Побег из СССР - Дато Турашвили

Угонщики догадались об истинном маршруте лишь тогда, когда показалась земля, определились контуры и самолет пошел на посадку. Вот тогда Дато и решил, что все кончено, что оправдываться нет ни смысла, ни желания. И Дато покончил с собой. Как только убедился, что самолет приземлился в аэропорту Тбилиси.

Дато покончил жизнь самоубийством, и звук этого выстрела нарушил временно установившуюся в салоне тишину: сидевшие поблизости инстинктивно начали кричать, но никто из них не мог даже представить себе весь тот ужас, который ждал их впереди.

Как только самолет остановился, его окружили несколько десятков военных, вооруженных автоматами. Без какого-либо предупреждения или ультиматума они открыли огонь по самолету, в котором находилось более пятидесяти пассажиров.

Даже сейчас неизвестно, кто отдал приказ, из-за которого пролилось столько крови – и это тогда, когда пассажиры уже считали себя почти спасенными. Представить, что случилось после того, как несколько десятков советских солдат расстреляли самолет автоматными очередями, очень трудно.

Когда наконец этот ад прекратился, в самолете раздавались лишь стоны раненых, от шока и удивления оставшиеся невредимыми просто оцепенели.

Сосо молчал потому, что был ранен в горло и не мог говорить, но он прекрасно видел, как после посадки самолета стюардессы открыли люки и взглядом попросили у него разрешения выйти, на что Сосо кивнул, давая согласие. Они думали, что это был единственный путь к спасению, но как только девушки спустились, по ним открыли огонь. Ирина Химич, случайно оставшаяся в живых, оказалась настолько порядочным человеком, что ее так и не смогли заставить изменить показания. И она рассказала о том, что видела и в чем убедилась лично: советские солдаты стреляли не только в любого человека – пассажира или члена экипажа, – выпрыгивающего из самолета, но и в тех, кто еще оставался в салоне.

В надежде прервать расстрел угонщики призывали пассажиров класть безоружные руки на иллюминаторы. Но в результате, как выяснилось потом, пассажиры получили пулевые ранения в пальцы рук.

Самым бодрым после посадки самолета в тбилисском аэропорту оказался Паата, который пытался подбодрить и остальных. Возможно, на него повлияло то, что раненый брат нуждался в помощи и умолял застрелить его.

Как только спецназ начал штурм самолета, об этом же попросил Паату и Сосо Церетели. Паата и сам был ранен, но всего лишь в ногу и, по-видимому, довольно легко, раз у него все же была возможность и силы столько двигаться.

Судя по показаниям, Паате Ивериели ногу перевязали сами пассажиры, а одна пожилая женщина даже оторвала подол своего платья, чтобы наложить ему жгут. Так или иначе, но фактом остается то, что больше всех по самолету почти до самого конца передвигался Паата, и он же больше всех кричал, особенно тогда, когда в пассажиров стреляли снаружи. «Мы знаем, что нас убивают за свободу, но вы тут при чем…»

Паата Ивериели не только кричал, он громко всех ругал и вел себя в самолете довольно агрессивно. В своих показаниях он объяснил такое поведение тем, что, если бы пассажиры не испугались угонщиков, то расквитались бы с Паатой и его друзьями еще до появления спецназа. Агрессивность нужна была Паате и для воздействия на власть – надо было убедить всех в том, что угонщики были настоящими бандитами, а не студентами-романтиками. Позднее именно поэтому он вполголоса советовался с оставшимися пассажирами о том, как лучше поступить и есть ли у них шанс остаться в живых, если они сдадутся властям.

Возможно, в отличие от остальных, Паата все же думал, что еще не все кончено, что следует потребовать топливо, освободить самолет от погибших и раненых и лететь в Турцию. Они так и поступили, и как только представители властей приблизились к изрешеченному самолету и начались переговоры, угонщики предъявили им ультиматум. Но со стороны властей переговоры были лишь уловкой, средством потянуть время. Конечно, они даже и не думали выполнять эти требования. Властям надо было выиграть время – из России должно было успеть прибыть спецподразделение, обычно проводившее операции против вооруженных террористов. И до тех пор и вели переговоры, теперь пытаясь использовать и родителей угонщиков.

Родителей даже привезли в аэропорт, но потом почему-то передумали и решили, что эта сбившаяся с пути истинного молодежь скорее послушается Первого секретаря ЦК, чем собственных родителей. Первый секретарь «по-отечески» призвал их сложить оружие и сдаться властям.

По одной из распространенных версий, именно это обращение и оказалось судьбоносным для Сосо. Он, стоя в открытых дверях самолета, собрал последние силы и в ответ выматерил Первого секретаря ЦК. Говорят, что именно из-за этого оскорбления уже потом, когда все закончилось, к раненому Сосо не подпустили ни одного врача – за несколько часов он истек кровью и скончался. Сосо Церетели говорил: «Как только попаду в Америку, зайду в белой чохе к Рейгану и расскажу ему обо всем, что здесь творится, обо всем…»

А пока в самолете истекали кровью другие. Несмотря на категорическое требование угонщиков, «скорые» раненых не вывозили. Угонщики видели в этом демонстрацию бездушия и искренне удивлялись, почему советские власти не жалеют своих невинных граждан.

Расчет властей был точен и жесток, но он был другим – власти полагали, что чем больше в самолете будет раненых, тем лучше: стоны, паника и агония помешают угонщикам мыслить логично.

Но несмотря на то что операция по штурму началась лишь через двенадцать часов после посадки, угонщикам все равно было не до размышлений и логики. Несложно представить, что творилось в самолете на протяжении этих двенадцати часов, но некоторые все же пытались успокаивать остальных, кто-то, возможно с согласия угонщиков, даже сумел выпрыгнуть из самолета. Угонщики позволили покинуть самолет двум подругам Тины и предложили Геге и Тине выйти из игры, хотя это уже была не игра. Однако атрибут игры в самолете действительно присутствовал, хотя позже, в суде, он так и не был упомянут – один из угонщиков был вооружен нунчаку. Грузинские коммунисты справедливо решили, что эта деталь свидетельствует о наивности угонщиков.

Власти Советской Грузии планировали вызвать всеобщее отвращение к угонщикам самолета, пробудить в обществе агрессивные настроения и отвращение, а у нунчаку был такой детский имидж, что это могло снизить планируемый накал отщественного негодования. Уже на судебном процессе для того, чтобы вызвать отвращение к угонщикам, даже было сказано, что они, якобы, искали среди пассажирок женщин с детьми, чтобы, отрезав малышам уши, съесть их на глазах у матерей. Сейчас это звучит наивно, но на переговоры с властями угонщики посылали пассажиров. Когда те не возвращались, угонщики все же верили, что это недоразумение, и посылали все новых и новых парламентеров…

Гия Табидзе

Хотя, быть может, и не верили. Просто у них не было другого выхода. Они выпустили из самолета одного из братьев и пригрозили, что в случае невозвращения они убьют второго, оставшегося в самолете. Но, так и не дождавшись возвращения этого пассажира, угонщики все же вынуждены были поверить в обман.

Единственным, кто вел переговоры с угонщиками – конечно, только для того, чтобы выиграть время, – был сотрудник аэропорта, или какого другого ведомства, который говорил им вещи смехотворные, но угонщики все же верили ему. Верили, например, что Турция отказалась принимать этот самолет, хотя согласился Иран, правда, для этого необходимо пополнить топливные баки. Угонщики же соглашались лететь только в Израиль, а техперсонал должен был подняться в самолет для заливки топлива в одних трусах.

Власти, по многим причинам, затягивали переговоры, все это время шел дождь, а на крыше самолета, ожидая приказ начать штурм, лежали прибывшие из России бойцы спецподразделения. Их беспокоили холод и сырость, они нетерпеливо ждали приказа начальства начать операцию, но приказ задерживался. Он поступил только после того, как в открытом люке самолета появилась Тинико с лимонкой в руках, и начальство решило, что именно эта женщина с гранатой в руке и есть реальная опасность. Хотя до этого и другие угонщики, поодиночке или все вместе, уже делали то же самое.

Понятно и то, что потом, после завершения операции, когда все уже было кончено, никто так и не вспомнил этого момента – Тина с лимонкой в руках стоит у входа в самолет. Может, в надежде поскорей прекратить этот ад, Тина просто вообразила эту сцену – для того, чтобы все это закончилось, Тинико, потеряв терпение, попросила у Геги лимонку.

– Она не настоящая, – сказал Гега, но улыбнуться не смог, у него уже не было сил улыбаться.

– Знаю, – ответила Тина, поцеловала Гегу, взяла у него лимонку и двинулась в сторону открытой двери.