Однажды будет ветер - Диана Ибрагимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да, помню».
– Обидно, что проклятье не считает фургоны домами, – вздохнула Рина. – Иначе Букашка бы вся сохранилась, и мы бы вселялись в любую вещь внутри нее. Но, с другой стороны, это, наоборот, хорошо: я смогла взять с собой всю семью. Говорят, души, запечатанные в домах, нельзя вынести за их пределы. Только если человек находился снаружи в ночь запуска Ветродуя и вселился в отдельную вещь, его можно перемещать куда угодно. А правда, что тот, кто вселился в отдельную вещь, ни в какую другую перейти не может?
«Это правда», – подтвердил Клим.
– Значит, ты до запуска Ветродуя так и будешь велосипедом, а мои родители и брат – часовыми стрелками? Кстати, я забыла вас познакомить, – Рина повернула часы, чтобы показать им Клима. – Вот, это мой друг.
«Привет», – дзинькнул звонок.
Мама выписала вежливую улыбку.
«Я все еще встревожен!» – заявил папа.
«Ты мне не нравишься!» – покрутился влево Альберт.
– А это мои родители и брат, они очень рады знакомству, – скороговоркой сказала Рина и поспешно убрала часы, хоть и сознавала, что Клим вряд ли понял язык стрелок.
Вскоре они спустились с холмов на дорогу и дошли до приземистого, плотно сбитого домика с зелеными стенами. Из-за темных окон он выглядел мрачновато, но на столбе у калитки висел зажженный фонарь. Как только стадо оказалось у ворот, створка отъехала внутрь, пропуская животных во двор, а оттуда в хлев. Помощь Клима тут не понадобилась – коз подгоняла старенькая метла.
– Здравствуйте, – робко сказала Рина.
Ей было страшно заходить через ворота. Вдруг тяжелая дубовая створка резко встанет на место и собьет ее? Клим словно бы понял это и медленно въехал во двор, держась наравне с Риной. Та крепко стиснула его руль и боязливо озиралась по сторонам.
Во дворе пахло соломой и свежим навозом. Земля под ногами была без единой травинки, зато справа, в загороженном палисаднике, бушевали цветы, а слева, за еще одним частоколом, раскинулся сад, полный спелых яблок и винограда.
Метла загнала коз и сама залетела в сарай. Дверца закрылась на засов, а потом и ворота за спиной резко бахнули, на секунду разогнав воздух до ветра. У Рины аж волосы поднялись. Хорошо, что от страха она обычно немела и не вскрикнула в тот момент, но зато выпустила руль, и Клим уехал вперед. На крыльцо были настелены доски, по которым он скользнул в сенцы через открытую дверь. Когда Рина поспешила следом, фонарь снялся со столба и полетел перед ней. Запах от него исходил неприятный. Наверное, бабушка делала свечи из китового или акульего жира, которого были целые бочки в лодочных сараях у пристани. Клим говорил, что этот жир стоит там десятилетиями и совсем не портится, потому что его хранят в кудесничьей таре. Сало коптило и воняло, но, похоже, это был единственный источник света, не считая велосипедного фонарика, работавшего от солнца.
– Спасибо, что приютили, – сказала Рина, разуваясь и ступая по грубоватым половикам в маленькую комнату.
В доме было тепло, но ничуть не затхло и не пыльно. Тут пахло шерстью, молодым вином и яблоками. Тонко нарезанные, они сушились на подоконниках, а на крюках вдоль стен висели пучки лекарственных трав. На полках поблескивали банки с изюмом и курагой, наверняка из собственного сада. У печки стояла большая бутыль, в которой играло вино. Должно быть, ради него бабушка и топила печь: от покойного деда Рина знала, что в холоде оно не бродит.
Все в этом доме выглядело так, словно его хозяйка была уверена, что в любой момент может снова стать человеком. Она как ни в чем не бывало делала заготовки на зиму, растила овощи на огороде, собирала урожай в саду и доила коз. И так год от года вот уже две сотни лет. Рина бы давно свихнулась на ее месте. Рыбоводье даже вблизи выглядело совсем мертвым, и только дом этой старушки все еще жил. Как тут не проникнуться к ней уважением?
Лампа светила тускло, и рассмотреть комнату в сумерках было нелегко, но Рина поняла, что это нечто вроде гостиной, объединенной с кухней и столовой. Окна тут выходили на палисадник, а слева, судя по дверям, находились еще две комнаты. Рина окрестила их спальнями, потому что в деревнях редко можно было найти дома с ванными, и к тому же она заметила среди хозяйственных построек баню, легко узнаваемую по трубе.
Клим взволнованно крутился возле гостьи, но помочь ей ничем не мог. Не зная, что делать, Рина неловко переминалась с ноги на ногу, пока рядом с ней не бахнулся табурет.
– С-спасибо, – пробормотала она и тихонько села на самый краешек, не став снимать сумку.
На плечи упало что-то колючее – пуховая шаль. Клим убедился, что Рина в порядке, и поехал обратно в сенцы. Перед ним ловко открывались двери и тут же закрывались, чтобы не выпускать тепло. Рина из окна видела, как велосипед подъехал к дровянику, и невидимая бабушка нагрузила на обе стороны его руля по охапке дров. Они были перевязаны проволокой и держались на больших рыболовных крючках.
«Почему она сама их не занесет? – задумалась Рина. – Она же может двигать тут что угодно. – И секунду спустя ответила на свой вопрос. – А, точно! В дневнике написано, что человек внутри дома может за раз вселиться только в один предмет. У бабушки не получится одновременно нести дрова и открывать себе двери. Стоп. Но в охапке же много дров… значит, она вселилась в проволоку, которая их держит? Нет. Скорее всего – в крючки».
От этой мысли Рине стало немного спокойнее.
«Надо просто следить за вещами, которые двигаются. Тогда она не застанет меня врасплох».
Когда Клим вернулся в дом, невидимая бабушка открыла топку и подбросила к тлеющим уголькам сухих веток, щепы и поленьев. Потом поднесла к ним старинный искродел – длинную механическую зажигалку с рычажком, – щелкнула им, и загорелся огонь.
Наблюдать за ожившими вещами было странно, но куда больше Рина удивлялась тому, как быстро к этому привыкла.
«Ну, я все-таки сама была вещью последние двести лет, даже если сейчас ничего не помню, – сказала она себе. – Где-то внутри воспоминания остались».
Печь нагрелась, и стало намного теплее. Рина подвинула табурет к беленому боку и прислонилась к нему спиной, поджав босые ступни. Клим еще раз выехал во двор и на этот раз вернулся с двумя ведрами на ручках, полными парного молока. Рина ненавидела