Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

В глубинах души своей народ не мыслил себе иного героя, кроме Сципиона, и вот ему нашли Сципиона. Пропагандистская стрела попала в самое сердце толпы. Сципион Назика ослеплял людей отраженным светом, глядя на него, плебс воспринимал только имя и видел в воображении другого Сципиона. Сенату оставалось лишь узаконить то, что вызрело в народе, утвердить всеобщий выбор.

Сам Фабий, спеша спасти обломки своей репутации после неожиданного крушения, заверил собрание, будто он и не думал претендовать на честь встречи Идейской Матери. Правда, в заключение краткого высказывания он не сдержал раздражения и несколько презрительно добавил, что за свою долгую жизнь совершил немало мужских деяний и потому ему нет резона добиваться милости женской богини.

Празднество, посвященное прибытию в Рим Матери богов, прошло торжественно, пышно и с великою славой для всех Сципионов. Публий Назика сыграл свою роль с тонким артистизмом и изяществом, ненавязчиво, в меру надобности подражая знаменитому родственнику. Он, казалось, воплощал в себе все фамильные добродетели Сципионов и, целый день выступая в центре событий, окруженный торжественным хороводом матрон, совершенно очаровал плебс, так что, расставшись в конце концов со священным камнем, он взамен приобрел славу и благоволение народа.

Богиню «поселили» в храме Виктории на Палатинском холме, ибо все это действо проходило под знаком грядущей победы.

5

Наступила весна. Сципион, в общем-то, подготовился к походу, но, прежде чем отправиться в чужеземные края, он желал увидеться с новым претором Сицилии Марком Помпонием, который пока еще находился в Риме, чтобы, договориться с ним о взаимодействии в ходе военной кампании. Кроме того, ознакомившись с состоянием расквартированных в провинции войск, Публий остановил выбор на издавна знакомых ему каннских легионах, а поскольку эти подразделения сенат передал в распоряжение претора, то опять-таки ему необходима была встреча с Помпонием. Впрочем, и теперь скучать не приходилось. Большое дело требовало многих забот, и время накануне войны не было просто днями ожидания.

Среди прочего помнил Сципион и о Локрах, где он лишь притушил конфликт, не устранив его очаг. Как и рассчитывал Публий, предпринятых им мер хватило, чтобы обеспечить затишье в этом городе в политически напряженный период выборов, однако долее оставлять прежнее положение дел было опасно. Тем не менее, Сципиону, поглощенному насущными делами провинции и войска, никак не удавалось заняться этой проблемой. Тогда Локры сами заявили о себе. Видя, что Сципион не торопится привести в исполнение прозвучавшие во время визита угрозы, Племиний уверовал в собственную безнаказанность и зверски разделался с ненавистными ему трибунами.

Узнав об этом происшествии, Сципион укорил себя за промедление, а более всего — за то, что, занимаясь подготовкой великого предприятия, отвлекся на второстепенную операцию, поддавшись соблазну отобрать у Ганнибала Локры. Теперь же ему не оставалось ничего иного, как поручить одному из своих легатов арестовать Племиния и восстановить порядок в городе. Он немедленно сделал соответствующие распоряжения, и вскоре зачинщики смуты вместе с вожаком были закованы в цепи. Однако локрийская болезнь уже успела распространиться за пределы городских стен. О ней узнали не только в ближайшей округе, но и в Риме. Еще в то время, когда ненадолго присмиревший Племиний растратил свой страх перед консулом и вновь стал притеснять горожан, наиболее видные граждане задумали тайное посольство в Сиракузы, но возникшие разногласия задержали исполнение их замысла. Затем по доносу Племиний расправился с участниками этого сообщества, после чего в состав делегации вошли многие обойденные милостями Сципиона богачи, и отправились вновь избранные послы уже не в Сиракузы, а прямо в Рим.

Если о причинах возникновения инцидента еще можно было строить различные предположения, то его развитием сегодня, уже несомненно, управляли из столицы, и на прицеле, конечно же, был Сципион, иначе локрийцы не посмели бы обратиться в сенат, минуя непосредственного магистрата.

Ко всему прочему добавилась и еще одна неприятность: исчез новый квестор Марк Порций, направленный в Сицилию сенатом в этом году. Сципион был занят напрасными поисками, когда вдруг узнал, что пропавший казначей объявился в Риме и выступает с нападками на своего полководца.

Итак, противники Сципиона предприняли массированное наступление, атакуя его позиции сразу с нескольких сторон. Публий вынужден был тревожно озираться вокруг, гадая, кто же предаст его следующим.

Относительно квестора Сципион с самого начала полагал, что этот шустрый рыжий и зеленоглазый, как кот, крепыш, у которого весьма кстати и прозвище было Катон, подослан ему фабианцами. Но он показался ему уж слишком ничтожной фигурой, чтобы принимать его всерьез. Такой выбор враждебной партии, по его мнению, свидетельствовал о растерянности в ее рядах. Впрочем, сильного противника друзья Сципиона и не допустили бы на ответственную должность, лишь подобная мелочь могла просочиться у них между пальцев. Правда, вскоре Публий убедился, что этот отчаянный рубака со шрамами шестидесятилетнего ветерана на тридцатилетнем теле, успевший помахать мечом в Сицилии и под Нолой в войске Марцелла, отличиться под Тарентом на глазах у самого Фабия, сумевший уцелеть в каннском побоище и будто бы даже переплыть Тразименское озеро, имеет язык еще более острый, чем копье, и заявляет претензии, не соответствующие ничтожности его рода. Верный принятому принципу подбора людей в свое окружение по деловым качествам, а не по фамилиям, Публий и к Катону отнесся с присущим ему доброжелательством, рассчитывая перевербовать его у соперников и сделать соратником, но тот держался дерзко и норовил высмеять дружелюбность Сципиона, выставляя ее как лицемерие. Публий на это лишь снисходительно пожимал плечами, считая, что стрелы такого рода насмешек не способны достичь высот его имени. Но все же Катон раздражал его. Они были противоположностями во всем и при малейшем соприкосновении между ними проскакивала искра. Истинный аристократ душой и обликом с утонченным вкусом и изысканными манерами не мог питать симпатии к грубому пахарю, не скрывающему, а наоборот, бахвалящемуся своей мужиковатостью, который неизменно бранил все возвышенное и красивое, чтобы находить достоинство в невежестве и скупости, оскорблял Грецию и восторгался варварами. И однажды Публий не удержался от ответного выпада вечному оппоненту, он презрительно обронил:

«Наш Порций Катон явно пребывает не в ладах с самим собою и добрые позывы души на корню губит мелочной склочностью. Видно, не только гусь, как говорят, но и кот свинье не товарищ». Услышав намек на неблагозвучность своего имени, а по сути — на убогость происхождения, Катон был уязвлен, что называется, в Ахиллесову пяту, поскольку и без того страдал комплексом неполноценности перед представителем великих Корнелиев. Но и после этого плебей не сдался и с еще большим ожесточением продолжал соперничать с Публием в остротах, хотя проконсул уже потерял всякий интерес к личности квестора и замечал его лишь по необходимости.

Теперь Сципион полагал, что Марк Порций, с самого начала сделав ставку на лагерь Фабия, выступал как его непримиримый враг и конфликтовал с ним для оправдания этой враждебности. Однако сейчас не следовало вдаваться в нюансы психологии квестора, были заботы поважнее. Публий плохо представлял, в чем его может уличить Катон, но вот опасность, которую несло с собою посольство локрийцев, являлась очевидной. Он срочно отправил в Рим к друзьям письма, содержащие некоторые рекомендации по защите на ожидаемом процессе, а для обеспечения им свободы маневра в предстоящей борьбе детально изложил истинное положение вещей в Локрах и Сицилии. Он сообщал, что у него в провинции дела находятся в полном порядке как во взаимоотношениях с союзниками, так и с подготовкой войска, на основании чего советовал своим столичным соратникам чувствовать себя уверенно.

Когда Племиний уже гремел оковами, локрийские послы наполняли Рим стенаниями. Облачившись в скорбные одежды, протягивая навстречу прохожим шерстяные повязки и масличные ветви как символы униженной мольбы, они ходили по улицам, вопия о злодеяниях италийского гарнизона в их родном городе. Римляне, приобщенные к театральному искусству в основном комедиями Плавта, очень популярными в то время, теперь воочию познакомились с греческой трагедией, правда, не в классическом варианте, а в любительском исполнении. Но, невзирая на эти издержки, драматический эффект был огромен. Некоторые старушки, глядя на демонстративные прорехи в одеяниях посланцев несчастного народа, уверовали, что их хитоны разорвал не кто иной, как сам Племиний, и предлагали им туники своих сыновей. Путешествуя по римским холмам, делегация нередко совершала привал в домах Фабиев, Фульвиев, Клавдиев, Валериев и Цинциев, где жалобы поруганных греков находили особенно сочувственный отклик. Их даже выходили провожать толпы клиентов этих родов, которые, повсюду следуя за траурной процессией, услужливо поясняли своим согражданам, слышавшим о жестокости пресловутого легата, что Племиний — это человек Сципиона. Корнелиев и Эмилиев локрийцы избегали, не искали они утешения и в таких нейтральных семьях, как Манлии и Семпронии.