На кровавых волнах (СИ) - "Mass Adrian"

— Это и есть ваш адмирал, полагаю? — он тяжело вздохнул и снова облокотился на фальшборт. — В общем, главное отличие этого мира от нашего — здесь не было потопа, а следовательно, не приходилось прилагать огромные усилия для борьбы с последствиями. Вдобавок здесь смогли создать самолёты — летательные аппараты тяжелее воздуха. Вы их уже видели, командир. Флот тоже активно ими пользуется — придумали целый класс кораблей, которые почти не вооружены, зато носят на себе самолёты и всё необходимое для их обслуживания. А что касается Японии, то после Русско-Японской войны она участвовала в Первой Мировой, потом вторглась в Китай, а теперь вовсю воюет во Второй Мировой. И ладно бы это была просто война…

Его руки сжались в кулаки, а зубы сжались. Акено невольно сделала шаг назад. На миг сержант показался очень страшным.

— Вы имеете в виду… то, что мы видели?

— То, что вы видели, командир, это даже не вершина айсберга. Ваша старпом увидела немного больше, и ей, по-моему, до сих пор не по себе. В этой Японии культивируется насилие, кровожадность и ненависть ко всем иностранцам. Только японцы — достойный народ, а остальные, за вычетом союзников по Оси, недостойны даже того, чтобы считаться людьми, — проговорил Кавада. — Самые ужасные военные преступления, про которые ты когда-либо слышала, здесь не просто норма, а воинская доблесть, а у особистов из Кэмпэйтай и Токкэйтай развязаны руки. Поэтому я вас и вытащил.

Мисаки кивнула. Внутри неё как-то похолодело. Даже если всё было на самом деле, даже если это был действительно параллельный мир, то становилось жутко от того, что её родная страна могла превратиться в одну большую машину насилия, активно поощряющую всё то, с чем саму Акено учили бороться.

— Подождите, — вдруг спохватилась она. — Вы сказали: «Мы и сами не сразу поняли». То есть вы были не один?

Кавада поник. Это так разительно контрастировало с его недавней злостью и с той спокойной уверенностью, которая была ему присуща прошлой ночью, что командир едва не выпустила Исороку из рук.

— Вы правы, командир. Я, как вы помните, сержант Сил Самообороны. Во время учений по десантированию на берег наше отделение попало в туман, о котором никто не предупреждал. Когда мы вышли из этого тумана, то берег куда-то исчез, навигатор потерял связь со спутником, а связь молчала. От аварийного маячка, как вы догадываетесь, тоже толку не было. Но нам повезло найти берег. Вот тогда и начались проблемы… — он ненадолго замолчал, разглядывая палубу под ногами. — Это была Япония, но, как вы догадываетесь, не наша. Нас приняли за диверсантов и начали охоту. Я потерял половину отделения, и мало того — снаряжение попало в руки Японской Императорской Армии. Тогда мы, конечно, ещё не знали, что это она. В общем, снаряжение удалось отбить, но в итоге я остался один.

Сержант медленно сунул руку в карман и достал оттуда связку личных жетонов. Акено, к своему стыду, ни разу не видела их вблизи — только в кино. Впрочем, реальность мало отличалась от фильмов: заурядные металлические пластины с выгравированными личными данными.

— Это… их жетоны, да? — полушёпотом спросила командир. Кавада кивнул.

— Так точно. Единственное, что осталось от ребят. От оружия и снаряжения я избавился, оторвался от хвоста, украл одежду и кое-как влился в местное общество. Поначалу даже спать нормально не мог — всё казалось, что меня вот-вот найдут. Не нашли, зато я автоматически попал под закон о мобилизации. Так я стал рядовым. Поначалу я не боялся, командир, меня же готовили к бою. А потом случился Нанкин…

Снова воцарилась тишина. Акено чувствовала непривычную смесь любопытства и страха. Она хотела услышать историю сержанта до конца, но боялась того, что может услышать.

К ним подошла Микан Ирако с подносом в руках.

— Командир, сержант, я принесла онигири. Налетайте!

Переглянувшись с Кавадой, Акено опустила Исороку на палубу, взяла два онигири и протянула один своему несчастливому собеседнику. Тот машинально взял угощение и коротко поблагодарил.

— Спасибо большое, — улыбнулась Мисаки. — А с чем они?

— Секрет, — подмигнула Микан. — Командир, возьми ещё. Два дня голодухи — это вредно для здоровья.

Акено кивнула и взяла ещё один онигири. Пока она решала, с какого начать, Кавада попробовал свой и похвалил готовку. Микан покраснела и, пожелав приятного аппетита, удалилась.

— У вас хороший экипаж, командир. Как будто снова в Силах Самообороны.

— Вы вернётесь домой и окажетесь среди своих, — уверенно ответила Акено. — С вашей помощью мы точно выберемся отсюда.

Сержант покачал головой, пережёвывая очередной кусок угощения.

— Я уйду из Сил Самообороны. У каждого человека есть свой предел, командир. Я своего достиг ещё в Нанкине. Когда мы выберемся из этого ада, я напишу рапорт об уходе и вернусь к семье. Довольно с меня кошмаров.

— Вы так и не рассказали, что там случилось, — сказала Мисаки. — Но если не хотите, то не надо.

— Надо. Я всё расскажу. Всё равно устал держать всё это в себе. Рано или поздно сорвался бы, если бы не ваше появление, — Кавада поднял голову к темнеющему небу. — Я уже говорил, что та казнь, которую вы увидели из грузовика — лишь вершина айсберга? Так вот, в Нанкине был сущий кошмар. Не щадили ни военнопленных, ни гражданских. Резня, мародёрство, изнасилования, жестокие развлечения… Мне до сих пор всё это снится в кошмарах. Закрою глаза — и сразу вижу, как сгоняют в кучу ваших ровесниц, а потом… — он отвернулся, но Акено была готова поклясться, что увидела в глазах сержанта слёзы. — Об этой резне даже в газетах печатали, да с таким восхищением. «Потрясающий рекорд в обезглавливании ста человек — оба вторых лейтенанта начинают дополнительный раунд!»¹ — так они писали. И люди это одобряли. Вся страна сошла с ума, командир. Все до одного.

— Это невозможно… — прошептала шокированная Акено. — Не может быть, чтобы вся страна поддерживала такое!

— Может! — крикнул Кавада и поник. — Извините, командир. Я сам в это не верил. Но наказали всего несколько человек, и то лишь за то, что они бросили посты или патрули ради этой вакханалии. А потом начали строить «станции утешения», лагеря для военнопленных, научные станции, где ставили эксперименты на людях. Я как мог увиливал от всего этого. Если получалось — помогал жертвам сбежать. Это опасно, но мне было плевать. Лучше уж получить пулю, чем сидеть сложа руки. Я чувствовал себя спокойно только в бою. Только ты, твоя винтовка и солдат в окопе напротив. Никакого безумия, никаких зверств — только то, чему меня учили. Я старался не выделяться, но после «номонханского инцидента»² меня всё же приметили и предложили «уйти от этих неудачников и пойти в морскую пехоту, чтобы служить с настоящими мужиками». Я согласился — думал, что на флоте всего этого кошмара не будет. Я ошибался. Никакой разницы, только снаряжение лучше и паёк чуть съедобнее³. А безумие точно такое же. Так я и держался. Воевал, помогал пленным и гражданским, если мог, старался не сойти с ума. Даже не знаю, смогу ли теперь спокойно смотреть на наш флаг.

Дальше они ели в тишине. Акено не знала, что сказать, как подбодрить, как вывести из уже ничем не скрываемой хандры сержанта, который семь лет провёл в сущей преисподней, причём даже не на правах жертвы, а в рядах палачей, что для человека разумного, не лишившегося совести, было ничуть не меньшей пыткой.

— Осталось недолго, — негромко произнесла Мисаки. — Мы выберемся. С вашей помощью.

Она прикусила язык, думая, что и так сболтнула лишнего. Не хотелось заставлять Каваду думать, что она взваливает на него все надежды как на военного советника, на единственного человека, который знал, что и как работает в этом мире. Но присутствие человека опытного и знающего, рискнувшего жизнью, чтобы помочь с побегом, вселяло уверенность, что всё удастся, и ни американцы, ни японцы им не страшны.

— Выберемся, — тихо ответил сержант после небольшой паузы. — Даже не верится, что наконец-то увижусь с семьёй. Дочь, наверное, уже ваша ровесница. Боюсь, не узнает меня.