Дюна - Фрэнк Герберт

– Если угодно, милорд… – проговорил Гурни, прочистил горло и произнес: – «И победа в день тот стала скорбью для всего народа; ибо услышали люди, как скорбит царь о сыне своем».

Пауль прикрыл глаза, вытесняя скорбь из сознания: ей придется подождать своего часа, как некогда ждала скорбь об отце. Сейчас же он был поглощен открытиями этого дня. О вероятностях будущего, о том, что в них теперь соединятся и его будущее, и будущее Алии. О скрытом в глубинах его сознания присутствии Алии…

И это было самое странное из всех проявлений его видения во времени. «Я встала на пути твоего будущего, – говорила Алия внутри, – чтобы лишь ты один мог слышать мои слова. Даже ты так не можешь, брат мой. Это хорошая игра, по-моему! И… да, знаешь, я убила нашего деда – выжившего из ума старого барона. Он почти и не почувствовал боли».

Затем – молчание. Внутренним зрением он ощутил ее уход из своего сознания.

– Муад'Диб!

Пауль открыл глаза, увидел черную бороду Стилгара, темные глаза, еще горевшие огнем битвы.

– Вы нашли тело старого барона, – сказал Пауль.

Стилгар опешил.

– Откуда ты знаешь? – прошептал он. – Мы только что нашли его труп в той огромной металлической штуке, которую соорудил Император!

Пауль оставил вопрос без ответа – он увидел, как возвращается Гурни, а с ним – два фримена, поддерживающих пленного сардаукара.

– Вот один из них, милорд, – сказал Гурни, знаком останавливая конвойных и сардаукара шагах в пяти от Пауля.

Пауль заметил, что глаза пленника словно остекленели – в них застыло пережитое потрясение. Через все лицо, от переносья до угла рта, тянулся синий кровоподтек. Это был блондин с классическими, точно высеченными из мрамора чертами лица, из тех, которые обычно занимали офицерские должности в Корпусе Сардаукаров. Впрочем, на его рваном мундире не было никаких знаков отличия, если не считать золотых мундирных пуговиц с императорской короной да полуоторванного галуна на лампасах.

– Это, по-моему, офицер, милорд, – сказал Халлек. Пауль кивнул:

– Я – герцог Пауль Атрейдес. Ты понимаешь это?

Сардаукар молча и неподвижно смотрел на него.

– Отвечай, – велел Пауль, – не то твой Император может умереть.

Сардаукар мигнул, судорожно сглотнул.

– Так кто я? – спросил Пауль.

– Вы – герцог Пауль Атрейдес, – хрипло ответил сардаукар.

Паулю он показался слишком уж покорным – но, с другой стороны, сардаукаров никогда не готовили к таким передрягам. Они не знали поражений – а привычка к одним лишь победам сама по себе может стать слабостью. Эту мысль он отложил – ее следовало обдумать как следует и внести соответствующие изменения в программу подготовки своих войск.

– Я хочу, чтобы ты передал Императору мое послание, – сказал Пауль. И заговорил, согласно древним формулам: – Я, Герцог из Великого Дома, правитель императорской крови, даю слово и клянусь, согласно Великой Конвенции: коль скоро Император и его люди сложат оружие и явятся ко мне сюда, то я стану сохранять их жизни, хотя бы ценой собственной жизни. – Пауль поднял левую руку с герцогским перстнем на пальце. – Клянусь этим знаком.

Сардаукар облизнул губы, взглянул на Гурни.

– Да, – сказал Пауль. – Кто, кроме Атрейдеса, мог бы требовать верности от Гурни Халлека и приказывать ему?

– Я доставлю ваше сообщение, – сказал сардаукар.

– Отведите его на наш передовой командный пункт и отправьте на корабль, – распорядился Пауль.

– Да, милорд. – Гурни сделал знак конвоирам, и все четверо вышли.

Пауль повернулся к Стилгару.

– Прибыли Чани и твоя мать, – сообщил тот. – Чани попросила некоторое время не беспокоить ее – она хочет побыть наедине со своим горем. Преподобная же Мать уединилась в «колдовской комнате»; причины тому я не знаю.

– Моя мать тоскует о планете, которую скорее всего больше не увидит, – сказал Пауль. – О мире, где вода падает с неба, а растения столь густы, что меж ними трудно пройти.

– Вода с неба… – шепотом повторил Стилгар.

В этот миг Пауль увидел, как Стилгар из гордого фрименского наиба на глазах превращается в создание Лисан аль-Гаиба, воплощающее преклонение и покорность. Этот могучий человек уменьшился в один миг – и на Пауля снова повеяло призрачным ветром джихада.

Я увидел, как друг становится почитателем…

Пауль вдруг ощутил резкий приступ одиночества… Он оглядел зал и впервые заметил, как замирают и тянутся к нему часовые, едва только он появляется среди них. Он почувствовал невидимое соперничество – каждый федайкин втайне надеялся, что Муад'Диб заметит и отличит его.

Муад'Диб, от которого исходит благословение, сказал он про себя, и это была самая горькая мысль в его жизни. Они чувствуют, что я должен взять трон, – подумал он. – Но они не могут понять, что я делаю это, единственно чтобы предотвратить джихад…

Стилгар кашлянул:

– Раббан тоже мертв…

Пауль только кивнул.

Часовые-федайкины справа от него расступились и стали «смирно», открыв проход для Джессики.

Она была в своей черной абе и шла той особой фрименской походкой, которая вызывала в памяти скольжение фримена по песку; но Пауль заметил, что сам дворец вернул ей что-то из ее прошлого, из времени, когда она была официальной наложницей правящего герцога. В ней вновь видна была прежняя властность, во всяком случае часть ее.

Джессика встала перед сидящим в кресле Паулем, взглянула на него сверху вниз. Она видела, как он устал и как старается скрыть свою усталость, – но не чувствовала сострадания. Она, казалось, была сейчас вообще не способна на какие-либо эмоции по отношению к сыну.

Войдя в Большой зал, Джессика удивленно подумала, почему он кажется ей каким-то не таким, каким она его запомнила. Он был чужим, словно она никогда не была здесь, никогда не проходила по нему со своим возлюбленным Лето, никогда не встречала здесь пьяного Дункана Айдахо – никогда, никогда, никогда…

Должно было бы существовать слово, антонимичное слову «адаб» – «воспоминание, приходящее само и требующее действий, самодостаточное и сильное», нужно слово, означающее воспоминания, отрицающие сами себя…

– Где Алия? – спросила она.

– На улице, конечно, – ответил Пауль. – Делает то же, что и все порядочные фрименские дети: добивает раненых врагов и отмечает их трупы для команд водосборщиков.

– Пауль!!!

– Но ты должна понять, что она это делает по доброте души, – объяснил он. – Не правда ли, странно, как мы порой не можем осознать скрытое единство доброты и жестокости?

Джессика свела брови, пораженная переменой в сыне. Неужели это сделала с ним смерть его ребенка? – подумала она, а вслух сказала:

– Люди рассказывают о тебе странные вещи, Пауль. Они говорят, что ты обладаешь всеми теми особыми способностями, о которых говорит легенда: от тебя-де ничего не скроешь, ты можешь видеть то, что не дано видеть другим…

– И гессеритка еще говорит о легендах? – усмехнулся он.

– Да, я порядком приложила к тебе руку, – признала Джессика. – Но ты не должен ожидать от меня, что…

– Как бы тебе понравилось прожить миллиарды миллиардов жизней? – спросил Пауль. – Вот тебе и материал для легенд! Подумай только обо всем этом опыте, о мудрости, которую опыт дает. Но мудрость закаляет любовь – и умеряет ее; и она придает новую форму ненависти. Как можно говорить о жестокости, не изведав всей глубины жестокости и доброты?.. Ты должна бы меня бояться, мама. Я – Квисатц Хадерах.

Джессика попыталась сглотнуть, но у нее пересохло в горле. Наконец она выговорила:

– Ты как-то отрицал, что ты Квисатц Хадерах…

Пауль покачал головой.

– Я больше ничего не могу отрицать. – Он посмотрел ей в глаза. – Сейчас придут Император и его люди. Я жду объявления с минуты на минуту. Будь возле меня. Я хочу, чтобы мы с тобой хорошенько их разглядели: с ними – моя будущая невеста.

– Пауль! – воскликнула Джессика. – Не совершай ошибку, которую сделал когда-то твой отец!

– Она принцесса, – объяснил Пауль. – И она – мой ключ к трону, и не более того. И никогда она не станет ничем большим. Ты говоришь – ошибка? Ты думаешь, из-за того, что я есть то, чем ты меня сделала, я не могу желать мести?

– Ты желаешь отомстить даже невинным? – спросила Джессика и подумала: «Он по крайней мере не должен повторить мои ошибки».

– Невинных нет больше, – отрезал Пауль.

– Скажи это Чани, – посоветовала Джессика и повела рукой в сторону прохода, ведущего во внутренние покои дворца.

Чани вошла в зал; по бокам от нее выступали два фрименских телохранителя, но она, казалось, не замечала их. Капюшон и шапочка дистикомба были отброшены назад, фильтр-маска отстегнут. Она неуверенной походкой подошла к Джессике и встала рядом.