Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова

нас были хорошие отношения, о чем Андрей Дмитриевич сам писал. И довольно много было его фотографий. Я приехал в Страсбург, мы напечатали фотографии и повесили их в фойе. Потом был концерт. Менухин не играл, он дирижировал, а солировали Спиваков и Башмет. Перед этим я был на репетиции. Ты очень правильно сказала, что в Менухине была какая-то тихая трепетность и абсолютно никакого величия, никакой фанаберии. Это был просто сухенький, маленький, обаятельный человек, над которым твой муж, кстати, подтрунивал тогда, потому что Менухин на репетиции дирижировал оркестром довольно медленно, а Володя сзади, за спиной, показывал оркестру, что, мол, давай побыстрее. Менухин повернулся и сказал: “Володя, медленнее играть труднее. Пусть играют. Играют труднее”.

От Менухина исходила такая… лучезарная радость. Было приятно на него смотреть, с ним общаться. Я сделал несколько фотографий во время репетиции, как он вникает, погружается в музыку. А после репетиции подошел к нему и попросил, чтобы он мне, ну, не попозировал, просто чтобы постоял. И сделал две фотографии, которые мне нравятся. На одной он в шляпе, но скрипки у него нет, хотя он, как известно, гениальный скрипач был.

С. С. В те годы он уже не играл.

Ю. Р. Эта фотография получилась ироничной, он там на фоне контрабаса, то есть очень большой скрипки. А на второй он так смотрит… Менухин на меня произвел сильное впечатление, и я написал потом текст, который условно можно назвать “Менухин и тишина”. Суть в том, что музыку в наше время забивает шум, страшный шум: танки, бомбы, крики, то есть весь ХХ – начало ХХI века – это время мусорного шума. А Менухин давал возможность человеку остаться наедине с тишиной и звуком. Не с мусором, не с шумом, а со звуком. Поэтому мне он очень дорог и близок. Звук, который он извлекал из своей скрипки, мы можем послушать. Те, кому будет сложно слушать Менухина одного, могут послушать, как он играет джазовые импровизации вместе со скрипачом Стефаном Граппелли…

С. С. А я ведь тоже присутствовала на той вашей съемке. И мне запомнился такой эпизод. Когда Менухин снял шляпу и ты собрался еще фотографировать, он сказал: “Подождите, я должен причесаться”. Дело в том, что Менухин ничего в жизни не боялся, но при этом немного опасался своей жены Дайаны, потому что уважал ее и очень любил, можно сказать, боготворил. В то время у него на голове уже было лишь несколько перышек вместо шевелюры. Вот их-то он и собирался пригладить. “Потому что, если Дайана увидит, что я не причесан, ей это очень не понравится”, – сказал он.

Ю. Р. Смотри-ка, а я забыл эту историю!

С. С. И еще. Тогда, в девяностом, на пресс-конференции он сказал слова, которые я по молодости лет не очень поняла, но запомнила как эффектную метафору. А сейчас, когда ты говоришь про шум, который в современном мире всё забивает, она мне кажется особенно актуальной и в чем-то провидческой. Его спросили: “У вас есть мечта?” Обычный журналистский вопрос. И он ответил: “Есть. Я мечтаю, чтобы на Земле не осталось ни капли нефти”. – “Почему?” – “Потому что человечество платит за нее слишком дорогую цену”.

Давай вернемся к нашему знакомству и поговорим про солистов на концерте, где дирижировал Иегуди Менухин. Не у одного ли из них, Владимира Крайнева, и его жены Татьяны Тарасовой мы с тобой познакомились?

Ю. Р. Вполне возможно. Только что ты сказала, что мы познакомились в Страсбурге. Но я готов с тобой два раза познакомиться.

С. С. Я сказала, что в Страсбурге впервые увидела тебя в действии с фотоаппаратом.

Ю. Р. Значит, у Тарасовой я не выпивал и не закусывал – никакого действия?!

С. С. Эти знаменитые тарасовско-крайневские вечера в их квартире на Соколе! В начале 1980-х там собирался вообще весь – не только музыкальный – свет: актеры, спортсмены, сатирики, писатели.

Ю. Р. Да, да, да. И всех кормили, поили.

С. С. Владимир Крайнев был человеком общительным, широких интересов, а Татьяна Тарасова – такой хлебосольной хозяйкой! У нее всегда были ведра винегрета и оливье, тазы котлет и пирожков…

Ю. Р. Это точно.

С. С. И все мы были счастливы. Эта квартира была всегда забита народом до последнего сантиметра, будь то коридор, гостиная, кухня, ванная. Все находили свой укромный уголок. Тогда еще не существовало понятия “квартирник”…

Ю. Р. …но там, если ты обратила внимание, никогда никто и не играл, все только спокойно беседовали. Володя, будучи человеком остроумным чрезвычайно, употреблял какую угодно лексику, но эта лексика никогда не носила оценочного характера. Виртуозное владение языком! И даже если они с Таней принимались, ну… выяснять какие-то вопросы, Крайнев оставался добрым и нежным. Позднее, будучи блестящим пианистом, он реализовался еще и как педагог.

С. С. Но как у пианиста и артиста у него все-таки была трагическая судьба и сложная карьера. Думаю, он попал не совсем в свое время. Его талант и масштаб личности как музыканта не был оценен по достоинству.

Ю. Р. Может быть. Но это не его трагедия, это вина и беда именно времени и окружения. Потому что сам Володя был блистательный человек, и, слушая его игру, я ощущал настоящее счастье! Он всегда приглашал на концерты, я вечно не успевал к началу, прибегал к середине или к антракту, заходил в его гримерку и говорил: “Володя, прекрасно”. А он отвечал: “Да что ты?! А вот если б ты еще и послушал!..”

Сейчас расскажу про свой музыкальный дебют, он тоже связан с Володей Крайневым. Кстати, дебют может быть одновременно и последним выступлением? Это было в Большом зале консерватории. Праздновали Володин день рождения, допустим, шестьдесят лет. Я зашел в дирижерскую комнату, где музыкальный критик, Володин друг Женя Баранкин, замечательный человек, остроумнейший, брал интервью. В комнате было мало места, поэтому я сел за рояль, который стоял в углу. И говорю: “Я, знаете, музыкой занялся, и у меня есть учитель – Владимир Всеволодович Крайнев. Он считает, что концертирующим пианистом я, конечно, не стану, но все-таки способности есть”. Женя спрашивает: “Можете что-нибудь сыграть?” Я сыграл “Собачий вальс” и спрашиваю: “Ну, что скажете?” Женя отвечает: “Единственное, что могу сказать, – эта музыка в этом замечательном зале прозвучала впервые”.

С. С. А фотографировал ли ты Крайнева? Что-нибудь расскажешь об этом?

Ю. Р. С Володей странная штука. Его непросто было сфотографировать. В нем почти всегда чувствовалось какое-то внутреннее недоверие к себе.