. Пожалуйста, уходи. — Она повернулась, чтобы уйти, но Мэтт стремительно схватил ее, стараясь выглядеть разгневанным.

— Я должен был это сказать! Это правда. Я не могу бежать без тебя!..

С поразившим Конвея проворством девушка выскользнула из его рук. Наверное, Ти просто стремилась прекратить эту странную сцену, пока на них не начали обращать внимание. Или давала понять, что хочет, но не может вместе с ним покинуть замок?

Ти исчезла, прежде он успел задать вслух эти вопросы. С тяжелым чувством Мэтт направился к себе в комнату. Захлопнув дверь, он бросился на кровать, проклиная Олу, нелепую судьбу, забросившую его сюда, и участников сопротивления, просто-напросто использовавших его. Да, именно использовавших! А кто гарантирует, что они менее жестоки и коварны, чем Алтанар?

Неожиданно его осенила догадка, и он вскочил, словно кукла-марионетка, которую потянули за веревочки. Когда Конвей стал стремительно расхаживать по комнате, это сравнение показалось ему еще более уместным. Он — безвольная марионетка в их руках. Изощренность действий этих людей не могла не восхищать. Храбрая малышка — к тому же миленькая — с тяжелой судьбой… А все эти ухищрения с появлением Вала!.. У Мэтта было чувство, будто он прошел особое испытание, когда ему сообщили о желании с ним сотрудничать. А потом эта сцена грандиозного обольщения, где все упростилось после откровенного признания Ти, что она поступает так, как ей велят. Он шел у них на поводу, как последний глупец!..

И дальше все будет точно так же. Потому что она нужна ему, а остальное не важно.

Ему не хотелось больше думать о любви к Ти.

Обливаясь холодным потом, Конвей вспомнил о своих друзьях. А что, если этот побег обернется лишь заменой одного плена на другой? Как он посмотрит им в глаза? Какую участь он им уготовил?

Он повел себя, как идиот. Вне себя от ярости Мэтт ударил кулаком по маленькому столику. Керамическая кружка и лежавший рядом охотничий нож, подпрыгнув, свалились на каменные плиты пола. Кружка разлетелась вдребезги. Отчасти Конвей был рад этому: собирая осколки, он сможет успокоиться.

Когда он выпрямился, Ти была в комнате. Словно со стороны Мэтт видел себя, складывавшего на стол черепки. Он раскрыл рот, чтобы заговорить, но, опередив его, Ти приложила палец к губам. Шагнув к нему навстречу, она нежно коснулась другой рукой его бровей. Продолжая двигаться, словно во сне, Конвей обнял ее. Соприкосновение с горячим телом вывело его из странного состояния полузабытья. В то же время он почувствовал, как воспламенялась Ти.

Судорожно помогая друг другу, они пытались снять ее платье, пока, обезумев от желания, Мэтт не схватил его снизу и с силой не стащил через голову. Несколько долгих мгновений он стоял неподвижно, зачарованный красотой ее тела, приглушенной сумеречным светом, приподнятой грудью, плоским животом. Темный треугольник в низу живота был еще чуть влажным после ванны, и впервые Конвей подумал об исходившем от ее тела аромате розы, который смешивался с еще более нежными и влекущими запахами. Торопливо и неловко они вдвоем освободили его от одежды. Их соединение было пиршеством изголодавшихся, утолением неистовства и грустной радостью, последовавшей за несколькими секундами волшебства.

Она ушла так же молчаливо, как и появилась. Ти никогда не позволяла ему говорить. Оставшись один, Мэтт мысленно поблагодарил ее за любовь и мудрость.