DUализмус. Цветки календулы - Ярослав Полуэктов

На что получает от Ксан Иваныча конкретный, интеллектуально развёрнутый как на защите, ответ.

– А это тем более, брателло, не моя проблема. А проблемы разных там спящих в моём холле, на моём диване, на моём же двадцатилетии… – и тут же уменьшил значение праздника, добавив: «хоть и фирмы, а не моё». А хоть бы и Кирюха. Он не особенный. Мне что? Я ему кто, розыскной пёс? С запахом бензина, блин! Пусть приходит, звонит себе сам по своим симкам, и сам пусть ползает под диванами. Если есть хвост, так пусть задерёт. Пусть пёркнет разок, если так легче. Я… сибиряк. Спасатель. Архитектуры! Я разрешаю и пёркнуть для ловкости сыска, и спрыснуть отпечатки. Пальцев, пальцев. Я сам что ли буду… Ага! Нашли Генерального… под столом! На карачках. Ха! Координаты пусть ищет… хоть что пусть ищет… через Гугел свой… в милицию надо? Заяви. Милиция напросится – пусть тащит – пожалуйста!… ЦРУ – так зови с радостью в душе! Без заднего смысла. Только заранее: бумаги надо припрятать. Я и коньячку всем выставлю, посидим, порассуждаем. Уборщицу треснуть в нагнутой позиции – пожалуйста, если это нужно для пользы. Пёсик кошечку… знаю-знаю, сам видел… Это помощь реальная. А искать… мне… – и Ксан Иваныч пусканул весёлый пучок искорок из обоих глазок – искать увольте. Сами пусть… Какой у них род, у этих тварей… во множественном числе? Еслив в городе… та-та-та, – Ксан Иваныч отбил ногой ритм, подпевая, – с золо-тыми воло-сами, та-та-та, с доро-гу-щими ду-хами… А, вот! Милицейская волна, блин! Хорошая волна.

Что-то ещё крутанул.

– А вот и нет: библейская с оккультной, в процессе написания… ха-ха-ха! маршрута, буля-адь3! Как у нас. А помнишь…

Бим всё помнит. С солёными сухариками. ПМЖ называется. Сотни тысяч километров намотал, вокруг земной оси, и расписание уж поменять нельзя… Нет, четырнадцать всего… А хорошо мы покатались… И активно, как ведущий реслинга: «Р-р-родяги бр-р-ридорожнава-а-а пр-р-радио! Буля-адь!»

Ксан Иваныч продолжает крутить приёмнику уши.

– Ксань, убавь музыку. Ни хероса я тебя не слышу, – защемился Бим.

– На-ка, хлебани супериора, дорогой друг мой Порфирий, – в отместку сказал Ксан Иваныч.

Правильная отместка. Почаще бы так мстил!

Про третий волшебный глаз, которым рекомендуется пользоваться теперь человечеству, он под супериорчик забыл, и потому не пользует, хоть и любит треугольнички, особенно равносторонние. Камеру здравого смысла игнорирует всегда, даже еслив в трезвом лбу.

В районе БлЪдского Шлюха ищи трезвых!

Шишкарь телепатического раздражения – гипофиз у Ксан Иваныча не особенно развит. Да он и не нужен в этой простейшей ситуации. И пуск у него давно не работает. Лет уж тысяч тридцать назад как стал побаливать, а нынче вовсе атавистически утерян. Путешествовать по иным мирам Ксан Иваныч не собирается, подстраиваясь под массу глупого человечества. Он далеко не Стивен Кинг, а напротив – противник его, и живёт механически на руинах непонятой своей жизненной музыки. По мере возникновения проблем решает проблемы. Но не загодя, тем более не впрок. Его догонят. Он недооценивает догоняющих. Всемирный потоп, который обещает наслать в назидание начитанный Кирьян Егорович, он игнорирует: ему на свой век сухопутной территории хватит. А дети пусть сами разбираются. Он их родил, и этих двух запусков достаточно. Он желает им космического счастья. А Кирьян Егорычу…

– Билайны его и Мегафоны… – Это он знает не понаслышке. – Да мне пофигу они. Провайдеры эти!

– Операторы, – поправил Бим, запив супериор нашей горькой. Бим оригинален как всегда. Он будто в пьяном путешествии на заднем сиденье. Развалился на диване, скрестил ноги, и дёргает одной изредка, будто тукает по янычарскому барабану, извлекая бас, а другой творит рудиментарные финтиклюшки, поддающиеся его мышечному сознанию в переводе на ножной язык.

– Да пофигу. Мне чужие телефоны вообще пох!

Так по-интеллигентному и совершенно справедливо высказывался Ксан Иваныч – директор проектной фирмы «Шарик Е. Г.».

Да вы его знаете по ЧОЧОЧО. Это он опять. Только уже дома и много позже ЧОЧОЧО.

И это всё – правда. С бумажным вариантом этого самого Чочоча как проистекает любовь его – точно не знаем, а вот с честностью и открытостью Ксан Иваныча не поспоришь!

– Позвольте с Вами согласиться! – прошептал бы Тритыщенко относительно телефонной утери Кирьяна Егоровича, если бы дословно знал версию Ксан Иваныча, доставая по приползу с юбилея из своего насквозь кармана чужие очки, чужие ключи с чужими отмычками и такой же подозрительной важности чипы, – ему тоже нах чужое… – А вот ведь как сложилось…

Присматривается. Достаёт из целлофана… – какой же Псёкрев ему всю эту шутку подготовил? кто упаковал к выносу пачку «Донского табака»?

Вот уголок подвёрнут. Вот бычок задумчиво скособочился в ямке, над ним ещё один приткнулся. Явно Кирюхино добро. Он запасливый человек и докуривает обычно до самого фильтра. Он любит исключительно донской табак, когда вдруг заканчиваются деньги. Это обычно случается в концах месяцев.

Тритыщенко может понять экономию тринадцати рублей, против, к примеру, винстона. А только зачем дотла докуренное складывать в одну пачку с целыми ещё изделиями?

– А затем, – это думает уже Кирьян Егорович на всякий случай, – чтобы Тритыщенко было о чём пожалеть, если вдруг, когда он проснётся ночью, и ему станет скучно без сигаретки, и ему придётся обыскать весь дом, чтобы найти заначку. То: вот у него пачка. Он её найдёт и откроет, и увидит сверху кладбище погорельцев. И он поплачет вначале, а, может и сматюгнётся как сумеет. А сумеет. Он тоже человек, хоть и с докторской степенью зазнайства. А потом вдруг на всякий случай шоркнет сверху… ну-у-у, ковырнёт ногтевой лопаткой – стричь их замасленному от пят художнику – бесполезное дело: ножнички маникюрные от этого акрила и даже от масла – если в три слоя – тупятся, а других инстру'ментов нет. Так что обнаружит он ногтёвым способом и горку мертвецов, и неначатое даже под окурками, не игриво начатое и брошенное, а свежачок, просто присыпанное. То ли по ошибке, то ли из радости любви к Тритыщенке это делается. Или от шутейного страха: не подаришь, мол, не простят. Все обязаны любить его, ибо он звезда первой порновеличины и трижды доктор художественных наук с такой же трёхпёzдной книжкой «О перспективе древних и сейчас», которую он сам и написал по какой-то горькой пьянке, превратившейся в марафон, называемым в народе обыкновенным запоем, но у художников, уж извините, это называется творческим полётом, вдохновением, наитием. В конце концов это можно назвать пинком Пегаса. Можно сравнить со спустившейся к нему с неба Истиной, которую ещё надобно обдумать, а покамест вступившей с ним в глубокие морально-эстетические отношения голубого спектра клана ФЦ… Испортив при этом немало выдернутых – из книг по искусству – иллюстраций, испестряя их какими-то линиями, закорючками и числами, не уступающим по сложности чертежам пустыни Наски… Матерясь и споря то с какими-то варварами с германского художественного Олимпа, то с древними греками, которые по мнению Тритыщенки испортили искусство перспективы на столетия вперёд. А то и с самим с собою чокаясь… В зеркале с отражением, и находя на бренном своём теле не существующих в природе зелёных вшей с хвостами и рожками.

Вот так выглядело дело.

– Ему бы только имя своё поменять и глаз добавить. – Это поясняет уже автор. – Один-то глаз у него почти не видит. И от того приходится чаще обычного вертеть шеей. Шею он прячет под шарфом, чтобы неслышно было позвоночного скрипа.

А на самом-то деле он далеко не святой, хоть и уважает это дело, ибо святые ему денег приносят, на которые он живёт.

Тут у него переклинит; и он возрадуется.

Тогда и вспомянет добрым словом Кирьяна Егоровича и Бима, которые Тритыщенке – друзья, хоть и в разной степени хитрого притворства. Но посыпать Тритыщенку золотым порошком напускной сердечности могут оба одинаково недурно.

– Кто засунул в мешочек прибор, где в одном предмете прохуjарилка – стержень с загнутым кончиком, как потешный предмет «Ч» вокруг пояса у чёрного индийского старца, где хуjарилка-трамбовка и ложечка-ковырялка? – думал первоначально Эвжений. – Неужто моих рук дело? И прихвачены мною по нечаянности? Чёрт, чёрт! Да как же можно так мне – такому важному, в отцы годящемуся – упиться, чтобы чужое от своего не отличить. Как же так хладнокровно носиться по офису и хватать со столов всё, что хоть как-нибудь похоже на его вещи?

Конец ознакомительного фрагмента.