Елизавета I - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возвестили о прибытии посланника, и он по длинному проходу направился ко мне. Это был коренастый коротышка, с ног до головы облаченный в черное. Его бархатный камзол с высоким воротом был застегнут на все пуговицы, а с усыпанной драгоценными камнями золотой цепи свисал какой-то польский орден в форме звезды. Проходя мимо улыбающихся людей, он в ответ подергивал уголком плотно сжатых губ.
Приблизившись ко мне, он взял мою руку и клюнул ее этими сухими, точно пергамент, губами. Потом отступил назад, и я, усевшись на троне, приготовилась выслушать его.
Начал он c торжественного перечисления на латыни всех титулов своего господина:
– Sigismundus Tertius Dei gratia rex Poloniae, magnus dux Lithuaniae Russiae Prussiae Mascoviae Samogitiae Livoniaeque, necnon Suecorium Gothorum Vandalorumque hoeredicatrius rex.
Мой секретарь принялся старательно переводить:
– Сигизмунд Третий Ваза, Божиею милостью король Польский, великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский и прочий, а также наследный король шведов, готов и венедов.
Я одобрительно кивнула и сделала посланнику знак продолжать. Тот снова заговорил на латыни, но обращение его назвать учтивым было нельзя никак. C высокомерным видом он заявил: его король-де разгневан тем, что, несмотря на многочисленные вежливые просьбы прекратить чинить препоны их кораблям и купцам, торгующим с Испанией, мы продолжили наше возмутительное поведение, противоречащее всем международным законам и обычаям. Мы препятствуем свободной торговле и ущемляем суверенную власть других королей, что является недопустимым. Король Польский будет торговать с кем пожелает, будь то Испания или любое иное государство, и сим предупреждает королеву Англии, что, если та не положит конец подобному поведению, он принудит ее это сделать.
Воцарилась гробовая тишина. Подобное нарушение всех правил этикета и протокола между посланником и принимающим его государем было поистине неслыханным. Я открыла было рот, чтобы ответить, но сообразила, что он не говорит по-английски. Что ж, латынь так латынь, хотя в последний раз я говорила на ней много лет назад.
Меня переполнял гнев, но я выстроила свои мысли в упорядоченные колонны, подобные безупречно выученным солдатам, и бросила их вперед:
– Expectavi legationem, mihi vero querelam adduxisti.
«Я ждала посольства, вы же пришли ко мне с распрей».
Вид у него стал удивленный и раздраженный тем, что я ему ответила. А чего он ожидал, глупец? Думал, я не поняла его латынь?
– О, как глубоко я заблуждалась! – чеканила я. – Ваши верительные грамоты убедили меня, что вы посланник, в то время как вы оказались глашатаем. В жизни своей не слышала такой пламенной речи. Меня поражает столь неприкрытая дерзость в присутствии королевской особы, равно как я сомневаюсь в том, что, присутствуй в этом зале ваш король собственной персоной, он стал бы вести подобные речи.
Передаст ли он мою отповедь своему господину?
– Если же вам и впрямь было поручено вести речи такого рода – в чем я глубоко сомневаюсь, – причина, должно быть, кроется в следующем: поскольку ваш король молод и лишь недавно вступил на престол, не по праву крови, но по праву избрания, ему не так хорошо известен протокол ведения дипломатических переговоров с другими правителями, как он был бы известен человеку постарше.
Посланник стоял с самодовольным видом, а возможно, просто плохо улавливал мою быструю речь.
– Что же касается вас, наружность выдает в вас человека, прочитавшего множество книг, однако к книгам о правителях вы, должно быть, едва ли даже притронулись, ибо вы демонстрируете крайнее невежество относительно того, что прилично между правителями. Знайте же, что таков закон природы и наций: когда между правителями возникает враждебность, обе стороны могут на законных основаниях чинить препятствия приготовлениям противной стороны к войне, какого бы характера они ни были, а также предпринимать необходимые действия к тому, чтобы они не были употреблены упомянутым сторонам во вред.
Будет с него.
– Что же касается прочих вопросов, каковыми нам тут сейчас заниматься не к месту и недосуг, я распоряжусь, чтобы вас принял один из наших советников. Засим желаю вам всего наилучшего. – Я обернулась к придворным и произнесла: – Смерть Господня, милорды! Пришлось мне сегодня тряхнуть моими давнишними познаниями в латыни, которые от долгого простоя успели изрядно заржаветь.
Зал взорвался неистовыми аплодисментами, а посланник попятился. Путь, который ему предстояло проделать спиной вперед, был довольно длинным.
Если это представление являлось демонстрацией компетентности избранного короля, доказательство обратного было вопиющим.
С приближением вечера я пригласила гостей собраться в моих личных покоях, чтобы послушать музыкальное представление. Дождь все еще моросил, составляя монотонный аккомпанемент клавесину и лютням. После инцидента с польским посланником все пребывали в благодушном настроении, и Джон Харингтон принялся подначивать Фрэнсиса Бэкона, предлагая тому в течение пяти минут беседовать с ним исключительно на латыни.
– Наша королева с блеском продемонстрировала сегодня, что она способна это сделать, так чем мы хуже? – сказал он, подмигнув мне.
– Тут королеве нет равных, – отозвался Бэкон. – Пытаться состязаться с ней – только позориться. Давайте попробуем какой-нибудь другой язык. Предлагаю греческий.
– Не выкручивайтесь. Вы же знаете, что я не учил греческий.
– Зато я учил, – заявил Роберт Сесил.
И они заговорили по-гречески. Я прекрасно понимала каждое слово и, по правде говоря, с трудом удержалась от того, чтобы не исправить ошибку, которую Сесил допустил в одном из времен глагола.
Затем мы все приступили к трапезе, в которую каждый внес свой вклад: Чарльз Говард – изумительные груши, томленные в сладком вине, Бакхерст – шерри из Португалии, а Марджори Норрис – хмельной ирландский напиток под названием «уиски баа», которого каждый из нас попробовал буквально по глоточку, настолько он был крепким.
При упоминании Ирландии настроение наше омрачилось. Там по-прежнему было неспокойно; мятежники под руководством своего нового лидера О’Нила были настроены все так же враждебно, и число их росло. Сын Марджори Джон, по прозвищу Черный Джек, наш лучший солдат, не смог их усмирить, поссорился с Расселом, лорд-наместником, и попросил отозвать его. Его прошение было удовлетворено, но требовалось время, чтобы подыскать ему замену. Он же тем временем настаивал, чтобы его отпустили домой.
– Пусть это будет последний гостинец, который он пошлет нам из этой гнилой, забытой богом страны! – вырвалось у
