Песни мертвых детей - Тоби Литт

Единственную настоящую вульву Пол видел лишь однажды — у своей маленькой кузины, которую его родители как-то раз взяли с собой на пляж в Корнуолле. Эмили ненавидела купальник, так что ей разрешили разгуливать голышом. Кузен девочку пугал и интриговал, пару раз Эмили решилась подобраться к нему, чтобы показать добычу — ведерко с рыжими водорослями и крабью клешню. Пол изо всех сил пытался сосредототочиться на подношениях кузины, а не на ее промежности.

Команда неоднократно пыталась подбить Мэтью, чтобы тот раскрутил Миранду раздеться при них. Но Мэтью страшился связанного с этим унижения, Отчасти из-за Миранды, но по большей части из-за себя. Дома он постоянно видел ее наготу, и его тревожило, насколько ее тело похоже на его собственное. Мэтью не желал, чтобы эта похожесть стала достоянием остальных. Он боялся, что другие станут хуже о нем думать. Если бы Миранда полагала, что, обнажившись, сумеет проникнуть в Команду, она с охотой и готовностью позволилa бы использовать свое тело для научного исследования. Впрочем, и ее тоже снедало любопытство. Особенно в отношении Пола.

Убедившись, что следов от молока в раковине не осталось, Пол отнес стакан обратно в комнату. Делать ему было нечего, он упал на затянутую желтым покрывалом красную деревянную кровать, и его тотчас сграбастала скука. Родители свозили его в Лондон в большущий магазин и помогли выбрать то, что он хочет. Но только то, что он хотел, не продавалось в магазинах, куда его водили родители. Пол хотел, чтобы у него с потолка свисали «Спитфайры», «Харрикейны» и «Мессершмиты» — как у Эндрю. Пол хотел шкафчик с коллекцией минералов, разложенных по спичечным коробкам — как у Питера. Пол хотел противогаз, оленьи рога, чучело лисицы и латунную кровать — как у Мэтью. В большущем лондонском магазине Пол ненадолго пришел в восхищение от всей этой пластмассы и стекла, от простых форм и основных цветов. Но когда Команда впервые собралась у него, то всеобщая неловкость была очевидна. Комната Пола выглядела слишком современно: она не имела ничего общего с Войной. Они ее возненавидели. Они редко сюда приходили. Собрания Команды устраивали у других.

Пол схватил одну из желтых подушек и принялся остервенело дубасить ее. Потом перевернулся на спину и задумался, как оно все будет, когда он станет вожаком вместо Эндрю. Пол представлял, как величественно благороден он будет по отношению к подчиненным. Он воображал, как изредка станет разрешать Эндрю командовать мелкими операциями.

Пол все еще размышлял на эту тему, когда снизу его позвала мать.

— Пол, — проворковала она, — ты не можешь спуститься и помочь накрыть на стол? Пол?

«Помочь накрыть на стол» означало накрыть от начала до конца, помощь тут была ни при чем.

Пол поплелся на кухню. Навстречу ему по лестнице поднималась мать. Пол оглянулся — она вошла в ванную, но дверь за собой не заперла. Пол понял, что неприятности неизбежны.

На ужин были рыбные палочки с печеной фасолью и картофельным пюре. На столе стоял кувшинчик с соевым соусом — чтобы поливать им все подряд. На десерт были мандарины в желе.

Пол залпом выпил два стакана воды — прямо из-под крана.

Мать в ванной достала из корзины шорты, майку, рубашку. Принесла их на кухню.

Хлопнула дверь — отец Пола вернулся домой.

— Пол, — спросила мать, — откуда такая грязь? И почему на майке кровь?

— Что это? — удивился отец Пола.

Обращался он к сыну.

— Мы играли, — буркнул Пол. — У меня из носа пошла кровь. Вот и все.

Мать Пола опустилась рядом с ним на колени.

— Если тебя когда-нибудь кто-нибудь ударит, ты должен сказать мне, — сказала она.

Отец Пола пододвинул к ним стул и сел. Сейчас Пол был выше их обоих.

— Никто меня не ударил, — сказал он. — У меня пошла из носа кровь. Честно.

— Тогда откуда такая грязь на одежде? Ты уверен, что не катался по земле во время драки?

Пол молчал.

Имя, звание, номер.

— Уверен, Пол? — мягко спросил отец. — Ты можешь нам все сказать. Мы не рассердимся. Мы просто хотим знать.

— Мы ведь беспокоимся о тебе, — подхватила мать.

— Ты ведь знаешь, что мы тебя любим, — добавил отец.

Вошел в дом две минуты назад, а уже лебезит и унижается.

— Я… я упал, — сказал Пол, надеясь, что эта дополнительная подробность сделает его рассказ более убедительным.

— Тебя кто-то толкнул? — спросил отец.

— Толкнул, Пол? — повторила мать. — Толкнул?

— Я упал, — ответил Пол. — Просто упал. Отстаньте.

— Не знаю, удастся ли вывести кровь, — вздохнула мать.

— Почему бы нам не сесть за стол и не поговорить об этом? — сказал отец Пола.

Не дождутся. Сесть он, может, и сядет, но говорить не станет. Никогда.

Пол сел, скрестил руки на груди и с вызовом посмотрел на отца.

Кухонный стол был круглым. Все трое сидели на равном расстоянии друг от друга, но Полу всегда казалось, что он находится лицом к отцу, тогда как мать где-то слева.

Один день свободы, половина одного дня, и впереди опять маячит месяц тюрьмы.

Отец неуклюже попытался возобновить разговор:

— Чем ты сегодня занимался?

Пол уставился в тарелку, приготовившись к допросу.

— Мы играли.

Он был недостаточно взрослым, чтобы проигнорировать вопрос.

— Во что вы играли? — не отставал отец. Пол оторвал взгляд от тарелки.

— В войну, — сказал он. — Мы играли в Войну.

Отец Пола расстроенно зацокал, и мать посмотрела на него, картинно наморщив лоб.

— Вы во что-нибудь другое когда-нибудь играете? — спросил отец.

— Нам нравится играть в Войну.

Именно игры в войнушку отец Пола надеялся избежать. Когда Пол был совсем малышом, ему не покупали игрушечных ружей, оловянных солдатиков, самолетиков, вообще ничего интересного не покупали. Отец — как пить дать, ярый член Движения за ядерное разоружение или «Гринпис» — упорно отказывался дарить Полу на день рождения или на Рождество то, что сын просил. Мать хотя и заявляла, что она женщина независимая в мыслях и поступках, но в общем и целом соглашалась с пацифизмом мужа. Когда она сталкивалась с насилием, внутри у нее всегда что-то сжималось. Один лишь вид Пола, когда тот держал палкy, точно это автомат, доводил ее до слез. А отца Пол буквально бесил. Но из-за своих принципов он не мог выплеснуть ярость в виде откровенной агрессии или, на худой конец, дозированного насилия. А потому, как бы сильно Пол ни злил отца, его никогда не били и даже не бранили. Вместо этого его приглашали к кухонному столу, спрашивали, не хочет ли он пить, и вручали стакан молока или апельсинового сока; спрашивали, все ли нормально в школе, и совали пирог или печенье; спрашивали, не хочет ли он пригласить друзей, и говорили, что они очень его любят, а затем спрашивали, знает ли он, что делает оружие с людьми.

Вот в такие мгновения Пол ненавидел отца особенно сильно. Пол ненавидел его за отсутствие в нем силы. Если отец упорствовал, Пол заявлял, что обожает Войну. Под «обожает» подразумевалось, что он сознает все значение Войны, что это Война сделала жизнь людей, всю жизнь, такой, какая она есть. Жизнь — это Война. Жизнь — это битва. А сидеть с фальшиво-дружелюбными рожами за кухонным столом и притворяться, будто все иначе… Так может вести себя только тот, кто боится. Вот как Пол понял, что его отец — трус. Иногда он чувствовал, что отцу очень хочется ударить его. Но трусость отца была столь велика, что он не мог взглянуть в лицо даже собственной агрессивности. В таких случаях отец поворачивался к матери и стонал:

— Ну я не знаю, чем его пронять. Попробуй ты.

И за это признание в слабости Пол еще больше ненавидел отца. Все эти кухонные посиделки означали для него одно — презрение, океан презрения, пучину презрения.

— Пол, ты понимаешь, почему мы с матерью… почему мы не хотим, чтобы ты играл в игры, связанные с насилием?

Это была борьба, в которой одна из сторон боролась против самой идеи борьбы. Родители Пола, пребывая в плену политических заблуждений, боролись за лучший мир — за мир без насилия, и для этого воспитывали сына лучшим, по их мнению, методом — без насилия. А Пол, как и все остальные члены Команды, видел много дальше своего ближайшего окружения, он заглядывал во внешний мир — в мир, который и не собирался улучшаться, который если и менялся, то исключительно к худшему. Пол готовил себя к настоящей реальности, а родители обрабатывали его, готовя к реальности, которую смутно надеялись создать — если наберется достаточно людей, которые смогут достаточно успешно обработать своих детей. Нетрудно заметить, чья логика разумнее.

— Может, нам стоит переехать? — спросил отец Пола. — Пожить где-нибудь еще. Уверен, что это все его друзья.

— Но ты же видел, как сильно он скучает, когда мы не пускаем его к ним.