Колоски - Елена Евгеньевна Павлова

в неё запихать. И Роган, при всём желании её исцелить и весьма немалых к тому возможностях, мог только сидеть у её постели и петь колыбельные. Петь приходилось всё время: стоило замолчать, и Ника просыпалась. Роган её хорошо понимал — он мог спать при любом шуме, но тоже всегда просыпался от резко наступившей тишины со страхом внезапного одиночества. Вот и у Ники, видимо, та же реакция. А проснувшись, девочка начинала капризничать и плакать: больно, плохо, жарко, холодно, пить, писать, расскажи сказку, нет, эту не хочу, и есть не хочу, не буду, горячо, несладко, несолёно, кисло… Лучше уж петь, не останавливаясь. Вот Лиса проснётся, Рогана сменит — вот она пусть с ней и разбирается.

— У него в норе жена,

Для кого-нибудь страшна.

А ему она красива,

И добра, и не спесива…

Дежурили все по очереди, и Лья, и Йэльф с Вэйтом. Только Саймон, Фэрри и Ри сидели на другом материке, нянчили Артёма. А Грому, Квали и Птичке даже сообщать не стали, Лиса запретила категорически. Сказала, что если ещё и этих сюда, она совсем с ума сойдёт. Они же эльфы, они переживать будут, а ей и своих переживаний хватает. А Птичке вообще нервничать нельзя, она наконец-то ребёнка ждёт, вот и не трогайте её, и Квали не трогайте, он ей всё равно всё расскажет, и она всё равно будет нервничать. А Гром, конечно, не эльф, но петь он не умеет, а переживать, наоборот, умеет, да и заездит его Ника, он же ей ни в чём отказать не сможет. Собственно, всё, что надо — менять почаще холодные компрессы у Ники на лбу, взваром напоить, когда просыпается, да постель сырую перестелить — а с этим они и так справятся, и без переживаний, спасибо. Тем более, во всех справочниках говорится, что длится магическая горячка у полукровок от двух до четырёх дней, в зависимости от величины пробуждающегося Дара. Правда, пошёл уже пятый…

— Да и гоблин ей хорош,

И приятен, и пригож.

И в норе своей уют

Друг для друга создают…

На исходе пятого дня Вэйт шла по коридору, чтобы сменить Лису. И услышала что-то такое знакомое… но давно забытое… Мелодия лишилась всех эльфийских завитушек, стала проще — очеловечилась. Да и то — не смог бы никакой человеческий голос справиться со всеми тонкостями «Плача по Лайлльэльфи», который когда-то написал Скинэльф ле Скайн в память о своей любви. Лиса замолчала.

— Откуда ты это знаешь? А дальше? Ты помнишь дальше? — возбуждённо зашептала Вэйт, просочившись в комнату. Лиса помотала головой и показала два пальца.

— Там ещё третий куплет был, но я не помню, — также шёпотом ответила она. — Мне бабушка пела.

— Не-е, там не три было, она длинная, но я не мог слушать, плакал сразу, потому и не запомнил… — расстроилась Вэйт. — Вот только последний куплет разве…

— Ага, я тоже ревела, — вздохнула Лиса. — И не помню тоже потому же. Бабушка перестала его петь из-за рёва моего, вот я и не запомнила. Что-то там…

Босы ножки спрячет

Во белы туманы…

— Да от боли в ранах

Тихо небыль плачет, —

подхватила Вэйт. Вспоминать больно, но забывать такое — неправильно. Друзья живы, пока жива твоя память о них, пусть хоть такая, в песне. Она это уже давно поняла. Только сначала забыла… А коротко живущие люди, никогда не знавшие Скина и Лайлль, не забыли — вот странно!

— Ага, точно, — обрадовалась Лиса. — А дальше что-то про туман было. А туман… А туман…

— А туман — предатель,

Тучкой обернётся.

Небо на закате

Краскою зальётся, —

тихо вспоминала Вэйт.

И тут проснулась Ника. Сразу стало не до песен. После того, как поменяли влажные простыни, поменяли компресс на лбу, напоили отваром — и ещё раз поменяли простыни, залитые отваром, Лиса пошла спать. А Ника потребовала сказку.

— Да я, вроде, и не знаю… — растерялась Вэйт. Эх, надо было книжку захватить, хоть почитала бы вслух… А Ника уже накуксилась… — Я расскажу тебе про моего друга и его жену, — сообразила Вэйт. — Вот, слушай. Жили-были Скинэльф и жена его Лайлльэльфи…

Ну, что поделать, у Вэйт никогда не было детей, тем более — таких, как Ника.

Поспать Лисе не удалось. Через полчаса весь дом был поднят басовитым рёвом Ники.

— Ни-ха-чу! Ни-ха-чу! — яростно мотала она головой, крепко сжав кулачки, по щекам горохом катились гневные слёзы. — Она хорошая, так не… не… нечестно-о-о! Это грустно очень, ни-ха-чу-у-у! Зачем они все умираю-у-ут? Ни-ха-чу-у-у! — Вэйт заметалась в панике от произведённого эффекта, пыталась вытирать ей слёзы, гладить по голове и дать водички. В конечном счёте села рядом на кровать и тоже заревела. Ника от неожиданности даже замолчала. — Ты… ты чего это?

— Мне тоже грустно, — всхлипывала Вэйт. — Я… я их любил… А они… А я совсем один остался…

И Ника обняла маленькую дракхию и принялась её утешать. Так, ревущими в обнимку, их и застали сбежавшиеся на Никин рёв домочадцы. Пока выяснили, о чём горюют, полночи прошло. Наконец, Ника успокоилась и заснула. Совсем виноватую и несчастную Вэйт увела Лиса, с Никой остался Дон.

Утром ребёнок был немного печален, но здоров и голоден, никаких следов жара не осталось. Похудела, осунулась — но это дело наживное, Рола быстро всё исправит. Но её ещё целый день продержали в постели по требованию Лисы, опасавшейся неведомо чего — рецидива, что ли? Так не бывает его при магической горячке! Но переупрямить Лису — дело дохлое. А никаких признаков прорезавшегося дара у Ники что-то не обнаружилось. Роган посмотрел — только руками развёл: ничего не определяется. Так, может, это просто простуда была? Или от нервов? А кто его знает? Теперь уж не понять, всё прошло.

Где-то в Мире

— На-райе, это переходит уже всякие пределы! Одно название, что Король! Куда катится наш Мир? Во Дворце на-фэйери, на Троне, на нашем, эльфийском, сидит ле Скайн! Как вам это нравится? И в приятелях у этого, с позволения сказать, Короля — тоже сплошные ле Скайн, что этот дэ Тэрон, что дэ Мирион — оба нежити! А он с ними, как с родными…

— Да, да…

— И Перворождённые молчат, вот