Павлик - Олег Иванович Чапаев

– А он – не того?.. – Игорь Сергеевич с опасением посмотрел на Павлика, намекая на возможность непреднамеренного огненного погребения его приятеля.

– Этот? Ни в жисть, – небрежно отмахнулся молодой человек, словно судьба товарища интересовала его в последнюю очередь, и снова принялся рыться в пресловутой коробочке, иногда с сомнением поглядывая на Игоря Сергеевича. Тот напряженно застыл, наблюдая за действиями своего младшего товарища и периодически с опаской поглядывая в сторону его приятеля, погрузившегося в непонятный транс. Впрочем, Василий вел себя достаточно спокойно: с монотонностью метронома он раскачивался над костром, словно совершая невероятно трудную, но крайне необходимую молитву.

Окончательно стемнело. Стихли все звуки ночного леса, не трещали даже сучья в костре, как будто бы тот горел особенным, волшебным образом.

– Держите, – Павлик широким жестом добавил корешков в ладонь типичного московского аллигатора, и тот вздрогнул:

– И что теперь?

– Глотать! – приятель Павлика, еще миг назад казавшийся безжизненным механическим болванчиком, внезапно распрямился в кресле, и глазах его при этом полыхнуло неземное пламя. Это было похоже на вспышку яркой сверхновой, впрочем, секунду спустя он снова вернулся в позу эмбриона и впал в милый его сердцу сомнамбулический ступор, намертво отгородившись от окружающего мира. На этот раз Игорь Сергеевич среагировал лучше: протянутые Павликом корешки плотно сжал в кулаке, а в сторону безжизненной фигуры беспокойного участника митоты лишь кивнул с испугом, вполне, впрочем, оправданным:

– А что это с ним такое, Павел?

– В роль входит. У него теория такая: я, говорит, безо всяких снадобий в царствие вечного праздника войду, нужно только однозначность мира поколебать да точку сборки сместить посильнее. И логика, если честно, в его действиях пока налицо: как еще сильнее точку сборки себе сместить можно, чем на олигарха натурального в ночном лесу наорать? Вот он и смещает. Но вам, Игорь Сергеевич, если вас экспириенс еще не пугает, действительно, нужно просто съесть это.

– Знаете, Павел, я вам так отвечу: еще не пугает, но уже настораживает. Впрочем, как я понимаю, вариантов у меня немного… Съесть, значит съесть. Вы одно скажите: а инструкции хоть какие-нибудь будут? Ну, что делать, как вести себя…

Договорить Игорь Сергеевич не успел. Василий вновь распрямился в своем креслице, да так резко, что немедля потерял равновесие и опрокинулся, а его пронзительный вопль – «Прелюдии захотел, сукин сын?!» – прозвучал аккурат в коротком, но стремительном полете. Он лежал на земле и таращился яростными угольками глаз в привычные ко всему и от того совершенно равнодушные звезды. Ни сказать, ни сделать он больше ничего тоже не успел, так как вскочивший со стула Павлик тут же подлетел к нему и не очень-то дружески рванул его вверх за шиворот, грубо и насильно заставляя вернуться в горизонтальное положение. Слова его тоже лаской не сочились:

– Слышишь ты, сталкер херов! Я вот тебе сейчас бубен на башку напялю и к тому союзнику отправлю выяснять, твой он, Шива ты недоделанный, или ты – его! А если повезет, он тебя вполне себе доделает! Будешь настоящим Шивой, а не клоуном балаганным!

Василий же среагировал на угрозы достаточно внезапным образом. Он бухнулся на колени, цепкими руками ухватился за стопы типичного хозяина жизни, категорически, надо заметить, ошарашенного таким поворотом событий, и завыл низко и протяжно:

– Пощады, владыка! Пощады жажду!

Впрочем, допроситься вожделенной пощады да и просто дождаться какой-либо реакции Игоря Сергеевича ему не оставил шанса мощный рывок, которым Павлик молниеносно поднял его на ноги. Сразу сунув этому паяцу в руки какой-то сверток и что-то такое пробурчав про «твою порцию», он насильно всучил Василию бубен и дал пинка по зад, задав вектор движения в сторону ночного поля.

– Вернешься – в костре сожгу! – сложно было точно определить долю шутки в его дружеском напутствии, но, похоже, Василия ни действия, ни слова никоим образом не удивили, и он медленно и плавно, словно пританцовывая, растаял в обступавшей поляну темноте. Так, бесшумной походкой, он и удалился, а о его присутствии на поляне еще пару секунд назад свидетельствовал только угасающий крик: «Кришна!» С исчезновением последнего «Кришны» над поляной воцарилась полнейшая тишина.

Игоря Сергеевича случившееся ощутимо выбило из колеи. Он боязливо поглядывал на своего молодого наставника и с еще большей настороженностью – в ту сторону, где исчез третий участник экспедиции.

– Павел, а вы… – договорить типичному московскому хозяину жизни Павлик опять не дал: небрежно отмахнувшись, с кривой улыбочкой он высыпал себе на ладонь ту же самую подозрительную субстанцию.

– Плюньте и разотрите. Вася не такой псих, каким иногда кажется. А дуркует так потому, что это и характера склонность, да и техника еще особая, чтобы точку сборки посильнее раскачать. Ну или, если хотите, из роли привычной социальной выйти. Товарищ Кастанеда эту технику в совершенстве в своих книгах описал, а товарищ Василий теперь вот осваивает. До совершенства ему пока далеко, конечно, но старается человек, сами ж видите. У него сейчас, по-моему, только одна проблема: из привычной роли он уже вышел, а в какую теперь войти, еще не знает. А без роли тут никак, – Павлик легонько вздохнул, а потом со своей очаровательной улыбкой махнул рукой. – Да и хрен с ним, с Вишной этим недоделанным. Нам начинать пора… Вы про инструкции спрашивать начали, так я вам сейчас коротко диспозицию и обрисую. Вася-то, по сути, правильно сказал: есть надо, а потом – все в руках господа нашего Говинды. Вы, наверное, рассказ мой просто вспомнили, про церемонию с доном Крескеньсио, так ведь? Но вы же не рассчитываете, что я вам тут песни петь буду и пляски с перьями устрою, нет? Я могу, конечно, Игорь Сергеевич, но никакого катарсиса, кроме ржача, вы не дождетесь. У дона благородного это же в традиции было, а традиции той – тысячи лет! У них же церемонии такие тысячелетиями проводились, вот свои наработки и образовались некоторые. Только наработки эти не формальные же ни разу. Да там и с песнями не так все просто. Это ж не «Взвейтесь кострами», которые как заучишь один раз, так и голоси без перерыва. Там порядок текстов определенный да направленность строгая, а в остальном – поле для эксперимента, как говорится. В одной местности – одно петь будет, в другой – другое. Для первой группы страждущих – свои слова, для следующей – уже другие. Песня эта – как инструмент. А для чего инструмент, спросите вы? Да для связи с