Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он потрогал пряжку лежащего на кровати ремня.
– Она не была когда-то черной. Кто ее покрасил?
– Я.
– Зачем?
Ответ он знал.
– Чтобы при работе ночью не блестела на свету и не выдавала меня. – Я приподняла спереди подол его рубашки, обнажив большую серебряную пряжку с орнаментом. – Эта хрень ночью просто как мишень в тире.
Он посмотрел на меня и не попытался даже опустить подол.
– Это только накладка на настоящую пряжку.
Я отпустила его рубашку:
– А та, что под ней?
– Выкрашена черным, – ответил он.
Мы обменялись улыбкой – искренней, широкой, аж глаза смеялись. Мы друг другу нравились. Мы были друзьями.
– Иногда мне кажется, что я не хочу быть тобой, когда вырасту большая, Эдуард. А иногда – что уже поздно и я уже тобой стала.
Его улыбка растаяла, исчезла из глаз, холодных, как зимнее небо, и таких же безжалостных.
– Только ты можешь решить, насколько далеко зашла. И насколько еще далеко зайдешь, Анита.
Я глядела на оружие, на одежду, черную, как погребальный наряд, до самого белья черную.
– Может, стоит для начала купить чего-нибудь розового.
– Розового? – переспросил Эдуард.
– Ага, как травка Пасхального Зайчика.
– Как сахарная вата.
– Эдуард, только представь себе – ты с сахарной ватой!
– А на тебя бы посмотреть – ты в чем-то цвета детской карамельки или кукольных платьев. – Он покачал головой. – Анита, я никогда не видел женщин, в которых было бы так мало розового, как в тебе.
– Когда я была маленькой, я бы пальчик себе дала отрезать за розовую кроватку и обои с балеринами.
Он вытаращил на меня глаза:
– Ты в розовой кроватке и под обоями с балеринами. – Он затряс головой. – Вообразить себе такое – и то уже голова болит.
Я рассматривала разложенную на кровати одежду.
– Была и я когда-то розовой, Эдуард.
– Все мы рождаемся ангелочками, – ответил он. – Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить.
– Должно быть что-то, чего я делать не стану. Грань, которую я не перейду, Эдуард.
– А почему?
В голосе его было больше любопытства, чем он обычно себе позволял.
– Потому что, если ты переступаешь черту, тебя одолевает вседозволенность, и кто ты тогда вообще?
Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб.
– У тебя просто кризис совести.
– Да, пожалуй, – кивнула я.
– Анита, не раскисай. По крайней мере на моей территории. Мне от тебя нужно то, что ты делаешь лучше всего, а это не доброта, не жалостливость и не слезливость. Мы с тобой лучше всего делаем одно и то же.
– И что же это? Что мы делаем лучше всего? – спросила я, сама чувствуя, как начинаю злиться. Злиться на Эдуарда.
– Мы делаем то, что нужно, и все, что нужно, чтобы работа была сделана.
– Не все же в жизни должно быть настолько прагматичным, Эдуард.
– У нас разные мотивы, если тебе от этого лучше. Я делаю то, что делаю, потому что я это люблю. Это не просто моя работа – это моя суть. Ты делаешь эту работу, чтобы спасать чужие жизни, чтобы предотвратить зло. – Он посмотрел на меня глазами пустыми и бездонными, как у любого вампира. – Но ты тоже это любишь, Анита. Любишь, поэтому тебе так тревожно.
– Насилие стало для меня одной из трех главных реакций, Эдуард. Может быть, даже заняло первое место.
– И это сохраняет тебе жизнь.
– Какой ценой?
Он мотнул головой, и безразличие сменилось гневом. Он вдруг подался вперед, и рука его нырнула под рубашку, а я уже скатывалась с кровати с браунингом в руке. Патрон уже был в патроннике, а я катилась по полу, наводя ствол и выискивая глазами цель.
Эдуарда не было.
Сердце у меня стучало так, что почти заглушало все звуки, хотя я напрягала слух. Какое-то движение. Значит, он на кровати – больше ему деваться было некуда. Со своей позиции мне не было видно, что лежит на кровати, только угол матраса и полоска простыни.
Зная Эдуарда, я не сомневалась, что патроны в браунинге его производства, то есть они пробьют кровать снизу вверх и то, что на ней лежит. Медленно выдохнув, я прицелилась в кровать снизу. Первая пуля либо попадет в него, либо заставит изменить положение, и тогда я буду лучше знать, где он.
– Анита, не стреляй.
Я сдвинула мушку в сторону голоса. Выстрел попадет ему на уровне пояса, потому что он там пригнулся, а не залег. Это я знала даже не глядя.
– Это была проверка, Анита. Если бы я хотел с тобой схлестнуться, я бы тебя сначала предупредил, ты это знаешь.
Я это знала, но… Кровать заскрипела.
– Эдуард, не шевелись. Я серьезно.
– И ты думаешь, что волевым решением ты можешь обратить все вспять? Ошибаешься, Анита. Джинн выпущен из бутылки – и для тебя, и для меня, Анита. Тебе не вернуть себя прежнюю. Подумай о тех трудах и страданиях, которые ты приложила и пережила, чтобы сделать себя такой, какая ты есть. И ты действительно хочешь пустить их псу под хвост?
Я лежала на спине, держа пистолет обеими руками. Пол холодил спину ниже задравшейся рубашки.
– Нет.
– Если у тебя сердце будет обливаться кровью при мысли обо всем плохом, что ты делаешь, то кровью обольется не только сердце.
– Так ты действительно испытывал меня? Сукин ты сын!
– Могу я пошевельнуться?
Я убрала палец с пускового крючка и села.
– Можешь.
Он спрыгнул и встал по одну сторону кровати, а я – по другую.
– Ты заметила, как ты быстро схватила пистолет? Ты знала, где он, ты достала патрон и сняла предохранитель, ты сразу бросилась в укрытие и стала выискивать цель.
Все та же гордость учителя за любимого ученика.
Я поглядела на него.
– Эдуард, больше никогда так не делай.
– Грозишься?
Я покачала головой:
– Нет, просто у меня сработал инстинкт. Еще немного – и я всадила бы в тебя пулю.
– И во время твоих действий совесть твоя молчала. Ты и не думала про себя: «Это же Эдуард! Я стреляю в друга!»
– Нет, – ответила я. – У меня была только одна мысль: как лучше застрелить тебя, пока ты не застрелил меня.
Радости от собственных слов я не испытывала. Я будто оплакивала какие-то умершие частицы своей души, а устроенный Эдуардом небольшой фарс подтвердил их смерть. Это огорчало и несколько угнетало меня и вызывало недовольство Эдуардом.
– Знавал я человека, который был в нашей работе не хуже тебя. Он стал сомневаться в себе, беспокоиться, а не превратился ли он в плохого человека. И в конечном итоге его убили. Я не хочу, чтобы тебя убили из-за твоих колебаний. Пусть мне придется тебя хоронить, но только потому, что кто-то окажется не хуже тебя или же ему просто повезет больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});