Тяжесть короны (СИ) - Ольга Булгакова

Так же маркиз сообщал сыну, что отстранить Дор-Марвэна, лишить его права оставаться регентом не так просто, как могло показаться. Одного приказа несовершеннолетнего короля было, разумеется, недостаточно. Суд, законный способ лишить Стратега власти, требовал много времени. Мысли об убийстве так же довольно часто возникали в головах придворных, но еще не обрели достаточной силы, чтобы превратиться в полноценный заговор. В то же время мелкие ссоры на ровном месте между сторонниками Брэма и Дор-Марвэна возникали все чаще.

Я понимала, что короткие письма маркиза Леску сыну не отражали ситуацию полностью. Вспоминала настроения при дворе, когда вскрылся заговор герцога Ралийского, маминого кузена, посягавшего на трон. Многие семьи до сих пор если не враждовали, то и не поддерживали отношений. Я осознавала, что мое скорейшее вмешательство необходимо. И считала дни до возвращения в Ольфенбах.

Два дня до отъезда.

В гости зашел Ловин. Он чувствовал себя хорошо, быстро поправлялся. Это радовало. Ловин много значил и для Ромэра, и для меня… Даже о возможности потерять друга думать не хотелось. А судя по записке Ирлы, ранения Ловина были серьезными. Это ужасно, когда для мужчины не существует «не могу», когда его жизнью управляет только «я должен». Не вернувшись в Челна после стычки с «Воронами», а продолжая выполнять поручение Ромэра, Ловин действительно мог умереть…

Поразмыслив над моим предположением, служитель пришел к выводу, что других информаторов кроме Нурканни, у стражи не было. В любом другом случае сведения «Воронов» о смутьяне-священнике были бы полней и правильней.

Странно, но Ловин серьезно полагал, что я способна отказаться от поездки. Его удивление граничило с восхищением, но все же он попытался меня отговорить. Разумеется, безуспешно. Ромэр не участвовал в разговоре и старался на меня не смотреть. Повторяя уже в который раз свои аргументы, украдкой поглядывала на арданга, прижавшего к груди ладонь с растопыренными пальцами. Он снова стал далеким и чужим, снова отгородился от всего мира. Я почувствовала себя брошенной, одинокой, как никогда прежде. Его молчание ранило, было даже в чем-то оскорбительным. Я хотела, чтобы бесстрастный и, к сожалению, равнодушный Ромэр вмешался, высказал, наконец, свое отношение к моему решению.

Но он молчал, словно этот вопрос его совершенно не интересовал. И каждая минута его молчания убеждала меня в верности выбора.

Я сдерживала слезы горечи и обиды, вежливо улыбалась Ловину, стараясь оставаться внешне невозмутимой и спокойной. Не показать непозволительную для девушки королевской крови слабость. Осознав мою решимость и непреклонность, служитель отступился.

Ловин задержался ненадолго. Кажется, он заходил только с одной целью — постараться разубедить меня в необходимости ехать.

Напрасно. Выбор был давно сделан, а Ромэр в который раз подтвердил его правильность. И даже Летта, воспользовавшаяся первой вечерней отлучкой племянника со дня совета князей, чтобы в последний момент постараться меня остановить, не могла повлиять ни на что.

День перед отъездом.

После завтрака я складывала сумку, проверяла по списку, не забыла ли что-нибудь. Конечно, волновалась, не могла спать, с трудом сдерживала нервную дрожь. Но рядом с Ромэром мне становилось легче. Тепло его улыбки и мягкость взгляда в который раз оказались лучшими лекарствами от волнения. Ромэр держался спокойно, излучал уверенность. В тот день он часто отступал от принятых в Арданге норм поведения с незамужней девушкой. Но я так волновалась, что поняла это значительно позже. Через несколько дней. Вспомнила руку Ромэра на своей, раздобытую ардангом бутылку «Ласковой девы», единственного вина, которое мне не казалось крепким. Вспомнила, как пару раз после имени, Ромэр сказал «милая»… Явно подражая Летте, желая меня успокоить. Я знала, что, произнося шаролезские «любимая», «дорогая» и прочие, он не вкладывал в них тот смысл, который должны были отражать эти слова. Для него истинное значение они обретали только сказанные на ардангском.

В тот день не было ни посетителей, ни разговоров о восстании и делах Шаролеза. Последний день полностью посвятили семье. Мы болтали о пустяках, разговаривали на ардангском, пекли шедай и лепешки мне в дорогу.

— Знаешь, есть такой обычай, — вымешивая на столе тесто, сказала адали, — когда пекут хлеб в дорогу, загадывают пожелание для путника. Купцу желают удачной торговли, его охранникам — спокойной дороги, любимому — скорейшего возвращения, моряку — моря без штормов и туманов. Выбирают то, что важней.

— Выбирают? — удивилась я. — А все сразу пожелать нельзя?

Летта усмехнулась, качнула головой.

— Нет. Такой обычай, только одно пожелание, — встретившись со мной взглядом, продолжила. — Я желаю тебе стать счастливой. И очень надеюсь, что это сбудется.

Летта говорила искренне, в ее глазах блестели слезы, а взгляд отражал горечь. Я тоже боялась за адали, за адара, мне тоже было больно расставаться с ними. Поэтому не нашлась с ответом, порывисто вскочив, обняла Летту. Прижавшись щекой к ее щеке, не удержалась и расплакалась, закусив губу. Летта, стиснувшая меня в объятиях, тихо всхлипывала.

В тот день решили ложиться спать рано. Мы с Ромэром собирались выходить на рассвете. Он хотел проводить меня до дома Варлина, по дороге встретить телохранителей. Вечером, уделив меньше получаса повторению некоторых моментов легенды-объяснения моего путешествия с Ловином, будто совсем забыли о титулах, положении, обязанностях, долге. Адали и адар рассказывали разные веселые истории, Ромэр, казавшийся необыкновенно родным, сидел рядом за столом, положив руку мне на запястье. Он был немногословен, хотя, возможно, у меня просто сложилось такое впечатление. Ведь от переживаний смысл бесед иногда безнадежно ускользал от меня. Оставалось лишь звучание переплетающихся в разговоре голосов. Успокоиться не получалось, от волнения я была сама не своя и скрыть это, как ни старалась, не смогла. Но никому и в голову не приходило делать акцент на моей невнимательности и незначительном участии в беседе. Напротив, собеседники были милы, предупредительны. И я долго еще вспоминала последние часы, проведенные в этом доме, с нежностью и теплом.

Клод и Летта поднялись к себе. Ромэр купался за стенкой. Я, набросив легкое одеяло, лежала в своей комнатушке и пыталась заснуть. Напрасные усилия… Слышала, как Ромэр вернулся в гостиную, как скрипнул под весом арданга диван. По тени видела, что Ромэр протянул руку, погасил лампу…