Устал рождаться и умирать - Мо Янь

Я открыл дверь, и по глазам резанул горячий влажный воздух и яркий солнечный свет. Почти тут же в лицо чёрной жабой полетел комок жидкой грязи. Увернуться я не успел, да и подсознательно не пытался, и грязь шлёпнулась мне прямо в лицо.

Я стал стирать эту вонючую грязь, она попала в левый глаз, глаз закололо, но правым я мог видеть. Передо мной был рассерженный сын и пёс, казавшийся безразличным. Окно и дверь заляпаны грязью, а в большой грязной луже перед дверью образовалась большая яма. У сына ранец за спиной, руки в грязи, тело и лицо тоже заляпаны. Лицо совсем не рассерженное, а из глаз не переставая текли слёзы. У меня тоже слёзы навернулись, я понимал, что так много нужно сказать сыну, чтобы всё объяснить. Но я лишь пробормотал, словно у меня болел зуб:

— Бросай, бросай, сынок…

Я шагнул за дверь, держась за дверной проём, чтобы не упасть, и зажмурился в ожидании. Слышалось тяжёлое дыхание сына, и в меня со свистом летели новые пригоршни грязи, вонючей и тёплой. Попало и в нос, и в лоб, и в грудь, и в живот. Один особенно твёрдый комок угодил между ног. Удар был такой сильный, что я застонал и согнулся в поясе. Ноги подкосились, я присел, а потом шлёпнулся на зад.

Брызнувшие слёзы омыли глаза, и я открыл их. Теперь я мог видеть обоими. Лицо сына перекосилось, как подошва кожаного башмака в огне печи, комок грязи выпал из руки. Он расплакался, закрыл лицо руками и убежал. Пёс яростно облаял меня и бросился вслед.

Когда я стоял перед дверью, а мой сын изливал гнев, швыряя в меня комки грязи, Чуньмяо, моя любимая, стояла рядом. Сын целился в меня, но немало грязи попало и в неё. Она помогла мне встать и тихо сказала:

— Придётся сносить всё это, братец… Я так счастлива… Мне кажется, наша вина стала немного меньше…

Сын швырял в меня грязью, а в коридоре второго этажа магазина, где располагались служебные помещения, стояло человек двадцать, насколько я понимаю, начальство и работники. Среди них был коротышка по фамилии Юй. Когда-то он через Мо Яня обращался ко мне с просьбой помочь продвинуться до замдиректора. В руках у него был тяжёлый высокоточный фотоаппарат, он снимал мои мытарства разными объективами с различных ракурсов и расстояний, и у него составилась целая фотохроника. Впоследствии Мо Янь показывал мне кое-какие его снимки, и их качество поразило. Они вполне достойны мировых призов за мастерство. Будь то снимок моего заляпанного лица или меня крупным планом всего в грязи, или Чуньмяо, не такой измазанной, но горюющей, — все они отличаются чёткостью и сбалансированной композицией. И фотография, где я корчусь от боли, когда удар пришёлся между ног, а испуганная Чуньмяо склоняется ко мне, чтобы помочь встать; и та, где я принимаю удары вместе с Чуньмяо; и мой сын, изготовившийся для броска, но уже выронивший из руки свой снаряд; и пёс, растерянно наблюдающий за происходящим со стороны, — их можно использовать для подборок с такими названиями, как «Наказание отца» или «Отец со своей любовницей», и включить в число поразительных и волнующих произведений мировой фотографической классики.

Двое из стоявших в коридоре спустились вниз и робко приблизились. Мы сразу узнали секретаря парторганизации магазина и начальника охраны. Разговаривая с нами, они смотрели в сторону.

— Почтенный Лань… — заговорил партсекретарь, словно ему было неловко, — приносим извинения, но у нас нет другого выхода… Съехали бы вы лучше отсюда… Надеюсь, ты понимаешь, что мы выполняем решение парткома…

— Не нужно ничего объяснять, — сказал я. — Я понимаю, мы сейчас же съедем.

— Вот ещё что, — кашлянул начальник охраны. — В отношении тебя, Пан Чуньмяо, как уволенной, будет проведено расследование, так что прошу пройти на второй этаж в офис охраны, мы там приготовили тебе спальное место.

— Уволить вы меня можете, — бросила Чуньмяо, — но вот с расследованием ничего не выйдет. Я не отойду от него ни на шаг, хоть убейте!

— Ну, главное — понимание, — сказал начальник охраны. — Во всяком случае, что нужно сказать, мы сказали.

Поддерживая друг друга, мы подошли к водопроводному крану в центре двора.

— Простите великодушно, мы воспользуемся вашим водопроводом, лицо помыть, если не возражаете… — обратился я к секретарю и начальнику охраны.

— О чём вы говорите, почтенный Лань! — воскликнул партсекретарь. — За кого вы нас принимаете. — И он осторожно оглянулся по сторонам. — Честно говоря, нам дела нет, съедете вы или нет, но советуем поторопиться, «большой босс» разошёлся не на шутку…

Мы смыли грязь и под бдительным оком стоящих наверху зашли в крошечную сырую, с пятнами плесени на стенах комнатушку Чуньмяо, где обнялись и поцеловались.

— Чуньмяо…

— Не надо ничего говорить, — спокойно прервала она. — Я везде последую за тобой, и на гору ножей, и в море огня!

Утром в первый день возобновления занятий у входа в школу твой сын встретился с Пан Фэнхуан. Он отвернулся, но она с важным видом подошла к нему и постучала по плечу, знаком веля идти за ней. Остановившись под чинаром к востоку от школьных ворот, она возбуждённо засверкала глазами:

— Ну это ты здорово провернул, Лань Кайфан!

— Что я провернул? Ничего я не проворачивал… — промямлил он.

— Не надо скромничать. Я всё слышала, когда маме докладывали. Она аж зубами заскрипела, мол, у этих двоих ни стыда ни совести, надо проучить их как следует!

Твой сын повернулся, чтобы уйти, но она задержала его, даже по ноге пнула от злости:

— Куда? Я ещё не всё сказала!

Этот дьяволёнок уже впечатлял изящной фигуркой, этакая искусно выточенная статуэтка из слоновой кости. Маленькие грудки как распустившиеся бутончики — перед её девичьей красотой было не устоять. Лицо твоего сына казалось рассерженным, но в душе он давно капитулировал. Я невольно вздохнул: у отца любовная драма бурно разыгрывается, и у сына любовные дела дают первые ростки.

— Терпеть не могу твоего отца и свою тётку, — заявила она. — Она у моих бабушки с дедом как неродная, никакого родства не признаёт. Мать и родители заперли её в комнате и три дня и три ночи по очереди уговаривали оставить его, бабушка даже на колени вставала, а она и слушать не хочет. А потом перелезла через стену и убежала к твоему беспутному отцу! — И процедила сквозь зубы: — Ты наказал отца, а я хочу наказать тётку!

— Не хочу я больше дела с ними иметь, — буркнул твой сын, — с этими кобелём и сучкой!

— Верно, так и есть! — обрадовалась Фэнхуан. — Кобель и сучка, мама тоже их так называла!

— Не люблю я твою маму!

— Как ты смеешь не любить мою маму! — злобно ткнула его кулаком Фэнхуан. — Моя мама — секретарь уездного парткома, она под капельницей руководила во дворе школы ликвидацией последствий стихийного бедствия! У вас что, дома телевизора нет? Разве не видел по телевизору, как она харкала кровью?

— У нас телевизор сломался. Ну не нравится она мне, тебе-то что?

— Завидуешь просто! — хмыкнула Фэнхуан. — Противная рожа синяя, урод несчастный!

Твой сын схватил ремень её ранца, с силой потянул к себе, а потом оттолкнул, и она ударилась о ствол чинара.

— Ты мне больно сделал… — сморщилась она. — Ладно, ладно, не буду больше тебя рожей синей обзывать. Буду звать Лань Кайфан. Мы ведь с тобой вместе росли, значит, старые друзья, верно? Я хочу наказать тётку, и ты должен помочь мне в этом.

Твой сын снова зашагал прочь. Она обогнала его и преградила дорогу, выпучив глаза:

— Ты слышал, что я сказала?!

Тогда мы не собирались бежать куда-то далеко, хотели лишь переждать разразившуюся бурю в спокойном месте, а потом оформить всё по закону и решить вопрос с моим разводом.

Недавно назначенный секретарём парткома Люйдяня Ду Лувэнь когда-то работал начальником отдела политико-идеологической работы торгово-закупочного кооператива. Мой преемник, он был и моим закадычным другом. Я позвонил ему с автобусного вокзала и спросил, не может ли он помочь с укромным домиком. Поколебавшись, он согласился. В автобус мы садиться не стали, а незаметно проскользнули в восточную часть города, в прилепившуюся на берегу Великого канала деревушку Юйтуань. Там на пристани наняли лодку и поплыли вниз по реке. Под навесом к решётчатой переборке был привязан — чтобы не вылез — красной лентой за ногу годовалый ребёнок хозяйки лодки, женщины средних лет с худощавым лицом и огромными, как у оленя, глазами.

На небольшой пристани нас встретил на своей машине Ду Лувэнь и отвёз в трёхкомнатный домик на заднем дворе городского кооператива. Под напором частного бизнеса кооператив почти разорился, персонал подался в индивидуальные предприниматели, осталась лишь пара пожилых работников присматривать за помещениями. Там, где мы поселились, раньше жил партсекретарь кооператива. Он уже вышел на пенсию и уехал в город, а вся домашняя утварь осталась.