Толкователи (сборник) - Урсула Ле Гуин

– То есть еще года три-четыре жизни в бою без конца и начала, – сказал он. – Нужно всегда ‘ыть настороже, да еще все вре’я выслеживать кого-то и са’о’у завязывать драки, что’ы всем доказать, какой ты крутой и несгибае’ый и что ты и день и ночь начеку. А в награду – жизнь в ‘олном одиночестве. Нет, я так больше не хочу. – И, взглянув на меня исподлобья, он добавил: – Да, я не личность. И я хочу до’ой.

– Я сейчас же радирую на корабль, – тихо сказала мама, и из ее груди вырвался вздох облегчения.

– Нет, – сказала я.

Мать обернулась ко мне и хотела что-то сказать, но Родни остановил ее:

– Я возвращаюсь. А ей не надо. Зачем это ей?

Он, как и я, уже давно привык не поминать личные имена лишний раз.

Мать застыла на месте, лишь поочередно переводя взгляд то на меня, то на него, а затем искусственно рассмеялась:

– Но я не оставлю ее здесь, Родни!

– А зачем и тебе возвращаться?

– Затем, что я так хочу! – ответила она. – С меня довольно. Я сыта выше крыши. За эти семь лет мы набрали фантастическое количество материала о жизни в женских деревнях. А ты теперь еще сможешь дополнить его своими исследованиями обычаев мужчин. Этого более чем достаточно. И теперь наконец пришло время, когда мы должны вернуться к своему народу. Мы и так здесь уже засиделись. Пора домой. Всем вместе.

– Но у меня нет своего народа, – сказала я. – Я больше не принадлежу ни к какому народу. Я пытаюсь стать личностью. Так почему же ты хочешь забрать меня отсюда, где живет моя душа? Ты хочешь, чтобы я занялась магией! А я этого не хочу. Я не буду заниматься магией. Я не буду говорить на твоем языке. И я не хочу ехать с вами!

Моя мать так и не научилась вслушиваться. Она набрала побольше воздуха, чтобы обрушить на меня поток гневных слов, но Родни вновь поднял руку, как женщина, собирающаяся петь, и она обернулась к нему.

– Хватит говорить, – сказал он. – Еще наговори’ся. Я сейчас туго соображаю, я уже в ‘олной отключке от усталости.

Он прятался в нашем доме два дня, пока мы решали, как же нам теперь жить дальше. Мне грустно вспоминать об этом. Я тоже не выходила из дому, так, словно я больна. Я не хотела лгать другим личностям. И все это время мы только и делали, что говорили, говорили и говорили. Родни уговаривал маму остаться со мной; я просила оставить меня с Садне или Нойит – любая из них с радостью возьмет меня в свой дом. Но мама и слышать об этом не хотела. Она была матерью, а я – дочерью, и ее власть надо мной была священной. Она радировала на корабль и попросила, чтобы за нами прислали катер на пустоши, находившиеся в двух днях пути от Круга. Из деревни мы ушли тайком, дождавшись полной темноты. Я не взяла с собой ничего, кроме душехранительницы. Весь следующий день мы шли без остановки и лишь к вечеру, когда дождь поутих, устроили небольшой привал, чтобы немного поспать. Потом мы опять шли и шли, пока не дошли до пустоши. Земля там была вся в трещинах, разломах и ямах – когда-то здесь стоял город Эпохи до Начала Времен. Почва там состояла из мешанины мельчайших осколков стекла, осколков камня и глины, и ничего на ней не росло, как в пустыне. Вот там мы и стали ждать свой катер.

Небо раскололось пополам, и оттуда стремительно спикировало нечто сияющее и очень большое – больше самого большого дома. И все же руины домов древнего города были выше его. Мама повернулась ко мне, не в силах сдержать торжествующей улыбки: «Ну и как? Магия это или нет?» И мне было очень трудно поверить в то, что это не магия, хотя я хорошо знала, что магия таится не в вещах, она – в мыслях. И я ничего не ответила. Да я и так, с той минуты, как мы ушли из моего дома, не сказала им ни слова.

Я решила вообще больше ни с кем не разговаривать, пока не вернусь домой; но ведь тогда я все же была еще ребенком и была обязана повиноваться старшим. Я продержалась всего пару часов: всё на корабле было настолько чужим, что я заревела в голос и стала проситься домой. Пожалуйста, ну прошу вас, умоляю, отпустите меня домой!

На корабле все обращались со мной очень ласково и дружелюбно.

И все же, вспоминая о том, через что пришлось пройти Родни, я думала, что мне предстоит теперь не меньшее испытание. Но разве их вообще можно было сравнивать? Нет, разница между ними была просто непомерной. Он там был совсем один – запуганный мальчишка, не имеющий ни пищи, ни крова и вынужденный постоянно сражаться с такими же, как он, до предела измученными мальчишками за власть, которую они считали высшим выражением собственной мужественности. Я же жила в холе, меня наряжали, как куклу, и кормили так обильно, что меня уже мутило от сладкого; куда бы я ни пришла, меня везде ожидал столь горячий прием, что меня даже в дрожь бросало; любой из жителей этого огромного города считал своим долгом поговорить со мной, показать мне что-то новое и интересное, разъяснить, что к чему, и поделиться со мной своей общей силой, которую они считали выражением их общего гуманизма. И он, и я, мы оба не могли устоять перед обаянием этих колдунов, и оба мы – и он, и я, – признавая их хорошие качества, все же не могли жить в их мире.

Родни рассказывал мне о том, как он по ночам на Территории, скрючившись в каком-нибудь укрытии, где не было ни огня, ни еды, беспрестанно мысленно повторял песни и истории, которые слышал от тетушек. Так вот, я точно так же проводила свои ночи на корабле. Но петь и рассказывать что-либо вслух я отказалась наотрез. И еще я отказалась говорить на своем языке. Там для меня это был единственный способ безмолвствовать.

Мама была просто в ярости и надолго обиделась на меня.

– Ты должна отдать свое знание своему народу, – сказала мне она. Но я не ответила ей, потому что я не могла ей сказать ничего, кроме того, что это не мой народ и что у меня вообще нет народа. Я личность. И у меня есть свой язык, на котором я не стану говорить. И еще у меня есть тишина. И ничего больше.

Потом я пошла в школу. На корабле было много детей разных возрастов – совсем как у нас в Круге, – и обучало нас множество взрослых. Там я изучала историю и географию Экумены, а еще мама дала мне прочитать отчеты по истории Соро-11 о том периоде, который на моем языке назывался Эпохой до Начала Времен. И я узнала, что на моей планете были построены самые большие во всем обитаемом мире города, даже не города – два континента были практически полностью застроены, лишь кое-где оставались небольшие островки ферм; в этих мегаполисах проживало около 120 миллиардов человек. Сначала погибли животные, потом море, воздух и почва, а потом стали умирать и люди. Это была очень страшная история. Мне было стыдно за нее, и как бы мне хотелось, чтобы никто и никогда на корабле не узнал об этом! И тогда я решила, что если они узнают мои истории об Эпохе до Начала Времен, то, может быть, они наконец-то поймут, что такое магия и как она обратилась сама против себя. И что дело всегда этим только и кончается.

Прошло чуть меньше года, и мама сообщила нам, что мы улетаем на Хайн. Корабельный врач и его умные машины сделали верхнюю губу Родни такой же, как она была до того, как он ушел из Круга. Они с мамой закончили свои отчеты. Мой брат уже был достаточно взрослым для того, чтобы поступить (как он и мечтал) в высшую школу Экумены. А вот я совсем разболелась, и ни добрый доктор, ни его умные машины ничем не могли мне помочь: я продолжала терять в весе, плохо спала, и у меня начались кошмарные мигрени. К тому же вскоре после нашего прилета на корабль у меня впервые начались месячные, и тогда ко всему букету болезней добавились жуткие боли внизу живота в критические дни.

– Да, жизнь на корабле тебе явно не на пользу, – признала мама. – Тебе надо жить под открытым небом, на планете. Но на цивилизованной планете.

– Но если я улечу на Хайн, то, когда я вернусь домой, все личности, которых я знала, уже несколько сотен лет будут в могилах.

– Может, ваша светлость перестанет мерить все мерками Соро? Мы улетаем отсюда. И ты должна взять себя в руки и перестать заниматься самоедством. Смотри в будущее, а не в прошлое. У тебя еще вся жизнь впереди. И на Хайне ты поймешь, что такое жить по-настоящему.

Я набралась храбрости и ответила ей на моем языке:

– Я уже больше не ребенок. И у тебя нет больше надо мной никакой власти. Я не полечу с вами. Уезжайте без меня. У тебя больше нет надо мной власти!

Меня давно научили, как нужно говорить с колдунами и магами. Не знаю, поняла ли мама, что именно я ей сказала, но зато она увидела, что я ее смертельно боюсь, и это повергло ее в горестное молчание.

Но потом она все же ответила мне по-хайнски:

– Я согласна. У меня нет над тобой власти. Но еще я имею и права. Право на уважение. Право на любовь.

– Не может быть правым то, что укрепляет твою власть надо мной, – возразила я ей на своем языке.

Она посмотрела на меня так, словно увидела в первый раз в жизни, а потом с горечью сказала:

– Ты такая же, как они. Ты одна из них. Вы не знаете, что такое любовь. Вы замкнуты сами в себе, как устрицы. Лучше бы я не брала тебя туда, где на руинах древней культуры в корчах доживают свой век жестокие, невежественные, эгоистичные последыши, замкнутые каждый в раковину собственного чудовищного одиночества. И я позволила им сделать тебя одной из них!