Повышение по службе - Александр Николаевич Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторое время мне казалось, что я все еще сплю и вижу сон. Эту гипотезу пришлось отбросить как несостоятельную.
Мы перелетали с места на место. Я собирал и собирал образцы, хоть и понимал уже, что они не дадут мне понимания, я просвечивал дно леса-водоема на пятьдесят метров, то есть на предельную для моего портативного геолокатора глубину, и не видел там ничего, что могло бы вызвать такой феномен. Не было там избытка соединений кальция, магния и стронция, ну не было! Откуда же тогда они взялись? Я пойму, мысленно твердил я себе, я обязательно пойму, вот только разберусь вон с тем местом… и с этим… и вон с тем еще… И я «разбирался» – осматривал, фотографировал, скалывал, просвечивал, то есть делал все, что полагается делать в поле, но ничегошеньки не понимал в том, что происходит, а понимал лишь то, что на самом-то деле я ни с чем не разберусь, потому что не умею переть буром против моих же представлений о природе. Все это было похоже не на природный процесс, а на чью-то глупую выходку, на выдумку психа, которая вдруг взяла и решила овеществиться. Знать бы еще – зачем…
Чтобы свести меня с ума? А что, это тоже версия.
Творилось что-то неописуемое. Растительность не только покрывалась известняковой коркой – она сама становилась известняком. Сверкающие кристаллы с одинаковой легкостью обволакивали тонкие былинки и толстенные стволы, это творилось прямо на глазах, и двоились внутри исландского шпата поглощенные растения, вначале четкие, как нарисованные, а потом лишь зыбкие полупрозрачные тени. Замещение живой ткани карбонатом кальция происходило стремительно, как в анимационном фильме, и плевать было природе на то, что обычно этот процесс требует как минимум десятков лет и обязательно идет в растворах. Я-то видел: бурное, практически взрывное известкование шло повсюду. Природа насмехалась над нами, известняк глумился, арагонит назойливо сверкал, вкрапления желтоватого магнезита и бурого сидерита сводили с ума, удивительной красоты сростки кристаллов гипса попросту издевались, и только зависшее вблизи зенита солнце по-прежнему жарило, делая вид, что ничего не изменилось, да с моря веял слабый ветерок. Вода куда-то уходила, а та, что не успела уйти, прямо на глазах покрывалась прочной известковой коркой. По ней можно было пройти от острова к острову, и я ходил, а Веня Фейгенбойм тащился следом, снимал кадры направо и налево, собирал образцы в набрюшный контейнер и все время бубнил, что пора возвращаться.
Куда? В скучный медотсек?
Больше всего меня поразила гигантская морда одной земноводной твари, торчащая из доломитовой корки. Местный владыка, гегемон этих полузатонувших зарослей, был еще жив, но уже не мог дышать. Плоская бородавчатая морда чудовища окаменела, лишь глаза, два темных глаза навыкате еще шевелились через силу. Но вскоре застыли и они, а спустя несколько минут побелели. Хоть бери молоток да откалывай эту голову – вот, мол, изваяние один в один, годный экспонат для музея, никакой скульптор не сделает лучше…
– Как бы нам самим не обызвестковаться, – громко сказал теряющий терпение Веня.
Между прочим, резонное опасение.
– Сейчас, сейчас… – пробормотал я, еще на что-то надеясь. – Еще пять минут…
Какие пять минут? О чем я? На что надеюсь – на озарение? Так оно не приходит по заказу. Или на то, что ополоумевшая действительность вдруг сама собой произведет на свет нечто объясняющее смысл и причину феномена? Так и это вряд ли.
Вокруг творилось до боли непонятное. Что это – неравнодушная природа? Природа, которой вдруг стало не наплевать? С чего бы вдруг?.. И на что ей не наплевать, спрашивается? И почему она хулиганит?
– Опасно здесь, говорю, – в который раз пробубнил Веня.
– Ты уже известкуешься? – огрызнулся я. – По-моему, нет.
– Когда до нас дойдет, поздно будет.
Я проигнорировал это паническое высказывание. Веня помолчал и сказал:
– Два. – У него вообще есть привычка изъясняться числительными.
– Чего два?
– Два придурка. Сунулись в то, чего не знают. Видел, как муха вязнет в варенье?
– Ладно, – нехотя согласился я. – Мотаем отсюда. Где наша «бабочка»?
– Да вроде там, – со вздохом облегчения показал Веня.
– Тогда веди.
У меня хорошее чувство направления, но Веня просто родился с компасом в голове. Тут с ним лучше не спорить.
«Бабочку» известкование не затронуло – как мы ее поставили на островке, примяв днищем мелкие хвощи и ветвистые водоросли, так она и стояла, только уже не на живом, а на мертвом, да и островок исчез, слившись с известковой твердью. Напоследок я отломил красивую, всю в мелких кристалликах веточку папоротника. Подарю Лоре, авось не станет злиться на меня за побег…
Лора не злилась – злилась Этель, и я ее понимал. Кто, как не начальник экспедиции, отвечает за выполнение программы и что ей, начальнице, делать, когда программа под угрозой? Наплевать на природный феномен и продолжать работать по плану? Или наплевать на план и бросить все силы на изучение феномена?
Она даже забыла наказать нас с Веней, тем более что Люк Дювивье, слетавший к морю посмотреть, как ведет себя растительность на литорали, вернулся сконфуженный и совершенно голый, а жизнерадостное ржание всех, кто находился в лагере, довело его до исступления. «Придурки вы! – кричал он. – Вас бы туда! Поглядел бы я, как вы…» Подколки быстро сошли на нет – уж очень Дювивье был расстроен.
– Что с одеждой-то случилось?
– Что-что… Рассыпалась прямо на мне. Побелела, сделалась хрупкой и давай отламываться да отваливаться… Думал, и мне каюк. Останусь на берегу, как те каменные рыбы…
На литорали он наблюдал примерно ту же картину, что мы с Веней в лесу-водоеме. То есть в бывшем лесу-водоеме, который теперь не лес и не водоем… Только Дювивье повезло чуточку меньше, чем нам.
Всех троих Симпсон сдала Лоре на предмет проверки – не несем ли мы в себе заразу известкования. Никто даже не посмел вякнуть, что это-де антинаучно. Так что я вновь оказался в медотсеке, причем в изоляции от всех, кроме Лоры. Почти в одиночном заключении, спасибо, что хоть в исподнем, а не нагишом, как в прошлый раз.
Как и следовало ожидать, никакой таинственной заразы «Парацельс» во мне не выявил. И все же я
