Любовная лихорадка - Эустакиу Гомиш

Барселос и Даунт, стоя в дверях, видят, как группа негров беспорядочно шатается по площади. У них нет работы или желания работать, и они живут за счет милосердия ближних. Для Даунта это невыносимо. Барселос замечает, что только в Бразилии таких около миллиона. Еще столетие или больше для стольких человек не найдется работы.

Даунт: Ведь у них к тому же народятся дети.

Бар

Перейра заходит в туалет, расстегивает штаны, глядит вниз, мочится. Выпускает газы.

Символизм, психологизм… — этот тип выведет из себя кого угодно.

Замечание доктора Канастры на полях: «Зачем такая злобная карикатура на Перейру? А кроме того, откуда вам все это известно? Вы что, вошли вместе с ним? Возмутительно!»

Ниже — моя приписка карандашом: «Канастра, пошел в задницу!»

Страсбург

«Сестра!

Пишу, сидя в Восточном экспрессе. Мы проглотили целую коробку конфет „Гуашь“. Объедение! Я сегодня узнала, что Ален на три года моложе меня. Но в этом ведь нет ничего плохого? Вот откуда его розовые щеки: он краснеет из-за каждого пустяка. Но когда молчит, то выглядит, как заправский злодей. Представляешь, он тайком заказал номер в гостинице по телеграфу. Оказывается, мы будем жить в одном номере, с видом на Блауфолькенгассе. Но в этом ведь нет ничего плохого?

Билота

P. S. Пока вы гибнете от желтой лихорадки, Париж готовится вспыхнуть электрическими огнями. У меня тоже лихорадка, только любовная».

Дом Да Маты

Люк в винный погреб в полу коридора: железный замок, охватывающий две посеребренные дужки. Они спускаются по простой деревянной лестнице в поисках какой-нибудь провизии и со смехом теряются в закоулках погреба. Тепло, повсюду лежат тени. Жидкий свет проникает лишь через крошечное слуховое окно, выходящее в сад: он зеленого цвета, с оттенками белого и желтого. Когда он дробится на части, рассеиваясь по стенам, по днищам бочек с вином и пивом, проходя через ромбики оконной занавески, то напоминает стайку девиц легкого поведения, вспугнутых епископом.

Лагерь

Котрин: Понял. Кажется, вы — из тех, кто зовется пацифистами.

Билл: Нет, я не пацифист. За последние пять тысяч лет люди развязали примерно пятнадцать тысяч войн. И еще пятнадцать тысяч состоятся за куда меньший промежуток времени. Не забывай, что учение Мальтуса скоро восторжествует лет на двести. А наши людские муравейники напитаны насилием, ненавистью и страхом. Ни одному пацифисту пока не удалось предотвратить ни одной войны.

Котрин: А какова причина войн? Человеческая природа?

Билл: Старый вопрос, брат мой. Но я дам на него новый ответ. Причина войн — в нетерпении, алчности и существующих религиях.

Котрин: А хорошая политика и хорошая религия разве не ведут к миру?

Билл: Ни в коем случае. Эти бредни благоприятствуют идеям ненасилия. Как можно сражаться с насилием при помощи ненасилия? Я не люблю драки, но держу свое ружье наготове. Когда я слышу толки о пацифизме, то берусь за него. Когда не станет ни политики, ни религии, может, тогда насилие исчезнет или его смогут обуздать. Но прежде чем такое случится, полетят короны, многие народы будут истреблены, и целые государства исчезнут с карты.

Редакция

Барселос зажег сигару, вставил ее в правый угол рта и начал писать:

«Странные времена! Смерть сопутствует плотскому греху и даже благоприятствует ему».

Тут он прервался, покачал головой. «Это никуда не годится, это детский лепет. Какую смерть я имею в виду? И что, я когда-нибудь верил в плотский грех?» Он зачеркнул, взял другой листок, начал заново:

«Удивительные времена! Смерть, посещая столько очагов, парализует и даже умерщвляет нравственность».

Барселос перечитал вновь, по-прежнему недовольный. «Черт, я удаляюсь от темы. Это все Зила с ее ромом, не иначе. Если не удается сразу перейти к сути, лучше сменить мотив». Он зачеркнул и это.

«Необычайные времена! Мы наблюдаем не только смерть людей от заразы, но и смерть нравственности».

И Барселос прибавил: «в постели баронессы Да Мата». Затем, пораженный, остановился, поймав себя на том, что повторяется. Где-то он уже такое писал. Он зачеркнул снова и принялся яростно дымить в потолок. Потом, чуть отойдя, написал на одном дыхании длинную, головоломную статью об отношении политиков из кафе к Святой Неделе и об упадке праздника Святой Недели из-за упадка самой сахарной отрасли.

Комиссия

Все еще взволнованный и смущенный, со следами усталости на лице по причине бессонной ночи, фонарщик по имени Жозе ду Эжито рассказал новому главному медику следующее:

* он проходил по улице Бон Жезус около половины седьмого, зажигая газовые фонари, и когда в его поле зрения попала часть баронского сада, он заметил, что на одной из нижних веток мангового дерева происходит нечто необычное;

* несмотря на плохую видимость из-за позднего времени и дефект зрения, приобретенный еще в детстве, он смог разглядеть, что на дереве сидели два человеческих существа, совершенно голые;

* услышав смех обоих и приглядевшись, он обнаружил, что это были не кто иные, как сеньора баронесса и врач, следящий за ее здоровьем;

* чтó именно они делали на дереве, выяснить не представлялось возможным, однако ветка качалась, словно налетела буря, и оба рисковали упасть в любую секунду;

* в какой-то момент, очевидно, заметив его, они спрятались в листве и долгое время хранили полное молчание, дабы не обнаруживать своего присутствия;

* после четверти часа ожидания он, Жозе, устав стоять, удалился в задумчивом и даже в угнетенном настроении, и направился домой, будучи потрясен до такой степени, что оставил без освещения три с половиной улицы;

* поэтому он был призван к порядку своим начальником, едва не потеряв работу;

* а чтобы не потерять ее, он счел должным обратиться к комиссии, что не входило в его планы, так как по роду занятий ему приходится видеть многое, и если обо всем рассказывать…

Республиканский клуб

Падре Менделл рассуждал скептически: если даже установят республику, это не будет означать общественного переустройства. Барселос оптимистически полагал, что в новом веке появится развитое гражданское общество, способное породить крепкую власть и сильную армию. Перейра выступал за правление военных.

Перейра: Знаете что? Только военные способны вдохнуть жизнь в нашу банановую республику.

Менделл: В таком случае я предпочитаю монархию. Даже нежизнеспособную.

Перейра: Это из-за недостаточного знакомства с историей. Нас ждет столетие покоя. Военные, когда хотят, могут уважать штатских. А штатские не уважают даже самих себя.

Менделл: Идиотизм.

Перейра: Значит, я идиот? Вы так сказали?

Менделл: Ну, если вы предпочитаете вылизывать армейские сапоги, я не могу быть о вас иного мнения.

Перейра: Вы меня оскорбляете.

Менделл: Вы правы. Я вас оскорбляю.

Барселос: Спокойно, господа. Революция еще не свершилась. Общество наше здоровее, чем о нем думают. Посмотрите на Руя Барбозу.

Бордель

Буйство воображения? Мадам Зила любила, когда в ней признавали наличие воображения, но не любила буйства. Нет, ничего подобного, господин член комиссии. И кроме того, как конкурировать с параллельным рынком и вернуть заведению утраченный престиж?

Новый член врачебной комиссии рассмеялся. Нет, он никогда не станет, подобно Миллеру, изображать сотрудника полиции нравов.

Врач: Но к нам поступили жалобы, мадам. Понимаете? Произошло нечто, выходящее за рамки.

Зила: Жалобы от кого? От моих девушек я не слышала.

Врач: Откуда вы знаете? Есть грешники закоренелые и грешники раскаявшиеся. И потом, вы командуете девицами, как полковник вверенным ему полком. Это не всем по душе. Так или иначе, я оставляю за собой право не называть имен.

Зила: Они ведь знали правила, грязные сучки. Их ни к чему не принуждали. Послушайте, господин член комиссии, я крупно вложилась в это дело. Перестройка здания, четыре новые девушки из Рио. Сервис первого класса, вы не находите? Такого нет ни в Сан-Паулу, ни даже в Париже.

Четверо упомянутых мадам Зила созданий ввели в моду оральный и анальный секс, а также другие подзабытые с древности приемы, к которым городской обыватель быстро привык.

Член комиссии курил, не переставая смеяться. Барселос не отрывал от него иронического взгляда. Прежде чем разрешить (и даже поощрить) эти новшества, мадам Зила ввела некие правила — примерно те же, что при игре в фанты, только с еще более неизбежными последствиями и полнейшим подчинением. Барселос считал, что тем самым она воскрешала групповые сношения, не практиковавшиеся с римских времен. Новый член комиссии — читал ли он «Сатирикон»? Нет, признался тот; но ему нетрудно представить, как там все обстояло.