Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

— Снайперихи воюют. Молодцы! — лаконично доложил Каладзе, когда полковник справился у него по рации о девушках.

Рубанюк и Каладзе еще продолжали разговаривать, когда близкий грохот разрыва потряс вдруг бревна наката. Рубанюк ощутил сильный удар по руке.

Послышался натужный вой мотора. Немецкий самолёт, сбросивший на бреющем полете кассету мелких бомб, стремительно взмыл вверх.

— От же нахал! — ругнул его Атамась, разглядывая осколочные пробоины в деревянных брусьях.

Рубанюк осмотрел руку, пошевелил пальцами. В это время зазуммерил телефон. Комдива вызывал к проводу командующий.

— У вас кровь на рукаве, товарищ полковник! — воскликнул связист, передавая трубку.

Переговорив с командующим, Рубанюк осмотрел свою гимнастерку. Правый рукав ее быстро пропитывался кровью. Маленький осколок впился в предплечье и засел в мякоти.

— Цэ ж трэба швыдче в медсанбат, — сказал Атамась, проворно извлекая индивидуальный пакет из полевой сумки комдива.

— Может быть, сразу в госпиталь? — насмешливо спросил полковник. — Давай затяни бинтом потуже…

Рука у него часа через полтора стала опухать, но уйти он не мог. Незадолго перед вечером молоденький врач из медсанбата тут же, на наблюдательном пункте, удалил осколок, залил рану иодом.

— Как состояние майора Путрева? — спросил его Рубанюк.

— Страшного ничего. Пулевое ранение.

— В госпиталь отправите?

— И слышать об этом не хочет…

Полковник понимающе усмехнулся. На фронте совершались такие события, что он не представлял, как можно было бы вылежать сейчас где-нибудь в тыловом госпитале…

Противник, перебрасывая свежие силы из глубокого оперативного тыла, усиливал натиск. По всей линии Курского выступа, от Мценска до Волчанска, несколько дней неумолчно ревели танки и самолеты, грохотала канонада, горела вздыбленная земля.

На третий день ожесточенных боев положение в дивизии Рубанюка стало критическим: танкам противника удалось прорвать оборону на участке полка Каладзе. Только к ночи командование смогло восстановить положение.

Рубанюк почти утратил ощущение времени. Ему не хотелось спать; лишь после настойчивых уговоров Атамася он машинально съедал кусок хлеба с мясом или салом.

Несмотря на огромное напряжение физических и моральных сил, им владела спокойная уверенность. С каждой новой вражеской атакой он все больше проникался убеждением: его дивизия, несмотря ни на что, устоит против яростного, но уже выдыхающегося натиска гитлеровцев.

Все попытки противника прорваться к Курску были тщетны. Крупные танковые соединения советских войск наносили врагу все более мощные контрудары, ослабляя с каждым днем его наступательный порыв. На шестые сутки летнее наступление гитлеровцев было остановлено на Орловско-Курском направлении, а спустя еще пять дней — и на Белгородско-Курском. Почти в три тысячи танков обошлась гитлеровскому командованию попытка померяться силами с Советской Армией под Курском. К 23 июля немецко-фашистские дивизии были отброшены на исходные рубежи.

А третьего августа советские войска, довершая разгром Орловской и Белгородско-Харьковской группировок противника, начали решительное наступление.

Пятого августа были освобождены Орел и Белгород. Вскоре бои завязались уже на подступах к Харькову.

Дивизию Полковника Рубанюка отвели на несколько дней в тыл для пополнения.

Штаб дивизии был расквартирован в Николаевке — небольшом селе, раскинувшемся вдоль безыменной застойной речушки с зарослями осоки и камыша, сочными островами зеленой ряски около илистых берегов. Это уже была Украина, с ее вишневыми садами, тенистыми вербами и осокорями.

Рубанюк сам выбрал себе хатку поскромнее, в густом вишневом саду, около речки. Хозяин ее, крепкий и подвижной, несмотря на свои семьдесят лет, старик, не сводил зачарованных глаз со своих квартирантов.

— Цэ ж як, по теперешньому, вас велычать? — расспрашивал он, разглядывая погоны Рубанюка и молодецки подкручивая зеленоватые от самосада усы. — У нашэ врэмья такой чин «вашим высокопревосходительством» звався…

Рубанюк посмеивался:

— Превосходительств у нас, диду, нэмае. Зовить Иваном Остаповичем.

Старуха в третий или четвертый раз принималась со слезами на глазах рассказывать, как угоняли в Неметчину единственную ее внучку Горпину.

— Та помовчи, будь ласка, — беззлобно останавливал свою разговорчивую супругу дед. — Нэ даш з людьмы побалакать. Вэрнуть нам нашу Горпыну.

Слушая благодушную перебранку, Рубанюк с грустью думал о жене и сынишке, о своих стариках; теперь уже до Чистой Криницы было не так далеко. Кто знает, может быть, ему выпадет счастье освобождать родное село? «Лишь бы не выйти до тех пор из строя».

Рана его почти затянулась, но приходилось ездить в медсанбат на перевязку, а времени и без того не хватало. Нужно было в самые сжатые сроки обучить пополнение искусству вести бой на преследование и окружение противника.

Рубанюк дневал и ночевал в батальонах и ротах.

Девятого августа из Военного Совета армии приехал офицер связи и передал приказание генерала Ильиных вызвать на другой день в дивизию отличившихся в боях для вручения наград.

Список награждаемых был велик. За сутки политработники, облюбовав в соседнем лесу просторную зеленую полянку, любовно украсили ее лозунгами, транспарантами, соорудили большую фотовитрину, привезли звуковую установку.

— Молодцы! — коротко похвалил Рубанюк. — Сразу чувствуется праздник…

Из полков уже прибывали. Солдаты и офицеры, багровые от жары, густо припудренные дорожной пылью, соскакивали с машин, разминались, отряхивались.

В макушках увитых диким хмелем деревьев то слышалось лишь ласковое воркование горлиц, то вдруг поднимали неимоверный писк все пичуги.

Подъезжая к лесу, Иван Остапович вслушался в орудийную канонаду, глухо доносившуюся с юга, сказал Атамасю:

— Ахтырке твоей сейчас достается.

— Зараз усим добрэ достаеться, — вздохнув, ответил Атамась.

Поджидая генерала Ильиных, Рубанюк поговорил с командирами полков, затем, увидев группу девушек-снайперов, сидящих на траве, в тени невысокого дубняка, направился к ним.

Девушки уже успели побывать в малиннике, нарвали цветов — ромашки, лесного горошка, клевера — и сейчас вязали букеты. Увидев подходившего к ним командира дивизии, они дружно вскочили.

— Ну, живы-здоровы? — спросил полковник, ласково оглядывая загорелые, возмужавшие лица. — Обстрелялись?

Девушки заговорили вразнобой, так что Рубанюк не расслышал их ответа. Саша Шляхова, заметив усмешку комдива, укоризненно повела голубыми глазами по лицам подруг и сдержанно сказала:

— В снайперских книжках, товарищ полковник, записано.

— У тебя, землячка, сколько на счету? — спросил ее полковник.

— Девятнадцать. Но будет еще…

— А у тебя?

Мария, вытянув руки по швам, звонко доложила:

— Шестнадцать верных и два под вопросом. Некогда было следить.

Опросив всех, Рубанюк мгновенно подсчитал:

— Больше ста… Хорошо! Никого не ранило?

— Нас пули не берут, товарищ командир дивизии, — бойко сказала Нина Синицына и, энергичным движением головы откинув со лба золотистую прядь, протянула горсть малины: — Угощайтесь…

Полковника торопливо отозвал адъютант: приехал член Военного Совета.

— Ну, заеду к вам в батальон, потолкуем подробнее, — пообещал Рубанюк.

Он поспешил навстречу Ильиных, появившемуся на опушке.

Здороваясь с комдивом, генерал задержал его руку, с лукавой улыбкой спросил:

— Ну-ка, объясни, полковник, что такое маятник?

— Гм! Есть в часах маятник.

— Раскачивается? Вправо, влево?..

— Так точно.

Ильиных засмеялся и легонько похлопал его по плечу:

— Не знаешь, не знаешь…

Он снял парадную фуражку с витым золотым шнуром над козырьком, вытер платком гладко выбритую голову.

— Там твой комендант поставил за селом маяк, — сказал он. Выцветшие на солнце ресницы его подрагивали в веселой усмешке. — Пожилой такой дядько, в обмотках… Подъезжаем. Он вылезает из кукурузы: «Вам куда?» — «А ты кто такой?» Мнется. «Да что ты тут делаешь?» — «Я, говорит… — плотно сбитое тело Ильиных заколыхалось от сдерживаемого смеха. — Я, говорит, маятник». — «Кто, кто?» — «Маятник… Начальство еще с утра поставило, я и маюсь на жаре…»

Смеясь, они пошли к накрытому кумачом столу. Ильиных бегло осмотрел аккуратно разложенные ордена и медали, сказал Рубанюку:

— Ну что ж, хозяин. Разреши начинать?..

Оксана сидела невдалеке на траве, скрестив ноги и упираясь локтями в колени, механически ощипывала лепестки ромашки. Рассеянно слушая подсевшего к ней Романовского, она задумчиво наблюдала за происходившим.