Мальчик на качелях - Николай Оганесов

Он кивнул и неожиданно выпалил:

– Многие годы профессор ходил в одном и том же костюме. Мы даже острили по этому поводу, разумеется, не в его присутствии.

Так же внезапно он замолчал.

– Ваша секретарша намекнула мне, что особенно тепло он относился к преподавателю Клейменовой Клавдии Степановне. Это верно?

– Не замечал.

Не хотел бы я, чтобы когда-нибудь, через много лет обо мне отзывались так, как отзывались о Вышемирском. А ведь дело к тому идет! Нет, нет, в ближайшее же воскресенье вместе с женой и дочерью мы проведем экстренное мероприятие, отправимся куда-нибудь... Куда? Ну, конечно, в Музей изобразительных искусств! Может быть, тогда обо мне скажут: все свое свободное время следователь Скаргин посвящал искусству!

– Вы свободны, – сказал я.

Мужчина попрощался и деликатно прикрыл за собой дверь.

В соседней комнате звякнуло ведро. Уборщица заглянула в кабинет и, убедившись, что, кроме меня, никого нет, бросила мокрую тряпку на пол.

На улице стемнело. Стало прохладнее. Все вокруг было расплывчатым, неопределенным. Деревья казались не то слишком далекими, не то слишком близкими. Огни уличных фонарей окружали туманные ореолы. Где-то жгли сухие листья, и воздух был дымчатым и одновременно прозрачным. Так бывает только в середине осени.

Домой я возвращался пешком. По обе стороны улицы смутно белели здания. Я вдыхал пахнущий дымом воздух, чтобы не забыть, мысленно дописывал еще одну строчку в план работы: «Леонид Головня, парк имени Чкалова». Если у профессора при жизни были враги, то уместно проверить, не относился ли к их числу взяточник с кафедры Вышемирского, о котором рассказывал прокурор. Головня (это его фамилия), осужденный в свое время к четырем годам лишения свободы, успел освободиться из мест заключения и ныне работал сторожем в парке культуры.

«А что, если Юрий уже вернулся? – подумал я. – Может быть, съездить?» Я прикинул, сколько времени займет дорога на улицу Доватора, потом вспомнил о скрытом посте у дома. Ехать не было никакого смысла. Если там что-то произошло, первым делом сообщение поступит в райотдел. Оттуда Логвинову или Сотниченко. И тот и другой обязательно позвонят ко мне домой.

При мысли о доме я почувствовал легкое угрызение совести: в редакции задержался дольше, чем рассчитывал, из деканата позвонить забыл, а на часах уже восемь.

В кармане нашлась двухкопеечная монета. Я дошел до первой телефонной будки и набрал свой домашний номер. Трубку сняла жена.

– Зина, ты? – Вопрос в высшей степени глупый, но ничего умнее я придумать не мог. – Мне никто не звонил?

– Никто.

Я посмотрел на трамвайные рельсы, блестевшие в двух шагах от телефонной будки: Парк имени Чкалова находился всего в одной остановке отсюда. Обидно было не воспользоваться этим.

– Ты домой собираешься? – спросила жена. Я чувствовал себя как охотник, погнавшийся за двумя зайцами: огорчать жену не хочется, но и отказаться от идеи посетить парк не могу. – Ты почему молчишь, Володя?

– Сегодня такая погода...

– И что? – насторожилась она.

– Листья жгут...

– Что-то я тебя не пойму.

– Зина... – начал я, но осекся.

– Говори, чего уж там. – В ее голосе я услышал нотки усталости.

– Зина, – снова начал я. – Зина, мы так давно не были вместе, вдвоем. – Куда делся мой практицизм? Мысль о парке, о Головне, о пунктах, галочках вдруг исчезла. – Я подумал, может быть, мы с тобой погуляем? Слышишь?

– Слышу, – сказала она.

– Уложи Олю и приезжай. Я буду ждать тебя минут через сорок у входа в парк имени Чкалова. А обратно вернемся пешком. Идет?

– Почему через сорок?

Женщина есть женщина!

– Раньше не могу... Не опаздывай, хорошо?

– Шея у тебя, конечно, нараспашку, – сказала она напоследок, и я представил себе ее улыбку так четко, словно находился где-то совсем рядом – только руку протяни.

Времени в моем распоряжении оставалось в обрез. Я повесил трубку и, на ходу поправляя шарф, побежал к трамвайной остановке.

Изредка удается догнать двух зайцев сразу. Хорошим охотникам, разумеется.

С шумной и ярко освещенной аллеи парка надо было свернуть к зданию бывшего пожарного депо, где, по моим сведениям, безотлучно находился сторож. По мере приближения к приземистому двухэтажному зданию шум, доносившийся с аллеи, утихал, а гуляющие встречались все реже. Под ногами потрескивали сухие ветви, с деревьев то и дело срывались и, кружа, падали на землю листья.

На втором этаже располагались кружки и секции, а весь первый этаж здания служил гаражом для парковских автомашин. Чуть в сторонке высилась бывшая пожарная каланча, отдаленно похожая на крепостную башню.

На мой стук дверь гаража распахнулась.

– Где найти сторожа? – спросил я у здоровенного парня в промасленной брезентовой спецовке.

– Это мыслителя, что ли? – Он широко улыбнулся и махнул в сторону каланчи. – Он в своей летней резиденции. На самом верху.

Поблагодарив его, я посмотрел в ту сторону. Кричать бесполезно, придется лезть на самый верх. Другого способа увидеться с Леонидом Осиповичем Головней не было.

Я начал подниматься по крутым, лязгающим на каждом шагу ступенькам, прикидывая, сколько времени оставалось в запасе. Когда до верхней площадки оставалось метра два, раздался зычный голос:

– Кого там несет? Уши надеру!

Я просунул голову в люк, вырезанный в деревянном полу, и наткнулся на взгляд мужчины. Он сидел в выцветшем шезлонге, а слева от него на маленьком самодельном столике горела старая настольная лампа с оранжевым абажуром.

– Леонид Осипович? – спросил я, одолев последнюю ступеньку.

– Он самый. – Близко посаженные глаза мужчины светились любопытством. – А вы, позвольте узнать, кто такой?

Я представился.

– Надо же! И здесь нашли. – Он промурлыкал что-то вроде отрывка из арии и демонстративно, явно из расчета на зрителя в моем лице, потянулся. – А я слышу, кто-то поднимается – думал, алкаш какой-нибудь по ошибке забрел.

Леонид Осипович не спускал с меня прищуренных глаз. Не знаю, что интересного он нашел во мне, но сам он являл собой не совсем обычное зрелище. На нем была рваная телогрейка, под которой на помятой, будто жеваной рубашке болтался скрученный в жгут шелковый галстук со следами старых, уже развязанных узлов. Этот странный наряд дополняли засаленные полосатые брюки и начищенные зубным порошком белые парусиновые туфли. Последний раз такую обувь мне приходилось видеть году в пятьдесят седьмом.

– А это, значит, ваш пост?

Я подошел к перилам, ограждающим дощатый помост, и осмотрелся. Сверху парк культуры выглядел лесным массивом, на больших и малых полянах которого светлячками двигались огни аттракционов. Вдали огненным кольцом медленно крутилось колесо обозрения. В стороне от главной аллеи, помеченной густой цепочкой огней, стоял освещенный прожекторами фюзеляж списанного самолета, издали похожий на серебристый футляр от гаванской сигары.

– Это моя башня из слоновой кости, – сказал Головня. И я не понял, сказал он это в шутку или всерьез.

Кроме столика и шезлонга, в котором продолжал сидеть Леонид Осипович, на вышке был еще запирающийся на висячий замок ящик и внушительных размеров клетка. Внутри клетки с подпорки на подпорку с мелодичностью заводной игрушки прыгал щегол. Сверху на прутьях лежала ветка каштана.

Проследив за моим взглядом. Головня постучал по боковой стенке клетки.

– Он у меня головастый, но щебечет строго по расписанию – утром. Ни днем, ни ночью из него звука не выжмешь.

– Трунк-трунк, – прыгал в клетке щегол. – Трунк-трунк.

– Вот и ветку для него срезал, чтобы чувствовал себя, как на воле. Мы, люди, любим имитировать, причем все что угодно, даже свободу...

Он открыл ящик, вытащил оттуда спиртовку, турку, жестяную банку и два чистых стакана.

– Извините, кофейных чашек у меня нет.

– А что вы собираетесь делать?

– Непонятно? – Головня зажег спиртовку. – Сымитируем ресторан «Седьмое небо». Неужто кофе не желаете?

Так всегда. Когда времени мало, тебе недвусмысленно дают понять, что спешкой ничего не добьешься, не задашь даже парочки казенных вопросов. Что поделаешь? Мы неторопливо живем, растим детей, работаем, но вот является следователь и за полчаса хочет узнать и понять, как мы жили, как растили детей, как работали. Незавидный труд, и, можете поверить, чашки дармового кофе нам перепадают нечасто.

– Не откажусь, – сказал я.

Леонид Осипович наполнил турку водой, поставил ее на огонь.

– Нравится вам здесь?

– Нравится.

– Могу поменяться, – предложил он. – Или не хотите?

– Не хочу, – признался я.

– Ну да, у вас же работа престижная, я не учел.

– Вам, Леонид Осипович, некого винить за то, что пришлось сменить «престижную» должность на «непрестижную».