Вечность на двоих - Фред Варгас

Порой былая неприязнь Ретанкур к Адамбергу давала о себе знать, хотя они раз и навсегда выяснили отношения в Квебеке, выиграв сражение, сплотившее их на всю жизнь.[6] Ретанкур, приверженка позитивистов, полагала, что расплывчатые указания Адамберга вынуждали членов его команды действовать вслепую. Она упрекала комиссара в наплевательском отношении к умственным способностям коллег и в нежелании сделать усилие, чтобы хоть что-то прояснить и перекинуть им мостик через болото. Ретанкур прекрасно все понимала. Это было выше его сил. Комиссар улыбнулся ей:

— Именно, лейтенант. Терпеливый беленький камешек в густом лесу. Он приведет нас прямиком на поле брани, как камешки, которые бросал Мальчик-с-пальчик, привели его к дому людоеда.

— Там было не совсем так, — поправил Мордан, специалист по сказкам, легендам и прочим страшилкам. — Камешки привели его к дому родителей, а не людоеда.

— Разумеется, Мордан. Но мы-то ищем людоеда. Поэтому и действовать будем иначе. В любом случае шестеро мальчиков попали к людоеду, не так ли?

— Семеро, — сказал Мордан и показал на пальцах, — но к людоеду они попали только потому, что у них не было камешков.

— А мы их ищем.

— Если они там есть, — не сдавалась Ретанкур.

— Конечно, есть.

— А если нет?

— Есть, Ретанкур.

Это утверждение Адамберга, взятое с потолка, а вернее, с его личного небосвода, куда никому другому не было доступа, положило конец коллоквиуму. Все встали, сложили стулья, выбросили стаканчики, и Адамберг знаком подозвал к себе Ноэля.

— Кончайте базар, Ноэль, — сказал он мирно.

— Зачем она полезла, я бы и без нее справился.

— Один против трех отморозков с железными прутьями? Нет, Ноэль.

— Я бы от них отделался, но Ретанкур решила поиграть в ковбоев.

— Как же. И если женщина помогла вам, это еще не значит, что вы опозорены на всю оставшуюся жизнь.

— Это не женщина, а трактор, тягловый скот, ошибка природы. И я ей ничем не обязан.

Адамберг провел по щеке тыльной стороной ладони, словно проверяя степень небритости, — верный признак того, что его флегма дала трещину.

— Вспомните, лейтенант, почему ушел Фавр вместе со своей бесконечной зловредностью. Свято место пусто не бывает, но в данном случае его совершенно необязательно занимать.

— Место Фавра я не занимаю, я на своем месте и ни под чью дудку плясать не собираюсь.

— Придется. В противном случае отправитесь решать свои хореографические проблемы куда-нибудь еще. Нашли дураков.

— Именно что нашел. Вы Эсталера слышали? А Ламара с его статуей? А Мордана с людоедом?

Адамберг посмотрел сначала на одни часы, потом на другие:

— Даю вам два с половиной часа, чтобы проветриться и прочистить мозги. Спуститесь к Сене, полюбуйтесь пейзажем и возвращайтесь.

— Мне надо дописать рапорты. — Ноэль пожал плечами.

— Вы меня не поняли, лейтенант. Это приказ, боевое задание. Идите и возвращайтесь в здравом уме. И если понадобится, вы будете этим заниматься каждый день, в течение года, до тех пор, пока не поймете, о чем кричат чайки. Катитесь, Ноэль, и подальше.

XI

Прежде чем войти в дом Камиллы и выгнать оттуда Новичка, Адамберг изучил собственные глаза в зеркальце заднего вида первого попавшегося автомобиля. «Ну и ладно, — заключил он, распрямляясь. — От меланхолика слышу».

Он поднялся на восьмой этаж и подошел к ее двери. Знакомые тихие звуки — Камилла пыталась усыпить младенца. Адамберг объяснял ей, как класть руку ему на головку, но у нее все равно ничего не получалось. На этом участке он шел с опережением, отставая на всех остальных.

А вот из чулана, служившего убежищем полицейскому, не доносилось ни звука. Новичок-меланхолик с печальными глазами и очень ничего себе заснул. Вместо того чтобы охранять Камиллу, как ему было приказано. Адамберг постучал, испытывая неудержимое желание устроить ему головомойку — явно незаслуженную, учитывая, что многочасовое сидение взаперти в этой каморке усыпило бы кого угодно, тем более меланхолика.

Не тут-то было. Новичок тут же открыл дверь, зажав сигарету между пальцев, и слегка поклонился, показывая, что узнал. Не проявляя ни особой тревоги, ни излишнего почтения, он просто пытался поскорее отмотать свои мысли обратно, словно скот загонял в стойло. Адамберг пожал ему руку, беззастенчиво разглядывая его. Мягок, но не слишком. Просто темперамент и вспыльчивость спрятаны глубоко на дне его и впрямь печальных глаз. Что касается внешности, то Данглар, будучи профессиональным пессимистом, побежденным еще до начала битвы, слишком мрачно смотрел на вещи. Да, очень ничего себе, но скорее ничего, чем очень, если уж на то пошло. К тому же он был лишь чуть-чуть выше Адамберга. Правда, шире в плечах, а тело и лицо — словно в нежной оболочке.

— Извините, — сказал Адамберг. — Я пропустил нашу встречу.

— Ничего страшного. Мне сказали, у вас срочные дела.

Хорошо поставленный голос, легкий, без помех. Ничего себе, приятный. Новичок затушил сигарету в карманной пепельнице.

— Очень срочные дела, это правда.

— Очередное убийство?

— Нет, наступление весны.

— Понятно, — ответил Новичок, помолчав немного.

— Как проходит наблюдение?

— Бесконечно и бессмысленно.

— И неинтересно.

— Нет, ничуть.

Превосходно, заключил Адамберг. Ему повезло — у Новичка проблемы со зрением, он не в состоянии вычленить Камиллу из тысячи ей подобных.

— Вы свободны. Полицейские из тринадцатого округа придут вам на смену.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Новичок бросил взгляд на чулан. Что он там забыл? Нет, ничего, просто печаль в его глазах создавала впечатление, что он дольше, чем все остальные, сосредотачивается на окружающих предметах. Он собрал книги и вышел не оборачиваясь, даже не взглянув на дверь Камиллы. Слепец и олух, право слово.

Адамберг заблокировал автоматический переключатель света и присел на верхнюю ступеньку, показав коллеге место рядом. За долгие годы бурной жизни с Камиллой он привык к этой лестничной площадке, равно как и к самой лестнице, у каждой из ступенек которой было свое имя — нетерпение, равнодушие, измена, горечь, сожаление, измена, возврат, угрызения совести и так далее, по спирали.

— Как вы думаете, сколько тут ступенек? — спросил Адамберг. — Девяносто?

— Сто восемь.

— Не может быть. Вы считаете ступеньки?

— Я человек организованный, это отмечено в моем личном деле.

— Сядьте, ваше дело я просто пролистал. Вы знаете, что вас перевели к нам на испытательный срок и что наш разговор ничего не изменит.

Новичок покачал головой и сел на деревянную ступеньку. В нем не было наглой самоуверенности, но не чувствовалось и трепета. Адамберг заметил наконец рыжие пряди, беспорядочно мелькавшие в его темных волосах. Они вспыхивали странным блеском в электрическом свете, и казалось, что эту волнистую и густую шевелюру не возьмет ни одна расческа.

— На этот пост было много кандидатов, — сказал Адамберг. — За какие такие достоинства вас допустили до финала?

— По блату. Я близко знаком с окружным комиссаром Брезийоном. Выручил когда-то его младшего сына.

— Им интересовалась уголовная полиция?

— Полиция нравов. В интернате, где я преподавал.

— То есть вы полицейский не по рождению?

— Я собирался стать учителем.

— Как же вас к нам занесло?

Новичок закурил. Мощные квадратные руки. Очень ничего себе, привлекательные.

— Любовная история, — предположил Адамберг.

— Она служила в полиции, и я решил, что разумнее будет последовать за ней. Но она ушла от преследования, а я остался с полицией на руках.

— Досадно.

— Очень.

— Зачем вам этот пост? Хотите остаться в Париже?

— Нет.

— В уголовном розыске?

— Да. Я навел справки, меня это устраивает.

— Что же вы узнали?

— Много чего, самого разного.

— А вот я ничего не знаю. Даже вашего имени. Вас все еще зовут Новичком.

— Вейренк. Луи Вейренк.

— Вейренк, — сосредоточенно повторил Адамберг. — Откуда у вас такие рыжие волосы, Вейренк? Я страшно заинтригован.

— Я тоже, комиссар.

Новичок отвернулся, на мгновение прикрыв глаза. Досталось ему, догадался Адамберг. Вейренк выдохнул дым к потолку, пытаясь дать более распространенный ответ, но не решился. Когда он сидел так, замерев, его верхняя губа чуть приподнималась справа, словно ее тянули за ниточку, и этот изгиб придавал его лицу особую прелесть. И еще опущенные треугольником глаза с вздернутой запятой ресниц. Опасный дар комиссара Брезийона.

— Я не обязан вам отвечать, — сказал наконец Вейренк.

— Не обязаны.

Адамберг, явившись к своему новому сотруднику с одной лишь целью удалить его от Камиллы, почувствовал, что их беседа скрипит, как несмазанная телега, но объяснения этому не находил. Хотя оно, думал он, где-то неподалеку и вполне постижимо. Адамберг спустился взглядом по перилам, по стене, потом пересчитал ступеньки, одну за другой, вниз, вверх.