Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Это можно проверить, — вновь подал голос стриг, и он обернулся, недоверчиво нахмурясь. — Я не склонен с ходу принимать ничью сторону, однако все может быть. Подумай над тем, что, проведи Адельхайда здесь неделю-другую, заверши Арвид то, что задумал — и она тоже утратила бы значительную часть своей рассудительности. А ведь ее он не намеревался привязывать к своей крови. И этого бы хватило.

— Можно проверить? — повторила та, никак не отреагировав на его слова, и, отставив вмиг опустевшую тарелку на пол, осторожно прилегла снова. — Действительно?

— Как? — требовательно уточнил Курт. — Заперев его на все те же пару недель и посмотрев, что будет?

— Нет, — коротко отозвался фон Вегерхоф и, отвернувшись, медленно приблизился к фогту; тот стоял поодаль, глядя в стену, смолкнув и упорно не замечая устремленных на него взглядов; стриг вздохнул. — Эберхарт, — окликнул он, и фогт распрямился, демонстративно отвернувшись. — Эберхарт, — повторил фон Вегерхоф настойчиво, — посмотрите-ка на меня.

Еще мгновение фон Люфтенхаймер стоял все так же неподвижно, упрямо поджав губы, и, наконец, медленно поднял глаза к собеседнику.

— Что вам еще надо от меня? — выговорил он страдальчески и внезапно осекся на полуслове, словно примерзнув к месту.

Фон Вегерхоф подступил ближе, не отрывая глаз от окаменевшего взора наместника, и опустил ладонь на его лоб, точно лекарь, желающий узнать, ушел ли жар у его пациента; минуту оба они не двигались, сцепившись взглядами, и словно бы даже не дыша, ставши похожими на каменное изваяние — памятник Гиппократу во дворе лазарета. Безмолвие и неподвижность тянулись невыносимо долго; наконец, фогт сипло вдохнул, задрожав всем телом, рванулся, пытаясь сбросить с себя прижавшуюся к нему ладонь, и, отшатнувшись, сполз по стене на пол, ошалело хлопая глазами.

— Эберхарт? — тихо позвал фон Вегерхоф, присев перед ним на корточки; тот вздрогнул, встряхнув головой, точно медведь, которому угодила в ухо пчела, и вскинул взгляд, уставясь на стрига растерянно.

— Господи Иисусе, — пробормотал фон Люфтенхаймер тихо, — что это было…

— Я полагал — вы нам скажете, — заметил Курт осторожно. — Вы, правда, уже много чего наговорили, однако…

— Да-да-да… — поспешно согласился тот, и в голосе фогта проскользнул почти ужас. — Я помню. Хотя, надо признаться, помню слабо; последние месяцы словно попросту ушли куда-то — я будто и не жил. Эта тварь… Я две недели провел запертым, а он поил меня кровью — своей кровью; какая мерзость, если б вы знали…

— Знаю, — тихо откликнулся фон Вегерхоф; тот снова мотнул головой, прикрыв глаза на мгновение, и оглядел комнату с еще большей потерянностью, словно не понимая, где он вдруг очутился.

— Пустота… — едва слышно проронил фогт, и в голосе, на эти мгновения словно изменившемся, снова прошла трещина; он рванулся, пытаясь высвободить руки, фон Вегерхоф прижал его к стене. — Не могу, нельзя! — надрывно выкрикнул тот, и стриг вновь притиснул ладонь к его лбу.

— На меня смотрите, Эберхарт! — приказал он жестко.

Конвульсии фон Люфтенхаймера стихли так же внезапно; один миг тот сидел, глядя в никуда, не говоря ни слова, и вдруг медленно, спокойно поднял взгляд к стригу. В лице этом что-то изменилось, сделав его неузнаваемым и не похожим на самое себя, и старческие губы тронула такая знакомая, вызывающая болезненный спазм в горле, усмешка…

Фон Вегерхоф отпрянул, вскочив на ноги и отступив назад, покачнувшись, точно каменный пол был корабельной палубой в бурю, и едва не опрокинулся, споткнувшись на ровном месте. С трудом удержав равновесие, стриг распрямился, отступив еще на шаг и опасливо глядя на фогта — тот молча и тяжело поднимался с пола, озираясь вокруг прежним тоскливо-враждебным взглядом.

— Не хочу повторяться, — неуверенно произнес Курт, — однако — что это было?

На пол у ног фон Вегерхофа капнуло красным; тот осторожно провел пальцами над верхней губой и, посмотрев на испачканную в крови руку, запрокинул лицо к потолку, зажав переносицу.

— Ты как? — испуганно спросила Адельхайда; стриг отмахнулся.

— Так мне и надо, — чуть севшим голосом отозвался он. — Надо было отступить. Когда он снова перехватил контроль — надо было плюнуть и сдать позиции; а я зарвался.

— И каков же diagnosis? — уточнил Курт; тот опустил голову, осторожно потянув носом, и, возвратившись к кровати, присел рядом с Адельхайдой.

— Она права, — подтвердил стриг, понизив голос. — Фон Люфтенхаймер не в себе. Да, он говорит то, что мог бы говорить, если б принимал решения сам, однако я полагаю, что дело было так: Арвид запер его, держа на крови, одновременно обрабатывая словесно. Разумеется, одними психологическими изысками не обошлось, и ко всему этому было добавлено прямое воздействие на сознание; учитывая же тот факт, что слуга в любом случае есть проводник воли мастера, сейчас мы имеем человека, который думает, что он думает то, что говорит. Сейчас фон Люфтенхаймер искренне полагает, что пошел на все это добровольно — ради спасения жизни дочери. Но эти воспоминания не более чем внушены ему, и он был просто подчинен — в самом буквальном смысле этого слова.

— Его можно вытащить из этого состояния? — так же тихо спросила Адельхайда. — Я подразумеваю — навсегда, а не так, как сейчас?

— Если нейтрализовать Арвида. И после некоторого периода восстановления он вполне придет в себя. Наверное.

— И это безошибочно? — усомнился Курт. — Ты не мог обмануться? То, что мы сейчас видели — прорыв его сознания через контроль? Не выходка Арвида?

— Это безошибочно, — подтвердил стриг; он вздохнул:

— Жаль.

— Не поняла, — настороженно уточнила Адельхайда, и он пояснил, кивнув в сторону стен:

— Как я уяснил, через своих птенцов и слуг Арвид в некотором смысле получает о происходящем некоторую информацию. Верно?

— В некотором роде, — согласился стриг.

— Он знает, что мы убили всех его людей, что столкнулись с Конрадом. Что сейчас ты попытался образумить фон Люфтенхаймера, что он с нами. Так?.. Выходит, таскать его с собой по замку — все равно что пристроить себе на макушку сигнальный флажок с большой надписью «мы — тут». А таскать придется, ибо он, как выяснилось только что, даже не соучастник — он потерпевший, которого моя работа — спасать. Был бы он преступником — я с чистой совестью прибил бы его на месте, обезопасив нас и решив массу проблем. Сейчас же мы обрели суму без ремня: таскать тяжело, а бросить нельзя. Посему я говорю: жаль.

— Само добросердечие, — заметила Адельхайда с усмешкой и вздохнула, посерьезнев: — Но в одном он прав. Фон Люфтенхаймер невиновен, однако от этого не менее опасен. Мы можем сделать хоть что-то уже сейчас?

— Дать ему по черепу, — предположил Курт, и та покривилась:

— И волочить с собой беспамятное тело?

— У меня идея лучше, — все так же тихо вмешался фон Вегерхоф и, кивнув на его руку, пояснил: — Эти четки нанесли рану Конраду. Стало быть, они имеют воздействие на тот тип стригов, с которым мы столкнулись.

— Почему?

— Сейчас не время для лекций.

— Почему? — повторил Курт упрямо. — Пока я не пойму, почему и как, действовать дальше не смогу. Я хочу знать…

— Хорошо, — оборвал тот с заметным раздражением. — Коротко: если подобное существо уверено, что своим обращением вступает в сговор с темными силами, враждебными любой светлой силе, все артефакты, имеющие к ней отношение, являются также враждебными его сути. Можешь полагать это самовнушением, если тебе так будет проще. При этом сговор как таковой вправду может иметь место, ибо в момент обращения душа открывается, и к ней рвутся всевозможные сущности. Обращение — момент принятия решения о собственном будущем и месте в мире. Это — коротко и упрощенно; на более подробное обсуждение у нас нет времени. Для нас не важно и то, что мы имеем сейчас — реальную связь Арвида с недобрыми силами или же таковое мнение его птенцов; важно — что сила, которой служил обладатель этих четок, может им противостоять.

— Допустим. И что ты предлагаешь?

— Напоить фон Люфтенхаймера освященной водой, — серьезно сказал стриг. — И как знать, быть может, мы добьемся хоть каких-нибудь результатов.

— К примеру, убьем его.

— Это вряд ли. Он человек. К тому же, собственную душу никому добровольно не вручавший.

— В любом случае, — отмахнулся Курт, — все это пустые разговоры. Святой воды под рукой нет.

— Есть полкувшина простой воды и есть ты.

— Права не имею, — возразил он, и фон Вегерхоф пожал плечами:

— А ты и не будешь ее освящать; освятит святой Юрген. Четки работают — это мы знаем с достоверностью.

— Я даже чина не помню.

— «In nomine…» — на все случаи жизни.

— В таком случае, заняться этим должен ты — из всех присутствующих ты один имел счастье огрести на свою голову благодать Христову от Него лично.