Изменник - Владимир Герлах

Ну и напоил нас обеих. Варя сначала сердилась, а потом смеяться стала когда о французских бабах разговаривать стал, чудно! там эти бабы ничегошеньки не делают, только наряжаются и красятся, а мужики ихние все по хозяйству делают и детям пеленки стирают и супы варют и еще на заводах на работе надрываются. А чтоб бабы их не били, помощников себе берут, чтобы с ними спали. Так весело провели время, я даже моего Степу забыла и просто испугалася как поздно стало. Вот какие дела наши, дела самые простые, как говорит мой Степа. Я так на него посмотрю и подумаю: «ну чего он тянет, ни с кем не спит? И, знаешь угадала так, не хочет он ни с кем, только с одной, а она, дура, ему как раз и не дает!»

— «Только с одной?» спросила, наконец, Вера, странным, глухим голосом: «С кем же это? поделись со мной своей угадкой». Шурка долго смеялась, видно дразнила Веру: «Много будешь знать, скоро состаришься. Догадайся ка сама, будто уж так это трудно!» Потом стала говорить о фотокарточке Галанина: «Ума не приложу, кто мог ее так помять и даже поцарапать. Вот посмотри тут на нижней губе, точно кошка когтем прошлася. Наверное ваша Мурка здесь хозяйничала». Вера промолчала, потом потушила свет и тетя Маня на цыпочках вернулась на кухню. Долго не спала, думала о болтовне Шурки и беспокоилась. Намеки ее поняла и молчание Веры ей совсем не нравилось, решила скорее ее мирить с Ваней!

На другое утро выждав, когда Шурка ушла к Галанину, пришла к Вере и удивилась, что она уже не спала, сидела полуголая на кровати и смотрела на фотокарточку, которая стояла у ее изголовья. Увидев тетю Маню легла снова и закрылась одеялом до подбородка. Тетя Маня села у нее в ногах, увидела что вместо Вани стоял у Вериной кровати Галанин и изумилась горестно: Вера, что это значит? Почему этот Галанин стоит не там, где нужно. Где Ваня? Вера равнодушно махнула рукой: «Около дивана Шуры. Она видно по ошибке переменила, а я и не заметила». И что, бы переменить разговор стала говорить о другом, вернее о том же Галанине: «Вот никак не могу понять, как он мог меня так по хамски прогнать со службы! Ведь был он мною доволен. Неужели он способен на такую подлость?» Тетя Маня, призналась: «Да, пусть Бог меня накажет грешную, не сказала я тебе всего. Что сама его распутника первая умоляла тебя рассчитать. Ведь видела я к чему у вас все шло Вера. Вера как тебе не стыдно со старым женатым путаться. Ведь раньше ты же его сама по щекам била, а теперь? Ты ведь меня старую в гроб загонишь своим бесстыдством».

Побежала в столовую, принесла бутылочку со святой водой, с молитвой опрыскивала Веру «Свят, свят! свят! Да воскреснет Бог и да расточатся врази его! Не думай о нем. Если он там в Озерном в самом деле тебя соблазнил, пусть этот грех будет на нем, а тебя Бог простит, если ты на него, окаянного плюнешь. Он, ведь, душу черту продал! Не даром в полночь по Черной балке бегал, не иначе как колдун. Никого не боится ни живых ни мертвых, расстрелянным песни пел: «Вы спите, орлы боевые!» Вернись к Ване, он добрый, простит!» И хотя Вера и клялась, что между ней и Галаниным ничего не было, краснела и тетя Маня ей не верила: «Не верю. Если же в самом деле не хочешь его, иди к Ване и мирись с ним. Иди сегодня же и приведи его к нам. Ведь свадьба уже слава Богу скоро!» Уговорила. Вера согласилась идти и просить прощения. Вечером, после службы пошла к Бондаренко, где жил и столовался Ваня до свадьбы, до того времени, когда должен был переселиться к ней в спальню. Видела сама, что была перед ним виновата, изменяла ему, если и не телом, то душой.

Застала их обоих в комнате Вани. Они сидели за столом и Ваня видно был не очень болен раз мог сидеть, только какой-то обрюзгший стал и опять желтый и весь какой-то вялый. Говорил районный агроном опять о Галанине. «Так вот, уезжает он завтра в отпуск в Берлин, вместе с Шубером. С собой свинью копченую везут. Галанин распорядился, знает чем старика ублажить. Я ничего не имею против… пусть, может везти хоть корову, тут меня мучает другое. Вернется он и потом уедет, теперь уж навсегда! Он мне сегодня говорил: «Скоро наступление и тогда мы расстанемся, можете дальше и без меня жить, пари держу, что на другой день после моего отъезда меня забудете!» Что же я могу ему сказать? Сам он знает, что забыть его невозможно. Ведь, сколько он здесь натворил. И почти все хорошее! Во всяком случае, ни колхозники, ни бедные города его не забудут, но и я тоже. Между нами говоря…»

Бондаренко оглянулся, подошел к открытому окну, закрыл его, посмотрел в соседнюю комнату, успокоился: «Никого нет, вы меня не подведете, слушайте, начинаю я его бояться, причины есть и много». Во-первых, скот. Тут такое дело, что расстрелом пахнет, ему хорошо, он уедет, а я остаюсь и мне придется отвечать. Ведь эта сволочь Исаев так опутал прежнего коменданта, что-тот послал в центр ложные сведения о наличии. Трофейный скот не показал. Почти 600 голов. Приехал Галанин, я ему сразу сказал всю правду. И вы думаете, что он исправил ошибку? Сообщил своему начальству? И не подумал и мне запретил. Реквизиции идут, на бумаге у нас коров как кот наплакал, а на самом деле в каждом колхозе на хозяйство не менее одной коровы, а то и две. Почему? Да потому что он до сих пор отделывался этими трофейными. Я его не раз предупреждал, что рано или поздно этот подлог откроется и мы с ним пострадаем. Ведь это саботаж, граждане. Но вы знаете его, вечная косая усмешка и махание руками:

«Если вы боитесь, Бондаренко, идите к черту! Другого найду! Другого, который не побоится защищать интересы русского населения; например Миленкову, она девушка храбрая, но имейте в виду одно: я всегда и везде выкручивался, со мной еще никто не пострадал, потому, что у меня есть связи, не пропаду и издали буду за вами следить и вас беречь, будете жить и дальше и не плохо жить!»

Ладно, промолчал и стал к нему присматриваться! Вижу, что человек порядочный, сам сидит на супе и своих подчиненных немцев держит в ежовых рукавицах. Но с другими щедрый до смешного. Вот, например, Шуберу целую свинью подарил, одной гулящей вдове — корову и воз сена, каким-то больным молоко и масло на поправку, всему населению города очень приличный паек, нам служащим из других районов завидуют. Но ведь все это за счет поставок в немецкую армию. Подлоги везде, правда сдает точно по норме, но ни одного грамма больше. Как жид трясется над нашими запасами, точно они его собственные. Только руки потирает: «Опять мы с вами на черный день сберегли. Вы, пожалуйста, там в колхозах объясните старостам, пусть только сдают точно и по расписанию, на их излишки я закрываю глаза». Я в последнее время даже спать стал плохо. Боюсь, потихоньку от него свои ведомости веду, чтобы в случае чего оправдаться и наблюдаю дальше».