Лёха - Николай Берг

— Ручка затворная стоит прямо, а не загнута, размеры иные — начал умничать лейтенант.

Пышноусый вельможно махнул рукой, красноречиво отметая эти мелочи, как несуразные и продолжил:

— Так вот командование отряда будет нахраждать вручением лучших винтовок самых инициативных и старательных бойцов. Это пока медалей у нас не будет. В ходе боя было уничтожено девять солдат противника, захвачено девять винтовок с боеприпасом, две телеги с харчами и документы. Так что девушки-красавицы с пищеблока — вам сегодня карты в руки (девушки, которые большей частью были уже солидными взрослыми матронами, засмущались). Комиссар подготовит «Боевой листок», завтра всем ознакомиться по взводам. На этом собрание считаю закрытым, всем спасибо за участие. Разойдись!

Лёха тут же попятился и, пользуясь тем, что к комиссару с просьбами и вопросами подошло несколько человек, свинтил из толпы к своим. Листок еще может подождать, а вот что интересное в трофеях упустить не хотелось бы.

Опасливо возвращаясь с караульной командой, и поглядывая по сторонам, чтоб не нарваться на того самого капитана, уже не будучи неприкосновенным часовым, красноармеец сразу заметил, что в лагере какая-то взвинченная, праздничная атмосфера. Молокососы бегали как очумелые. Очень это знакомым показалось, видел уже такое не раз. Если бы Семенов знал побольше мудреных слов, то сказал бы коротко, что по окончании боя у новичка — эйфория на гране истерики. Но таких ученых слов у бойца не было, потому он просто чувствовал, что явно был бой и успешный, и без потерь. Все взведенные, преувеличенно радостные, подбегают друг к другу, похлопывают по плечам, смеются (в основном над какими-то тут же возникшими шутками, даже если они совершенно не смешные), громко делятся впечатлениями (в основном — матом, почти не переходя на русский литературный язык). И тут все именно так — ну, просто в глаза кидалось. Семенов завертел головой, с одной стороны — никакой стрельбы не было слышно, с другой — слишком уж типично.

— Похоже, наши фрицам рыло начистили — вполголоса заметил боец шедшему рядом немногословному, но надежному партизану по фамилии Машеров. Отличный, грамотный разводящий, с ним в карауле было спокойно.

— Очень похоже. Только странно — никаких боевых операций не планировалось, я специально спрашивал — заметил тот.

— И я б сказал, что наши не пострадали вообще — кивнул Семенов. Такой праздник мог быть только при одном условии — если не было потерь с нашей стороны. Если б были — все б шло совершенно иначе. Тут боец подумал, что бывалые, опять же, если все хорошо кончилось, тихонько присаживаются в сторонке, вытягивают ноги, прикрывают глаза, дремлют. Отдыхают после резкой эмоциональной перегрузки. А бывалые в отряде кто? Значит надо своих товарищей найти.

— Точно, кому-то по сраке надавали — винтовки вон в козлах стоят, явно новые — ткнул пальцем Машеров в три пирамидки — жидковатые, каждая всего из трех винтарей.

— Ага — кивнул Семенов и отправился к своему шалашу, где, к своему удивлению никого не оказалось. Тогда пошел туда, где был хозвзвод, потому что был уверен, что кто-либо из бывалых будет у кухни, а если нет, то уж бурят будет при лошадях точно, а бурят, хоть и немногословен, но обычно оказывался в курсе событий.

Угадал верно — сразу же увидел характерные фигуры командира с комиссаром, которые стояли у телеги с наваленным грузом, несколько человек, разбирающихся в трофеях, среди которых сразу же узнал и подтянутого Середу, и мешковатого Лёху, и ефрейтора. Ну и, разумеется — и бурят был тут же, лошадку обихаживал. И, конечно же, дымил как паровоз.

— Вот, товарищи руководящие — как сказано, все документы, жетоны и пара книжек. Обе одинаковы — «Моя борьба» называется. Все бумаги, что у фрицев были — подошел к командующим отрядом персонам Середа.

— Гляди, командир — люди немцев сначала уважительно называли «германы», а сейчас уже только Гансы да Фрицы — усмехнулся комиссар, с интересом разглядывая уже знакомые Семенову серые солдатские книжки.

— А что это за книги? Те самые, что сам Адольф написал? — спросил пышноусый.

— Они самые — как-то опасливо отозвался комиссар.

— Я их полистал, текст один и тот же, а издания разные. Видать, везде печатают и в разных городах. И тиражи здоровенные — заметил Середа.

— Прочитать и перевести сможете? — заинтересовался пышноусый.

— Полагаю, что смогу. Язык примитивный, написано совершенно банально, сложностей не вижу. Смогу. Если надо, конечно — ответил артиллерист.

— Вообще-то надо ли нам читать фашистскую пропаганду? Тем более, направленную на оболванивание людей — поморщился комиссар.

— Заразиться опасаешься? — язвительно отозвался командир отряда и пристально посмотрел на своего заместителя по политчасти. Тот помялся, пожал плечами:

— Да чего тут заражаться. Я интернационалист, у меня иммунитет. Во-первых, что там написано и так известно, если вкратце.

— И что? — не отступился командир.

— Единственные люди, и даже немножко выше, чем люди — это только немцы. Ну, и конечно — англичане. Остальные на планете — в разной степени дегенераты и ублюдки, которые обречены быть под властью сверхлюдей, арийцев. Немцы признают свои губительные ошибки и зарекаются переходить дорогу англичанам и лезть в Африку и Азию, признавая эти колонии вотчиной великобританцев. А взор немцы устремят на Восток — там дикари и дикие земли, которые нуждаются в благотворном захвате Европейской Цивилизацией. Так вот в двух словах, если.

— Так прямо и написано? — засомневался пышноусый.

— Ну, я ж сам не читал. А знающие люди говорили, что — да. Потому — стоит ли читать нам тут. А то потом хлопот не оберешься, найдется кто бдительный из тыловых героев, начнет потом писать, что мы тут вражескую писанину изучали, неминуемо морально разлагаясь и теряя бдительность — хмуро ответил комиссар.

— Вражескую пропаганду мы должны знать. Чтоб бить ее! Потому, хлопец — ты эту книжку все ж читай, но быстро и в целом — сказал, подумав, командир партизан.

— Ясно, за пару дней — одолею. Вот, кстати, товарищ комиссар, а книжек каких других нормальных достать никак? А то во всем отряде только эти две книжки и есть, глазом отдохнуть не на чем.

— Не можем мы тут, товарищ сержант, библиотеку создавать, да и читать некогда, вроде — нахмурился усач.

— Попробуем, может что и достанется — тем не менее подбодрил комиссар и, уже собираясь уходить, уточнил:

— Еще что интересное есть?

— Так точно — отозвался Брендеберя и показал стопку потертых кожаных бумажников.

— И что такого интересного? — оживился пышноусый.

— Деньги могут пригодится — тут у немцев этих и наши деньги, и польские, и оккупационные марки и рейхсмарки, факт. Еще в каждом, считай, бумажнике — по гондону. А вот это и совсем интересно — тут Бендеберя вытянул из под бумажников полотняный мешочек, с виду похожий на привычный кисет, раздернул веревочки и вывалил на грубую свою ладонь рыже блеснувшие кусочки металла. Среди непонятных комочков Семенов разглядел сережки, пару колечек, вроде бы медальончик в форме сердечка, цепочку тоненькую. Порванную.

— Да это же зубы, коронки в смысле — присвистнул комиссар.

— Точно, зубы, факт — утвердительно заявил ефрейтор.

— Знать бы еще с мертвых драли или нет — сказал немного оторопевший политический руководитель.

— Нам-то не один черт? — удивился усатый.

— Ну все-таки. Выкинь ты эту пакость — брезгливо сказал комиссар.

— Стоп! Выкидывать нельзя. Надо сначала нашим бойцам показать — тут тебе, политрук и карты в руки. Да и потом выкидывать — не стоит. Сможем когда — передадим в фонд обороны. Хлядишь, на это золото пару минометов сделают — внушительно сказал пышноусый. Ты, ефрейтор, спрячь пока.

— Будешь нашим походным несгораемым шкафом — схохмил Середа.

— А бойцам зачем тогда показывать? — уточнил комиссар.

— Этот дохлый фриц ведь не из товарищей своих зубы драл, как считаешь? А драл он их у наших храждан и хражданок. И называется это — мародерство и в любой нормальной армии — не поощряется. Вот в этом аспекте и растолкуй им, что за храбьармия к нам пришла. Разумеешь?

— Разумею — кивнул комиссар. Видно было, что ему не по сердцу с выдранными золотыми коронками дело иметь, но приказ он все же исполнит.

— И попутно изложи, что наши разведчицы рассказывают, про вал казней и самодурства немецкого.

— Тут особенно рассказывать нечего — вякнул комиссар.

— Вот тебе раз! Да только Дьяченко про десяток повешенных рассказала, да расстрелянных полста только в трех деревнях. А еще избиения, порки, изнасилования и храбежи с нахлым воровьством — есть о чем ховорить — удивился усач.

Комиссар приуныл. Командир вопросительно поднял бровь.