Недолгие зимние каникулы - Владимир Добряков

Алеша виновато вздохнул:

— Я думал…

— Что ты думал, Алеша, я знаю. Ты специально позвонил, чтобы она скорей пришла. А теперь — что ж, прихлопнула нас, как в мышеловке. Разве от нее скроешь? Придется сказать. Краска-то, видишь, точно как на партах. В магазине такой может и не быть.

Пожалуй, только круглый дурак не увидел бы, как обрадовался Алеша. Даже руки потирал от удовольствия, в лицо мне заглядывал благодарно.

— Ты не сомневайся — она девчонка надежная. Никому не скажет. А втроем с этой работой мы в два счета справимся. Значит, решили? Поговорим?

— Куда ж денешься.

Мы вошли в другую комнату, где возле убранной елки, с ватным Дедом Морозом на коленях, тихая и задумчивая, сидела на маленьком стульчике Марина. Не знаю, возможно, мы шептались слишком громко, и она слышала наш разговор, только без лишних слов она придвинула ближе к себе такие же маленькие стульчики и показала на них рукой:

— Садитесь. Рассказывайте.

Рассказывал Алеша. Марина слушала с открытым ртом. Алеша, как мог, выгораживал меня. Получалось, будто я совершенно ни в чем, ни в чем не виноват. Вообще-то так почти и было. Но сейчас роль жертвы мне почему-то была не очень приятна.

— И у меня рыльце в пушку, чего уж там! — упрямо сказал я. — Мог бы закричать или в ухо дать Греке.

— В ухо? — не поверила Марина. — Ноу тебя же нет силы воли. Сам вчера признался.

— Почему ты решила, что я о себе говорил?

— Действительно. Вовсе он не о себе говорил, — поддержал Алеша. — Я сам думал, что он безвольный. А потом… Слушай дальше…

Алеша принялся рассказывать о ключах и теперь изображал меня таким героем, что я снова перебил его:

— Уж ты распишешь! Только орден мне осталось прицепить… В общем, так, Сапожкова, если хочешь помочь нам с Алешей, то одолжи, будь добра, краску. Я куплю потом и отдам.

— Купишь? Почему — ты?

— Действительно! Почему ты? — вслед за Мариной спросил Алеша.

— Разве мне краски жалко! — сказала Марина.

— В самом деле! — поддакнул Алеша. — Разве ей жалко?

— Нисколько не жалко. Когда пойдем перекрашивать? Сегодня?

— Сейчас, — сказал Алеша. — Чего ждать? Пока краска совсем засохнет?

— Тогда сейчас и пойдем! — Марина тряхнула косами. — Я возьму кисти. А ты, Леня, ножик возьми, краску счищать…

Вот как сразу закрутилось дело. И трех часов не прошло, с тех пор как утром я позвонил у дверей Греки, а сколько уже событий! Теперь мы шагаем к школе — я, Алеша и Марина. У Алеши в руке — тяжелая банка с краской.

Время от времени я украдкой оглядывался по сторонам. Вдруг Грека покажется? Надоело ему с головоломкой возиться— он и вышел на улицу. Вполне может оказаться у нас на пути. А хотя чего тут такого? Не боюсь я его… Не боюсь разве? Я и сам не мог толком ответить на это. Во всяком случае, будет лучше, если он ничего не будет знать.

Я покосился на Марину.

— Сапожкова, а ты умеешь держать язык за зубами?

— Я же сказал, — воскликнул Алеша, — она во какая надежная!

— Понимаешь, к чему это? — продолжал я. — Ни одна душа не должна знать о нашей тайне. Только мы втроем. И никто больше. А то можешь так подумать: «Ах, какой хулиган этот Грека! На собрании его надо обсудить, родителей в школу вызвать». А зачем это? Озлобится Грека, и все. Он такой.

— Да ты что расписываешься за меня! — с обидой сказала Марина. — Никому не собираюсь ничего рассказывать. Это же лучше, когда тайна. Интересней. Я так хорошо представляю себе: вот подходит Грека после каникул к нашему классу и весь дрожит от нетерпения. Ожидает, что там паника, крики, красный директор посреди класса и бледная, чуть живая Ирина Васильевна- А в классе — тишина и все парты как новенькие… Нет, Грекину парту я бы оставила грязной. Вернее, его половину парты.

Я и сам живо представил эту картину и засмеялся:

— На его парте живого места не осталось. Уж я постарался!

— Нельзя оставлять его парту грязной, — задумчиво заметил Алеша. — Он тебя может, Боря, заподозрить.

— А пускай. — Я небрежно плюнул на остренький гребень сугроба- Доказать-то все равно не сможет. Да и не боюсь его.

— Это правильно, — одобрил Алеша. — Бояться его нечего. В обиду не дадим.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

ИЗ КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ, КАКАЯ НА МЕНЯ БЫЛА ВОЗЛОЖЕНА ТРУДНАЯ, ОПАСНАЯ И ПОЧЕТНАЯ МИССИЯ

В школе готовились к празднику. Где-то стучали молотком, сверху, из актового зала, доносились звуки баяна и голоса хора.

На лестнице нам встретилась учительница старших классов. Она нисколько не удивилась, увидев нас, лишь сказала:

— Не опаздывайте, ребята, в зал проходите. Уже начали…

В зал, понятное дело, мы не пошли, а свернули в коридор и через минуту были у запертых дверей своего класса.

Все-таки я не напрасно назвал Алешу «великим мастером». Заниматься подгонкой ключа не пришлось — ключ точно подошел к замку.

Ничего для себя нового я не увидел. Но даже мне вид изуродованных парт показался ужасным. Страшно было подумать, какой бы разразился скандал, если бы через две недели вся эта картина предстала перед глазами ребят и учителей. Немедленно явились бы завуч, директор…

Наверное, об этом же думали сейчас и Алеша с Мариной.

— Ну, мальчики, — расстегивая пальто, покачала головой Марина, — наработали вы… Ой-ой!.. А ему, ехал Грека через реку, гореть бы синим пламенем!

— Это уж точно, — поддержал Алеша и осторожно потрогал краску. — Не поздоровилось бы ему. И отцу бы влетело, на работу бы его сообщили.

— Отца у него нет, — сказал я. Сказал не для того, чтобы посочувствовали Греке, а просто так, ради восстановлена истины. Зачем говорить об отце, раз его нет.

Марина прошла к своему месту и всплеснула руками:

— А как мою истоптали!.. И все один след. Два кружочка на каблуке. Борька, — обернулась она ко мне, — покажи подметку.

У меня гармошка, — сказал я.

— Значит, Грека?

— Какая разница. — Я тоже принялся снимать пальто. — Давайте лучше скорее красить.

— Уничтожать следы злодейства. Эх вы, злодеи! — усмехнулась Марина. — Да вас бы по таким уликам в пять минут на чистую воду вывели.

Я промолчал. Не стал объяснять, что на этот счет у нас было кое-что предусмотрено. Хотя, вообще-то, права Марина — все равно дознались бы.

Пока мы с Сапожковой переговаривались, Алеша уже открыл банку с краской, приготовил скребок…

Дело у нас продвигалось быстро. Самую приятную работу выполняла Марина — красила. А парты ей готовил Алеша. Он счищал скребком краску в поврежденных местах и сбрасывал ее на газету. Мне оставалось самое неинтересное: держать обеими руками газету и смотреть, чтобы еще не просохшие кусочки краски не падали на скамейку или на пол.

Но я не роптал. Мне ли было роптать!

Все же не меньше двух часов ушло, пока мы добрались до предпоследней парты, той самой, за которой сидели Грека и Котька.

— Ну, что будем с ней делать? — спросил Алеша.

— Пусть сам решает, — Марина показала на меня и обмакнула кисть в краску. — Помазать не долго. Краски полбанки осталось.

Все-таки какой-то упрямый бесенок сидит во мне. Посмотрел я на парту, сплошь проштампованную моими же ребристыми башмаками, и небрежно сказал:

— Пусть остается на память.

Если бы Марина или Алеша посоветовали все же закрасить парту, я бы не подумал всерьез противиться. Так для меня было бы куда спокойней. Но они отговаривать не стали. А Марина даже огоньку подбросила:

— Значит, не трусишь?

Как было тут отступать! И я твердо, ни секунды больше не раздумывая, распорядился:

— Котькину половину покрасим. Он тоже не виноват. А Грекину оставим как есть.

Так и сделали. Левую половину, где сидит Котька, Алеша чисто выскреб, и в следующую минуту она сияла, как голубое небо. На правую же половину смотреть было противно.

Екнуло у меня в последнюю минуту сердце, словно в предчувствии беды.

— Ладно, докрашиваем последнюю — и домой…

На улице по-прежнему нес мелкий, колючий снег, ветер то струил снежные ручейки поперек улицы, то гнал на нас, и, кажется, стало еще холодней. Короче, погода — не первый сорт. А нам эта скверная погода нипочем. Такое вдруг нашло настроение — громко петь хотелось, весь белый свет обнять хотелось.

А сильнее всех, конечно, я радовался. Еще вчера ругал себя, страдал, сомневался, сереньким и безвольным человеком считал. А сегодня — смотри-ка! Задумал и сделал! Значит, гожусь на что-то! И Алеша, словно подслушав мои мысли, подтвердил:

— Борь, а ты парень — ого-го! Не сердись: шестеркой тебя обозвал. А ты — ого-го!

А Марина вдруг подхватила меня под руку и засмеялась:

— Не так, Леня. Не «ого-го», а «иго-го». И не парень, а конь на звонких копытах! Ты просто молодец, Борька! Вот уж не думала!