Похититель всего (СИ) - Галиновский Александр

Как Интерпретаторы становились тем, кем являлись, оставалось загадкой. Возможно, они попросту были достаточно сумасшедшими для того, чтобы примерять на себя личность другого человека. И достаточно выносливыми, чтобы этой личности противостоять…

ГЛАВА 7. Похититель всего

10

Не было никакой черты, отмечающей границу города. Обычно это — дома пригорода или палисадники, в эпоху до Разрушения — промышленные объекты, мастерские и различные склады. Они словно кольцо геологических отложений, окружали тело города, загрубевшее и шершавое снаружи и мягкое, и податливое внутри (наиболее нежное — в самом центре, где у некоторых животных находятся сплетения чувствительных волокон — нервов, а может быть — синапсов, по которым передаются эмоции и мысли). У города это все, что угодно: от движения транспорта до потоков финансов, постоянно циркулирующих по его венам словно своеобразная кровь; иногда она питает некий орган, и он вырастает полноценным и здоровым, и наоборот, если “питания” не хватает, отдельные части “тела” чахнут и умирают. Энсадум видел как процветающие части Ашкелона, так и совсем заброшенные, населенные бедняками и преступниками. Многие из них потеряли все после Разрушения, а некоторые и до него ничего не имели.

Как в игре в чехарду, подумал Энсадум, когда нужно подольше задержаться на спине того, кто под тобой, ну или прыгнуть дальше. В этом плане Ашкелон был тем, кто бесцеремонно взгромоздился на спину конкуренту. А еще он был городом, где до Разрушения использовали электричество — пусть совсем мало, но все же. Это был город с общественным транспортом — сначала конной повозкой, тащившей вагончик на тридцать-сорок мест, а затем и с настоящим автоматом впереди, способным тащить не одну, а две или три такие повозки.

Само собой, место, где он оказался сейчас, мало напоминало Ашкелон и любой другой крупный мегаполис. Скорее, этот город был крохотным и живучим словно кровососущее насекомое вроде клещей, намертво впившихся в тело пустоши своими жвалами. Интересно, как долго подобные поселения способны выживать на всеми брошенных землях? Энсадум удивился бы, узнав, что очень, очень долго.

И все же, этот городок или поселение, или то чем бы оно не было, можно было пройти из конца в конец за десять минут и за три четверти часа обойти кругом.

Энсадум уловил плывущие по воздуху запахи: пота людей и животных, специй, готовящейся еды и, как ни странно, горючего — бензина или керосина, он не знал. Вместе с запахами новый порыв ветра принес звуки: лязг металла, крики погонщиков и детворы — извечный шум любого города, так не похожий на глас вопиющего в пустыне.

Крохотные фигурки снующих туда-сюда людей были едва различимы с такого расстояния и Энсадуму показалось будто он рассматривает сквозь окуляр микроскопа жизнь некого доселе неведомого, странного мира. Чуть-чуть добавить резкости, навести фокус… Не маячит ли за крохотными фигурками тень исполина как в одном из тех театров в коробке, управляемых механизмами, где все ненастоящее — и актеры, и декорации, и драма?

Впрочем, жизнь — это не театр, а люди вокруг — не персонажи пьесы: хороший, плохой, злой. От обитателей города в Пустоши можно было ожидать чего угодно, и судя по виденному ранее, потрошили они не только рыбу.

Впервые Энсадум пожалел, что с собой у него нет оружия. Подошел бы и обычный нож: с ним он чувствовал бы себя уверенней. Энсадум попытался вообразить в руке твердую рукоять, тяжесть металла, блеск лезвия, но сколько не говори “сахар”, во рту слаще не станет. Вот если бы с ним по-прежнему был его саквояж… Среди прочих инструментов там имелся острый нож, скальпель… И все же некая толика уверенности к нему вернулась. И это при том, что ударить человека чем-то подобным — сильно, до крови, причинить тому вред или вовсе убить, раньше казалось ему чем-то невозможным, непозволительным, выходящим за рамки. Неужели, так действуют эти безлюдные земли? Или же свою роль сыграло все произошедшее с ним за последние дни. Да, он буквально валился с ног от усталости, был голоден и напуган, но все же…

В конце концов караван гхуров скрылся из виду, и он еще некоторое время брел к городу, постепенно замедляя шаг, чтобы получше рассмотреть, что ждет его впереди. Наконец он поравнялся с первыми зданиями города. Некоторые из них были просто грубо сколоченными из досок и разной всячины времянками, внутри которых какие-то люди сидели и просто курили, провожая его ничего не выражающими взглядами. Некоторые жевали белую смолу, не скрываясь, как до этого лодочник, и нимало не смущались при виде незнакомца, который заставал их при этом занятии. Чуть поодаль находились постройки, которые выглядели куда более крепкими. Наверняка это были остатки былых “промышленных” зданий и служили в былые времена мастерскими и складами. Сейчас здесь располагалось нечто вроде рынка: за прилавками из фанеры и ржавых бочек стояли сонные люди, торгующие всякой всячиной: от съестных припасов до рыболовных снастей. Невозможно было сказать, кому все это могло понадобиться в таком месте ведь других “покупателей” и даже праздно гуляющих кроме самого Энсадума, видно не было. Зато торговцев был не один или два, а десяток или же даже больше, словно купля-продажа шла здесь бойче, чем на самых многолюдных рынках Ашкелона.

Решив изучить ассортимент, Энсадум приблизился к одной из лавок. Приблизился настолько, насколько хватило сил выдержать ужасный запах. Он так и не понял, что издавало смрад на самом деле — десяток подвешенных к потолку кусков мяса или огромная туша торговца, восседающего на грубо сколоченной скрипучей скамье. Торговец был личностью колоритной: кожа у него была ярко-красного цвета, и как будто ошпаренная, шелушащаяся. Издали казалось, будто она сходит лохмотьями, а кое-где уже и сошла, как например, на паре рук — багровых, влажных, словно их только что вынули из некой слизкой субстанции, с отчетливо выдающимися венами, жилами и сухожилиями… Энсадум прошел мимо, удостоившись лишь кратного взгляда: сам он обладал не настолько выдающейся внешностью, чтобы притягивать взоры публики…

Следом была скобяная лавка, в которой продавалось все: от гвоздей и замков до цепей и крючков. Последних было особенно много и все они были странного размера: не большого и не малого. То есть, были слишком крупными, чтобы использовать их в рыболовных снастях, но вместе с тем были гораздо меньше, чем полагалось бы крюкам, предназначенным для подвешивания чего-либо (например, кусков мяса, как в соседней лавке). Скорее уж, решил Энсадум, они отдаленно напоминают крюки, которые носил он сам, в саквояже. Что ж, ТЕ крючки были неотъемлемой частью инструментов практика, порой незаменимых. И только стоило ему подумать о чем-то подобном, как на глаза ему внезапно попался саквояж. Распахнутые в голодном оскале сверкающие челюсти невозможно было не узнать. А этот черный зев… Энсадум сбился со счета, сколько раз заглядывал внутрь. Следуя некоторым утверждениям, бездна, если смотреть в нее беспрестанно, в конце концов поглощает смотрящего.

Саквояж практика.

Черный со сталью, кожаный, почти новый. И вот он, просто стоит перед ним, широко распахнул жадный рот словно птенец, тянущийся за червячком, который готова положить ему в рот птица-мать. Была ли склянка чьей-то крови для него таким же лакомым угощением?

Сердце Энсадума упало, дыхание перехватило. Но… нет. Это был не его саквояж.

На самом деле уже одно это настораживало. Ведь инструменты были не просто оружием ремесла, но и своеобразным символом профессии. Никто из известных Энсадуму практиков не позволил бы себе просто так расстаться с саквояжем, тем более не продал бы и не заложил их. Даже самые отчаянные игроки из тех, кто постоянно нуждался в деньгах, руководствовались на этот счет определенным кодексом чести. Чем больше Энсадум думал об этом, тем тревожней ему становилось. Он не слышал, чтобы кто-то из практиков терял свой инструмент… И тут он вынужден был опровергнуть самого себя, ведь его саквояж все же кому-то понадобился.