DUализмус. Цветки календулы - Ярослав Полуэктов

А она, девочка – типа в обмен – направила на меня свой аппарат, а я был на фоне мельницы.

Стены мельницы покрашены в малиновастенькое бордо – примерно так, как какой-то древний императорско-киевский юнкерский лицей, симулирующий перевязь драгуна или какого-то кренделя на коне.

– Так оно и было всегда с цветом, – говорят истинные аборигены.

А крылья ветряка вроде бы и не вертятся. А может, и вертятся, но только исключительным вечером. У них тоже экономия.

– Штаны снять? Я сниму. Хочешь? – спросил я девочку жестами. Если бы она сказала «да», то я, не смущаясь, тут же снял бы. Но она сказала «нет». Постеснялась, видишь ли. А когда я уходил, она повертела пальцем у головы и сказала, повергнув меня в шок, на слегка ломаном русском: «Такой пожилой, а этакий дурак».

Тут-то я прямо охнул.

– Ого, – думаю, – нарвался на русскую барышню с миндалём – видно восток в зачатии всё-таки поучаствовал, и в дворянских традициях воспитанную. Надо же, и сколь же их тут таких хитро перекрашенных? Щелкунчики!

Нужной колкости для мгновенного ответа не нашлось. Суд по правам человека эпизода не видел. Поди докажи!

Отошёл я. А кто запретит? Почём съёмка? А нипочём. У русских такое бесплатно, а вы тут чего изволили выдумать? Шесть тыщ долларов за кадр? Я же не журналист из Монда. А не пошли бы вы в Сорочи! К цыганам. К не таким, как все нормальные.

– А я русскую мамзелю видел, – сказал я друзьям попросту, не включив египетской ажитации. Естественно, что без Египта впечатления не произведя. Друзья были шибко заняты междоусобными разборками.

– Я тут Бима уговорил, – выдавил Ксан Иваныч, проведя дипломатию, – он согласен пойти дальше, но только до первой пивной точки. Так договорились, и я согласился. Ты тоже, товарищ, соглашайся.

– И проституточек не забыть! – скромно, но уверенно добавил антигерой дня. Он в каждом городе Европы, где мы останавливались, хочет, извините, выибсти по одной аборигенке, но пока что-то всё не вытанцовывалось. А проехали уже полмаршрута.

– А ты с проститутками уже знакомился вон там.

Ксан Иваныч показал наискосок через перекрёсток, за вереск и каштаны, где мы совсем недавно проходили и глазели в стекла. Там Бим сфотографировался в витрине, где была нарисована удивительно красивая, просто удивительной скульптурности жопка – даже лучше, чем у моей молоденькой подружки – и фаворитки, немного модельки – Даши Футуриной. В кадре так и есть. Меня не видно, так как я уткнулся в фотоаппарат, наводя резкость на пустоту, а Бим, вертясь рядом, устроился практически правильно, и пропечатался в попе, в самом красивом месте попы, а попа – вау! – повторяю: каких ещё поискать.

Я так думаю, это была попа русской красавицы и модели.

Французские попы, не говоря уж про их… если ласково, то киски… короче, эти самые французские «киски» гораздо страшнее наших родных. Не верите, зайдите в Интернет. Там золотой крест торчит в жопе ужасной, хоть и юной монашенки и надпись по-французски: «Господь терпел и нам велел». Русские до такой крутизны безнравственности не догадаются. А волосня там такая свислая, будто в этом порномонастыре псевдомонашки с рождения не пользуются бритвой. Будто им там причёски на лобке специально выращивают для порнофотографии.

Действительно, что нашли в древнем с виду Порфирии проститутки – непонятно, но облепляли они его так густо, как мухи садятся на лучшее в мире гуано. Бим, если это прочтёт, – непременно обидится. А может, наоборот, возгордится. Бима в этом смысле понять сложно. Он будет прославляться на любой основе.

– Это были проститутки? А я и не понял, – расстроился Бим, – эх, проституточки мои, лилитуточки. – И шатнулся в сторону этих платных тварей, – мужики, я щас вернусь.

Хотя может быть они и не твари вовсе, а приличные девочки, студентки, или стервозы ибн Ливия, или просто такая выгодная работа: моё тело, что хочу, то с ним и делаю. Или французское правительство их специально собирает в этом месте для привлечения клиентуры. В эти заведения, стриптизы, шоу-балеты, фолибержеры разные, кабаре выстраиваются огромные очереди, аж начиная от третьих по счёту домов.

– Пойду с ними полюбезничаю, – добавил Бим к сказанному, уже на ходу. Качнулся и поддёрнул сумку ближе к телу.

– Стоять!

Теперь уже кричит Клинов. И снова толпа вперила глазья в нашу тургруппу.

– Порфирий, йёбс ж твою мать, – укоризненно и вежливо – если это про интонацию, а не про текст, продолжил Ксан Иваныч, – ты же, бельдюга такой, только что клялся в усталости, а сам опять… Вот зачем, блЪ, а? Зачем, блЪ, опять, блЪ, начинаешь?

Ксаня нагрелся как спираль пятидесяти… нет, стапятидесятиваттной лампочки (была такая подружка у меня на потолке, быстро истлела, и бюджет сгорел) и Бим соответственно поднял руки вверх. Музыка из Щелкунчика, часть, где рыдают. Он сдался, он подчинился товариществу, покорился большинству и оттого возгордился. Музыка из Щелкунчика, где принц уже под ручку с девочкой, и мчит на снежинке невесть в какую родину с белыми лебедями, и все богатые, и не хотят никаких революций. Вражьи крысы побиты. Сплошной ля-мажор и вальс.

Анализатор мой молчал. И Сочинитель молчал. Они плакали в это время от счастья. И эту дурь в них втолкнули, потом объединили. Оно не баба, он-она-оно – тупо сентиментальная девчонка с цифровыми волосами, голубыми небесами и какими-то глазами! Он-она не увидел-ла постель-ли. О чём, девочка Лю-Ли, смеёшься? Это дело поправимо… кш-кш-кш… и ты отыщешь свою последнюю золотую монетку номиналом с полцарства за коня…

Даже из минусов можно сделать плюс. Для этого нужно заполучить два минуса и сконструировать из них крестик.

– Я так, я это… я для куражу. Вы же тоже куражитесь… иногда. Так? Мы сюда зачем ехали? Чтобы по струнке ходить?

– Я! Никогда! – грозно отреагировал Ксаня, – не жужжи: для куражу, жужужу. Блинс! Мы, щёлбана в лоб, в чужой стране!

Ксаня смертельно боится сочетания этих двух свиду обыкновеннейших слов, взятых в курсив.

– А если ты в чужой стране, а мы в чужой стране, и если так будешь себя вести, то гуляй один, а нам твоя дальнейшая жизнь не интересна. Не хватало, чтобы мы тоби из полицайи вытаскивали.

Генерал наш успевает по ходу фразы шутковать языком. Литературно подкован. Кое-когда покруче будет самого пол-Эктова.

Бим уткнул голову в асфальт, как страус в песок: он, кажется, просто посмеивался над Ксашиной горячностью и его надуманными страхами. Биму везде хорошо, особенно, если он с наполненным бурдюком. С пивом он герой. Без пива – беспомощный, бедный, обиженный судьбой ребёнок.

Он поддел сандалией бумажку.

– Ты же сам грозился, – продолжил Ксан Иваныч, проследив траекторию бумажкиного полёта, это мгновенно навело его на мысль о воздухоплавании, – вот ты вот так: приеду, мол, в Париж, беру билет на самолёт и уезжаю нахер. Говорил так? Вспоминай, говорил?

– Ну, говорил. Только не на хер, а по-женски… в пим дырявый, плиз…

– Правильно, говорил в Праге, и в Люцерне говорил, и в Карловых Варах заявлял, и в Регенсбурге…

– А мы разве были в Регенсбурге? – это подшутил Бим.

– Пошёл в свой продранный валенок! – Ксаня не удостоил просранный так же, как Карловы Вары, Регенсбург и прямой вопрос Бима вниманием, – в Мюнхене дак вообще запоносил. Кого? Нас хотел испугать? На колени поставить, шантажировать вздумал? Вот подумай, может, та самая пора пришла? А нам с Кирюхой пофиг. Правильно, Кирюха?

Ксаня повернулся ко мне, а я пожал плечами и ухмыльнулся: что мне – предоставляется выбор с кем ссориться, а кому жопу подлизать?

– Короче, покупай самолёт и уйобывай в свою Россию… – сказал Ксаня Биму, не дождавшись от меня ни ответа, ни поддержки, ни нейтрального привета. И добавил: «в Обдель-Насер свой».

И сам испугался своих же на самом деле вполне оригинальных новогеографических слов. Зачем тогда обострял?

Ксан Иваныч наконец онемел и плюнул в сторону Булонского леса, то есть на северо-запад, двадцать часов тридцать минут по джипиэсу: «Вот! Я кончил».

И я кончил.

Да, кончил. Но, не в Булонском лесу. Петуху и быку. Но, не в этом король-э-встве. Полный животный минор! Лады-ы-ы! Кому-у-у воды. Моё почтение!

Я кончил считать – сколько раз Ксаня пошлёт в Обдель-Насер Бима.

Получилось десять Обдель-Насеров, а ещё пять раз послали в италград Пизу…

Все десять мужских и пять женских органов я пропускаю – достаточно раза – потому что это об одном и том же, только на разный лад.

Ксан Иваныч просто не умеет компактно оформлять свои мысли. Потому, что он категорический поэт архитектуры и славный, по большому счёту, человек.

И заранее знает, что если даже в усмерть перессорится с Бимом, и что, если бы у него в этот момент было бы двуствольное ружье на два патрона зараз, то он всадил бы в Бима шесть потенциально возможных пуль, не брезгуя каждый раз перезаряжаться и клацать затвором, а потом – по окончании содержимого патронташа (большая часть пуль выпущена по пустым бутылкам и ни одной утицы не пострадало), то стукнул бы ещё прикладом, чтобы не видеть эту проклятую рожу, то…