Я зову тебя - Елена Хуторная

– Не оправдывай! Нет ему оправданий!

Кое-как Ольге удалось уговорить бабушку принять успокоительное, после которого та наконец уснула. Ольге вдруг вспомнилось, с какой уверенностью всегда Глеб говорил, что бабушка никогда не будет относиться к нему хорошо. И на дачу после смерти деда он ни разу не приехал. Выходит, знал? Значит, она ему сказала? И он все эти десять лет жил с этим?! Ольга не могла дождаться утра, чтобы спросить у бабушки, а как же тогда тот случай с мамой, когда они с дедом сделали все, чтобы выпутать ее из истории с одной из ее учениц, которая выбросилась из окна? Ей все девочки класса написали ужасное письмо с отказом принимать ее за свою до скончания веков, причем в предельно резкой и грубой форме, на которую только способны подростки. Девочка, к счастью, выжила, хотя и осталась хромой на всю жизнь, но мама до конца дней не смогла простить себе, что не предотвратила этого, несмотря на то, что видела, что творится неладное. Бабушка же всегда повторяла, что мама ни в чем не виновата, что каждый сам строит свою судьбу и уж если что-то предначертано, то, выходит, так тому и быть. Значит, сама не верила в это, а маму убеждала просто для того, чтобы та могла жить дальше? Или, может, на ее взгляд, преждевременная смерть уже довольно пожилого человека не шла ни в какое сравнение с хромотой молодой девушки?

Утром бабушке стало плохо, и она больше так и не пришла в сознание настолько, чтобы Ольга смогла поговорить с ней. Умирала, а так и не простила. Ну как, как она могла?! Ведь такую жизнь прожила, чего только ни повидала, а принять человека, самого близкого, который остался у Ольги после ее смерти, так и не смогла!

Ольга подошла к окну и смотрела, как гнутся деревья под порывами ветра, слушала его завывания и хотелось выть вместе с ним, вывернуться наизнанку, чтобы выдуло всю боль, горечь, сожаления, выкричать всю муку, скопившуюся в душе. Возьми меня, возьми меня с собой!!!…

Сколько она ни пыталась звонить Глебу, разговоры получались скомканные и торопливые, его постоянно кто-то дергал, он отвлекался, раздражался, старался быстрее закончить разговор и так и не сказал ничего определенного по поводу того, когда собирается вернуться.

На сорок дней поднялся такой ураган, что на поминки пришли только старушки, которые жили в одном доме с бабушкой. Проводив их, Ольга снова набрала номер Глеба – он не отвечал. Ольга с яростью отбросила телефон, но тот упал на мягкий диван, так что даже этот жест не принес облегчения. За окном с треском сломался старый тополь, с шумом рухнул на чей-то автомобиль, стекла в рамах дрожали так, что казалось, в следующую секунду они лопнут под напором воющей стихии. И все же Ольга не смогла заставить себя остаться в квартире у бабушки.

На улице не было видно ни одного человека, да и вообще не было видно ничего: не успела Ольга выйти, как в глаза бросило песком, и она, зажмурившись, наугад сделала несколько шагов. Хотелось рваться и выть вместе с ветром, кричать, топать ногами, рассыпаться тысячью острых осколков и зло кидаться на все живое, мягкое, теплое. Каждый раз, когда Ольга отрывала ногу от земли, чтобы сделать очередной шаг, ветер подхватывал ее, будто чувствуя ослабевающую связь с опорой под ногами, так что казалось, что он не даст ей больше ступить на землю, и вдруг она действительно поняла, что больше не касается дороги – ветер вобрал ее в свою тугую воронку, сдавив со всех сторон, заставив задохнуться на мгновение. Но она вместо того, чтобы испугаться, вдруг почувствовала прилив яростной радости, выпустила из себя свою собственную бурю, слилась ею с беснующейся вокруг стихией, растворилась в ней, взвилась вверх и в стороны до боли напрягши все, что оставалось еще от тела и разума, и уже сама была этим неистово орущим серым смерчем, носящимся над городом, разбивающимся об острые углы домов, врезающийся в узкие проходы между зданиями, бьющий стекла в окнах, колющий, режущий, убивающий. Серые тучи собрались над городом, притянутые бешеной воронкой, гремел гром, сверкали молнии, но казалось и этого было мало – разверзнись земля!!!

Сколько же боли в мире, утрат, сожалений, как часто приходится терять близких, которые уходят от нас, отдаляются, погибают, через сколько страданий приходится пройти, чтобы сохранить в себе хотя бы частицу хорошего, которого так щедро было дано от рождения, и все равно цепляешься за эту жизнь, бережешь ее, любишь, любишь тех, кто любит тебя, а иногда и тех, кто не любит, и снова, и снова готов все отдать ради еще одного мгновения счастья. Да, несмотря ни на что…

В один из моментов внутри вдруг стало так пусто, что стараясь заполнить эту пустоту, воронка втянула в себя одну из огромных, упругих от переполнявшей их влаги туч. Тут же отяжелела, замедлилась, почти остановилась. И в тот момент, когда Ольга пожалела, что смерчи не умеют плакать, пролилась на землю тяжелой водой, вымывая из усталого неба песок и мусор, и лилась, очищая и осветляя все вокруг, лилась потоком до тех пор, пока не пошла на убыль и не стала просто дождем, который утешая все вокруг, убаюкивая, все слабел, слабел, пока и вовсе не прекратился…

Очнулась на скамейке у рощицы недалеко от своего дома. Светало. Деревянное сидение было влажным, пахло ранним утром, мокрой травой, с веток, нависавших над скамейкой, падали тяжелые капли. Ольга чувствовала себя усталой, измотанной, но на душе было легко. Думать ни о чем не хотелось. Она встала и пошла к дому.

Не успела открыть дверь, как из комнаты выбежал Глеб, отодвинул стоявшую у порога дорожную сумку, давая ей пройти.

– Ты где была? – накинулся на нее, одновременно помогая снять мокрый плащ. – Я всех друзей обзвонил, родственников, твой телефон не отвечает! Все нормально? Ты в порядке?

Заставил переодеться в сухое, усадил на диван, укрыл пледом, побежал на кухню варить чай.

Ольга начала понемногу отогреваться. Возвращаться обратно в свою жизнь, обнаруживая в ней свою любовь к бабушкиным тапочкам, видневшимся из-под кресла, к ее очкам, которые делали ее похожей на престарелого деятеля шоу-бизнеса, к пуховому платку, который снова пах бабушкой, а не лекарствами. Вдруг подумала, что если бы бабушка сейчас была рядом, то и она не отказалась бы от