Друид - Клауде Куени

— Как ты думаешь, друид, как поведут себя легионеры, когда я отдам приказ покинуть Весонтион?

— Они последуют за тобой, Цезарь. Теперь твои солдаты готовы корчиться в пыли у твоих ног и извиваться, словно мерзкие черви, стараясь доказать, будто они никогда не помышляли о мятеже, ни мгновения не сомневались в тебе и не впадали в панику, слушая рассказы кельтов о свирепых воинах Ариовиста. Подойди сейчас к любому легионеру, и он скажет тебе, что готов сражаться за Рим и римский народ.

— Что ты хочешь этим сказать, друид? Неужели ты говоришь это, надеясь завоевать мою симпатию при помощи бессмысленной лести?

— Поступать так было бы крайне глупо. Ведь всего лишь через несколько мгновений ты сам узнаешь, как твоя речь подействовала на легионеров.

В самом деле, через некоторое время один из преторианцев, стоявших у входа на страже, сообщил, что к проконсулу пришел Луций Сперат Урсул. Войдя в палатку, примипил поклонился Цезарю и поблагодарил его от имени всего десятого легиона за столь высокое мнение, высказанное во всеуслышание. Позже я узнал, что в подобных ситуациях центурионы всегда говорили не о похвале, а именно о высоком мнении. Если бы Луций Сперат Урсул сказал, что Цезарь похвалил его солдат в своей речи, то это могло бы быть воспринято как хвастовство.

Центурионов можно назвать сердцем любого легиона. Они пробились наверх с самого низа исключительно благодаря своему мужеству, выносливости и отваге. Поскольку ни один из них не происходил из знатного рода, у них не было ни малейшего шанса сделать карьеру на гражданской службе. Поэтому единственной возможностью для них добиться чего-либо являлся легион. Центурионы гордились тем, что они живут как настоящие мужчины. Важнее всего для них было уважение со стороны легионеров, а также признание офицеров, занимавших более высокое положение, которые, в свою очередь, делали все возможное, стараясь угодить своему полководцу.

— Цезарь, мы с нетерпением ждем, когда нам представится возможность доказать свою преданность в бою. Десятый легион готов идти за тебя в огонь и в воду.

Проконсул подошел к примипилу и взял его за руку.

— Благодарю тебя, Луций Сперат Урсул. Знай: с этого момента ты в особой милости у Цезаря. Если у тебя или у твоих родных есть желание, которое мог бы выполнить один из Юлиев, ты можешь, не стесняясь, обращаться ко мне.

Похоже, для бывалого центуриона такие слова проконсула оказались полнейшей неожиданностью. Он смутился и был явно тронут. Судорожно сглотнув подступивший к горлу ком, примипил громко откашлялся. Затем он поклонился и сказал:

— Цезарь, я не заслужил такой чести и не вправе обращаться к тебе с какими-либо просьбами потому, что всего лишь выполняю свой долг. Таковы обязанности примипила, и я не хочу получать никакого вознаграждения, кроме причитающегося мне жалованья. Если же ты решишь наградить меня за добросовестное выполнение моих обязанностей, то это будет означать, что ты, Цезарь, считаешь, будто мое желание должным образом выполнить свой долг является чем-то необычным. Такое отношение не только оскорбит меня, но и даст легионерам повод относиться ко мне с меньшим почтением. Я же не хочу, чтобы это произошло.

По лицу Цезаря было видно, что слова примипила тронули его до глубины души. Он сказал:

— Да будет так.

Урсул поднял вверх правую руку и прокричал что было духу, очевидно, стараясь скрыть свое смущение:

— Да здравствует Цезарь! Да здравствует император!

Говоря «Да здравствует император!», примипил, конечно же, хотел выразить свою признательность проконсулу и показать, как высоко он ценит умение Цезаря командовать войсками[56], поскольку возглас «Да здравствует император!» означал, что солдаты требуют устроить в Риме триумфальное шествие в честь их полководца.

Немного позже в палатку проконсула явились трибуны и легаты. Все они заверили Цезаря в своей вечной преданности. Если разобраться, то Цезарь был не единственным человеком, испытывавшим определенные опасения. Да, он боялся, что ему, возможно, придется противостоять Ариовисту, имея под своим командованием всего лишь один легион. Но остальные пять легионов боялись еще больше. Ведь Цезарь мог попросту распустить их. Когда из его палатки вышел последний офицер, проконсул повернулся ко мне и широко улыбнулся. По выражению его лица было видно, что он высоко оценил мою проницательность.

— Идем, друид, Галльская война продолжается. Я продиктую тебе еще одну небольшую главу. Завтра мы выступаем из Весонтиона.

Цезарь подробно описал события последних дней и все причины происшедшего. Однако он решил умолчать о том, что легионы были готовы поднять мятеж в любой момент не только из страха перед германцами, но и потому, что офицеры считали вторжение в Галлию войной, которую проконсул вел в своих личных целях, а не в интересах Рима.

Цезарь также ни словом не упомянул о том, что большая часть легионеров, находившихся под его командованием, упрекали его в чрезмерном тщеславии, болезненном стремлении прославиться и в безграничной жажде наживы, утверждая, будто именно эти чувства заставили его начать войну, но ни в коем случае не насущная необходимость. Однако Цезарь не был бы Цезарем, если бы ему потребовалось хотя бы на мгновение больше времени, чем было необходимо, чтобы убедить войска в своей правоте и предотвратить мятеж. Проконсул отдал Дивитиаку — одному из тех немногих галлов, которым он доверял, — приказ отправить на разведку всадников, которые должны были найти безопасный путь для легионов. Во время четвертой ночной стражи римляне выступили из Весонтиона. Перед этим я составил отчет для Кретоса и передал его одному из римских разведчиков, отправлявшихся в Генаву, с просьбой вручить послание купцу из Массилии лично или кому-нибудь, кто представлял его интересы.

После утомительного семидневного перехода Цезарь получил от своих разведчиков донесение, в котором сообщалось, что Ариовист и его войска находятся на расстоянии всего лишь двадцати четырех миль от авангарда римлян.

Легионеры едва успели разбить походный лагерь, укрепленный на скорую руку, а к Цезарю уже явились представители Ариовиста, уполномоченные провести переговоры с проконсулом. Вождь германцев в самом деле постарался, выбирая посланцев среди своих воинов. Все они казались мне настоящими великанами. Но еще больше меня удивил тот факт, что германские воины носили сапоги римских офицеров! Темные штаны из шерстяной ткани были стянуты у щиколоток кожаными ремешками. Поверх голубоватых туник, таких, какие обычно носили всадники, воины надели еще по одной очень короткой темной тунике с длинными рукавами. Их спины согревали плотные шерстяные накидки, два угла которых у горла скреплялись золотой пряжкой. Однако в первую очередь в глаза бросались длинные рыжие волосы германцев, собранные в хвост и завязанные узлом сбоку. Эту причудливую прическу фиксировала повязка на лбу. На лицах германцев я не увидел таких пышных и длинных усов, как у кельтов. Свои бороды они стригли по бокам, отчего те приобретали форму широкого клина и лица их владельцев казались удлиненными и чрезмерно худыми. Всем своим видом германцы выражали хладнокровие, спокойствие и невозмутимость. Казалось, ничто не сможет вывести их из себя. Всего Ариовист отправил к Цезарю семь послов. Их вежливо приветствовали и провели к палатке проконсула. Преторианцы, стоявшие на страже у входа и отвечавшие за безопасность полководца, попытались было забрать лошадей у германцев, но послы не собирались спешиваться.