Любовная лихорадка - Эустакиу Гомиш

Берлин

«Сестричка!

Три дня в Страсбурге: незабываемо! Но двинемся дальше: я сейчас в Потсдаме, недалеко от Большого дворца и Сан-Суси. Не понимаю, отчего столько народу толпится в комнате Вольтера, если гробница Фридриха-Вильгельма — зрелище куда более эффектное. Я утомилась так, что едва не свалилась на кровать — королевскую, разумеется. Ален не желает ничего слышать о дворцах, предпочитая им наш номер. Я вся просто измучена от такого пыла — и речь не только о теле! По-моему, меня пора помещать в клинику.

Билота

P. S. Мы долго смеялись над историей о вюртембергском короле, который носится с идеей, будто Луна обитаема. Он поместил на этот счет статью в газете. Король приказал сделать сотни снимков Луны и уверяет, что нашел точные доказательства существования там домов, по-видимому, заселенных. Разве такое возможно? Ах, мы никогда не узнаем.»

Дом Да Маты

Анжелика сидит в погребе напротив Алвина. В этом неярком, приглушенном свете к ней вернулось достоинство. Там, наверху, тусклый день, но здесь время будто остановилось. Алвин с интересом выслушивает три ее последние видения.

1. Анжелика идет по рынку Мадлен с подругой (Жулией Лопес де Альмейда). Там к ним привязывается молодой человек, сын герцога (по крайней мере, он так уверяет). Прекрасно образованный. Они погружаются в цветочные клумбы: лилии, цикламены, резеда. Когда всплывают, пейзаж вокруг стал другим: они в болотистой местности близ Виши, окруженные отвратительными свиньями и утками. Молодой человек оказывается рядом с Анжеликой, весь забрызганный грязью, и показывает ей колом стоящий член. С согласия подруги, он кладет Анжелику и берет ее. К ним приближается свинья.

2. Да Мата утром превращается в устрашающую капибару[5]. Анжелика достает дубинку и прибивает его. Затем несет его, поджаренного, Барселосу. Вокруг куски лосося, из заднего прохода торчит императорское знамя. Барселос вынимает знамя, берет в руки нож и вилку и начинает поедать барона сзади. Между тем Анжелика под столом отдается щенку.

3. Воображаемым вечером в воображаемой стране воображаемый кавалер, прежде чем улечься с Анжеликой, пускает к ней двух кур орпингтонской породы, чтобы те клевали ее соски. Две леггорнские похлопывают ее крыльями по копчику, а одна плимутская методично пощипывает нижние губы.

Лагерь

Котрин: Что нужно, чтобы стать свободным, поступать правильно и не испытывать страха?

Билл: Нужно не быть никем. Не быть человеком. Быть или не быть человеком — единственное, что важно. Если хочешь стать богом, то приготовься быть несчастливым. Быть несчастливым — быть бесчеловечным.

Котрин: Извините, но я не понимаю.

Билл: Чтобы понять, нужно хранить молчание. А все ведут себя, точно попугаи на птичьем рынке. Повторяют одно и то же, повторяют без остановки. Если бы все больше смотрели и меньше думали, возможно, понимания стало бы больше. Только молчащий ум может наблюдать и оценивать. Молчащий ум — это свободный ум. Хочешь гашиша?

Котрин: Гашиш учит молчать?

Билл: Я тебе скажу, что такое гашиш. Видишь эту жаровню? Между тобой и огнем нет ничего, кроме твоих мыслей об огне, да, огонь — он ласковый, светлый и приятный. Больше ничего. И все же нужно забыть это и самому стать огнем, убрать прочь время и пространство, расстояние между тобой и огнем. Ты — это вселенная, понимаешь? И существуешь, лишь когда не отделен от нее.

Бар

Зайдя выпить пива, ибо гора свидетельских показаний пробудила в нем жажду — «этому дерьмовому миру настанет конец в 1899-м, или я не Эллой», — солдат Осирес рассказал следующее:

* фонарщик застал голыми под деревом авокадо, в откровенно неприличных позах, баронессу и доктора Алвина;

* оскорбленный и возмущенный их видом, фонарщик подошел к стене, окружающей усадьбу, и сделал им суровое предупреждение; однако те только посмеялись и направились к дому, приглашая фонарщика пойти с ними, на что он не согласился;

* так как они настаивали, а Жозе не соглашался (ссылаясь на страх перед Господом и утверждая, что согласился бы скорее на потерю глаза, чем на столь постыдное падение), то оба начали отпускать насмешки и непристойности в адрес фонарщика, а затем предались разврату под авокадным деревом;

* после чего влезли на нижнюю ветку и сидели там до полной темноты, раскачиваясь на дереве.

Бордель

Барселос: Духу нравится дисциплина, телу — беспорядок. Мадам Зила изучила психологию желания, доктор.

Новый член комиссии прыснул от смеха.

Он вообразил мадам, командующую войском, заставляющую упражнять мускулы: кругом, налево, направо, стой, раз-два, раз-два, раз-два.

Люцерн

«Анжи!

Я рыдала, сидя на берегу Озера четырех кантонов. Не из-за озера, а из-за себя: я совсем истощена. Ален уверяет, что главное — не останавливаться, что надо закончить начатое. Он все еще расхваливает пуловер, который купил мне в Шафхаузене, и не говорит ни о чем больше. Завтра мы возвращаемся в Париж через Монтре.

Счастливо, Билота».

Дом Да Маты

Алвин: Фантазия номер два мне не понравилась. При чем тут Барселос?

Анжелика: А при чем тут капибара? Или почему знамя воткнуто в зад, а не в пупок?

Алвин: Да, но почему Барселос начинает с зада? И почему ты отдаешься щенку?

Анжелика: Фантазия есть фантазия.

Алвин: Так, но фантазии выдумываешь ты. Это ведь не сны.

Анжелика: Моя мысль бродит сама по себе. Я здесь и везде одновременно. Это чудесно.

Алвин: Особенно орпингтонские куры.

Анжелика: Мне больше нравятся плимутские. У них клевки злее.

Алвин: Давай спустимся. Здесь жарко.

Анжелика: Это я горячая. Иди же скорей ко мне.

Необходимое примечание: здесь начинаются наши серьезные расхождения с хронистом. На его взгляд, Анжелика, хрупкий цветок рио-де-жанейрской гимназии, могла предаваться разврату, но до известных пределов. Например, она никогда бы не произнесла слова «задница». Ж. Б. Канистар ошибается. Есть твердые доказательства (можно даже сказать: доказательства по Фрейду) того, что утонченное благородство прекрасно сочетается со скатологическими темами. Но в любом случае, это не имеет значения. Как говорил Монтень, даже забравшись на высочайший в мире трон, все равно сидишь на собственном заду.

Лагерь

Мысли, идеи, аксиомы Мастера Билла, в просторечии Буффало, сказанные по разным случаям и собранные воедино Луишем Игнасиу Котрином, коммерсантом и репортером.

О наблюдателе. Наблюдатель — тот, кого наблюдают. Можно ли что-нибудь понять, если наблюдать глазами совести, глазами прошлого? Наблюдают лишь тогда, когда ум остановлен. В противном случае это все равно что смотреться в зеркало.

О прошлом. Можно уничтожить прошлое, освободившись от него. Если собираешься предаваться удовольствию без упреков совести и без боли, прошлое должно исчезнуть. Удовольствию глядеть на цветок, например. Смотреть на него, вооружившись всем предшествующим запасом знаний о цветах, — значит убить удовольствие. Если похоронить эти знания, удовольствие предстанет в новом свете и в первозданной чистоте.

О дисциплине. Глупо говорить: я должен научить себя любви, ненасилию и прочему. В этом и есть подлинное насилие. Мы не созданы для дисциплины. Животное начало в нас требует другого.

Об отечестве. Знамена, гимны, национализм. Можно ли изобрести большее оскорбление для людского разума? Если подумать об этом серьезно, то уже невозможно быть бразильцем или аргентинцем, русским или поляком. Надо признать, что мало кто серьезно интересуется этой областью истины: для этого человек должен оставаться наедине с собой, вне всяческих групп.

Об истине. Найти правду можно, только если не искать. Любое усилие в этом направлении отдаляет истину: действие есть рассеяние, раздробление жизни. Истина, если она существует, может быть познана только через тончайшее созерцание сущего. А для этого достаточно вслушиваться.

Об удовольствии. Удовольствие — это действие во всей его полноте, возможное только благодаря полноте внимания. Предаваясь удовольствию, надо отказаться от всего другого: анализа, вопросов, размышлений. Если размышлять и спрашивать, растрачиваешь всю энергию. А без энергии действие нельзя считать законченным.

Республиканский клуб

Вот что можно было услышать тем вечером под звучные удары кия:

* фонарщик Жозе ду Эжито застал парочку, предающуюся разврату, под деревом жамбейру, в самый горячий момент;