Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Танцевал я, скажу без лишней скромности, очень прилично, с настроением и полной отдачей. Поднял без заминки на верхнюю поддержку Гамзатти, в то время как двум артистам Опера́ это не удалось. Они вдвоем не смогли ее наверх выжать! Этот момент сделал меня в глазах всех присутствующих просто героем. На видеозаписи спектакля несложно заметить, что размеры наших талий с партнершами просто несопоставимы.
Но решающим для артистов в «Баядерке», кто бы ни переделывал Петипа и ни ставил там свое имя, является гениальный акт «Теней». Когда шла уже кода, Никия делала перекидные прыжки, а я готовился вылететь на сцену из-за кулисы, вспомнились вдруг последние две строчки стихотворения на грузинском языке, которое я выучил в детстве лет в шесть. В дословном переводе на русский: «Ты, грузин, своими достижениями прославляй и радуй свою Родину…» Откуда что берется?! С этими словами я бросился на сцену…
69До того момента я никогда в жизни не вспоминал это стихотворение. Оно обычно печаталось в «Азбуке» грузинского языка на первой странице. Его в Грузии все дети всегда заучивали наизусть. Называется оно «Утро». Это как в учебнике русской литературы «Травка зеленеет, солнышко блестит». Под стихотворением, естественно, тоже на грузинском, стояла фамилия автора – Иосиф Джугашвили. То, что Джугашвили и есть Иосиф Сталин, я в те годы понятия не имел. Ни дома, ни в школе нам о том не говорили. Стихотворение всего в три четверостишия, очень красивое. В нем рассказывается о том, как утром просыпается природа, как поет соловей, как роза распускается, и заканчивается тем, что автор, воспевая красоту Грузии, желает, чтобы каждый грузин прославлял свою страну, приносил ей пользу.
Этот момент за кулисами Парижской оперы отпечатался в моей памяти так отчетливо, что, приехав домой, я стал искать информацию о стихотворении в Интернете. Выяснилось, что Сталин сочинил его, будучи учеником православного духовного училища в Гори. В конце XIX века в Грузии провели литературный конкурс среди молодых поэтов. Выиграл его Джугашвили, чьи сочинения особенно высоко оценил сам Илья Чавчавадзе, поэт и реформатор грузинского языка. Джугашвили было, по-моему, то ли четырнадцать, то ли тринадцать лет.
Эта победа стала одним из главных оснований для того, чтобы Иосифа взяли на обучение в Тбилисскую семинарию. По закону там имели право учиться исключительно отпрыски родовитых семей или дети священнослужителей, босяков туда не брали.
Узнав об этом, я стал читать другие стихотворения Джугашвили. Оказалось, что в юности он был признан классиком грузинской литературы. То есть задолго до того, как стал И. В. Сталиным.
Прошло много лет. Давая какое-то интервью, я рассказал про эту историю, произошедшую со мной в момент стресса за кулисами Опера́. Боже мой! Какое количество обвинений вылилось на мою голову за эти слова в свободной прессе. Меня объявили злостным сталинистом и долго не могли оставить в покое.
Но свою коду в «Баядерке» я станцевал очень хорошо, публика ее принимала уже на ура. Это был настоящий успех, я покорил французов, чувствовал себя победителем и был безмерно счастлив.
31 декабря был еще один очень удачный спектакль. После него вместе с Машей Зониной мы поехали справлять мой день рождения и встречать Новый год домой к Брижит Лефевр. Она устроила прекрасный праздник с тортом и еще бог знает с чем. С этого момента я ее называл «моя французская мама». Я был очень признателен Брижит за ее поддержку и тепло, которое она мне дарила в Париже.
701 января я оказался в гостях у Александра Васильева, сегодня популярного телеведущего, историка моды. Для меня просто Саши. Он был на моей «Баядерке» и, как светский человек, был удивлен числом известных людей на квадратный метр: «Я такого в Опера́ давно не видел».
С Сашей мы знакомы давно. Он – сын моего педагога по актерскому мастерству в МАХУ – Т. И. Васильевой. Их квартира находится на Фрунзенской улице, поблизости от училища, в двух минутах ходьбы от моего дома. Мы с Татьяной Ильиничной постоянно встречались не только в школе, но и на улице, около метро, в троллейбусе. Она ходила на все мои спектакли, а когда Саша приезжал в Москву, они приходили в театр вдвоем. Татьяна Ильинична часто мне звонила, мы с ней много общались. Я был у нее любимчиком в школе, потому что книги читал, среди учеников то было большой редкостью.
Оказавшись в Париже, я, конечно, сразу позвонил Васильеву, выяснилось, что они с моей переводчицей Машей Зониной вообще в одном классе учились. В мою честь в своей парижской квартире Саша закатил потрясающий ужин, специально приготовил «coq au vin» – петуха в вине. Пригласил к себе и Марину Голуб, которая была в Париже на гастролях. За ужином мы хохотали от души. Марина и говорит: «Саша, скажи, пожалуйста, а как ты делаешь „кокован“? Какой петух для этого нужен?» Тот на секунду задумался и совершенно серьезно выдал рекомендацию: «Надо взять две большие курицы и сделать петуха!»
Поскольку 4 января у меня была последняя «Баядерка», 2 января я пошел репетировать. В коридоре, на входе в Парижскую оперу, были вывешены несколько весьма комплиментарных в мой адрес рецензий. В том числе, и во влиятельной Le Figaro за 31 декабря с моей фотографией. Обо мне там было очень хорошо написано. Заканчивалась статья тем, что напоминала о еще двух моих «Баядерках», кроме того, меня тепло поздравляли с днем рождения, а в конце стояло «à bientôt», то есть до скорого свидания. Когда я входил в театр, статья находилась на месте, когда я выходил из театра, статья уже была содрана. Я подумал: «Значит, действительно, успех! Удалось!» Пошли разговоры, что Опера́, возможно, пригласит меня танцевать «Пахиту» в версии П. Лакотта, с тем я в Москву и уехал.
7115 января мне предстояло танцевать «Щелкунчик» в Большом театре. Вдруг объявили, что на спектакле будет присутствовать В. В. Путин с каким-то важным гостем, то есть предстоял правительственный спектакль. Когда Г. Н. Рождественский ушел из ГАБТа, главным дирижером назначили А. А. Ведерникова. Он никогда не дирижировал «Щелкунчиком».
Я выписал репетицию с дирижером спектакля, как это обычно делается. Мы с Марьяной Рыжкиной, танцевавшей Машу, сидим, ждем его в зале. Звонят: «Ведерников не может прийти». У нас-то спектакль готов, а у Ведерникова конь не валялся. Ждем его второй день, он опять не приходит. Опять звонят: «Извините, пожалуйста, он не может, давайте завтра. Завтра он будет сто процентов».
