Крепость бессмертных - Святослав Славчев

- Эй, прикуси язык! - толкаю я его в бок. Сдается мне, вон тот продавец просяных лепешек проявляет к нашему разговору повышенное внимание. Но Лучиано уже сорвался с цепи.

- Вот он, род людской! Все хотят быть вечными. Потому и привалили сюда, храбрецы!

- Ну а ты чем лучше? - допытываюсь я. - Вертишься вокруг… хм, этой, около которой вертишься, жить без нее не можешь. Вечного блаженства домогаешься. В придачу, так сказать, к бессмертию, а?

Он глядит на меня, должно быть, намереваясь испепелить взглядом. Но призрак не убьешь.

Тем временем выводят приговоренных к казни, толпа задвигалась и взревела, нас закрутило в людском водовороте, и мы потеряли друг друга из виду. Лучиано, конечно, взбешен, но ему нелишне кое о чем поразмыслить.

А когда бессмертный размышляет, это всегда на пользу. Тем паче для Лучиано, который то и дело запутывается в немыслимых историях, откуда я вытаскиваю его с немалыми усилиями.

Чего стоит, к примеру, одна только эта возня с минхером Петрусом - далеко не последним человеком в городе.

Минхер Петрус слег, весь скрюченный, без движения. Уж как только не колдовали над ним врачеватели: то кровь пустят, то песком горячим прожаривают - все втуне. Ему бы Лучиано пригласить, да, видать, опасался сквалыга: не слишком ли дорого возьмет чудодей. Справедливости ради надо признать, что торгашам и скопидомам мой друг не спускал.

И вот как-то в воскресенье Лучиано зашел ко мне необычайно веселым.

- С чем пожаловал? - спросил я. - Раз ты весел, стало быть, не к добру. Опять каверзу затеял?

- Ты прав, мудрый! Я затеял исцелить Петруса.

- С чего ты так подобрел?

- Нынче после литургии викарий возвестил всему приходу. Мол, так и так, благочестивый раб божий Петрус отвалит сто дублонов тому, кто с божьей помощью поставит его на ноги, сиречь избавит от тяжкого недуга. Теперь пораскинь умом: великая выйдет потеха, коли я вылечу старикашку и ему придется выплатить сто дублонов. Да он же от огорчения тут же отдаст богу душу!

- Выбрось сию блажь из головы! - сказал я. - Петрус и на том свете не расстанется с золотишком, Зря время потратишь.

Но Лучиано меня не послушал. Ушел и - надо же умудриться! - на следующий день поставил Петруса на ноги, так что ошалевший исцеленный даже пошел к литургии.

Вечером Лучиано послал слугу за деньгами. Но многомудрый Петрус завел такие речи:

- Твой хозяин, - сказал Петрус, - слуга дьявола! Я обещал заплатить сто дублонов всякому, кто лишит меня хворобы с божьей помощью, а твой хозяин даже ни разу не упомянул святое имя господне! Сей нечестивец злокозненно наслал на меня болезнь, дабы ограбить почтенною© человека.

И приказал для острастки поколошматить слугу.

Услышав крики на улице, я послал Марту выяснить, что случилось. Через минуту она вернулась и все рассказала.

Избитый слуга вернулся к своему хозяину Лучиано, и что будет дальше, то не ведомо никому.

Я выскочил, словно ветер, и помчался к Лучиано. Было ясно - его спровоцировали, чтобы отомстить за содеянное добро.

Я встретил его уже на пороге. Он косо набросил на себя накидку, под ней выдавался эфес шпаги. В лице ни кровинки.

- Стой! - выдохнул я. - Заклинаю тебя, остановись!

Вместо ответа он выхватил шпагу и заревел:

- Убирайся! Убирайся, дьявол! Пришло время каждому получить свое!

- Нет, еще не пришло! - оборвал я. - А ты просто глупец! На кого оставишь Маргариту?

Это его отрезвило. Он все еще упирался острием в мою грудь, но рука у него задрожала.

Я ударил ногой по эфесу, и шпага зазвенела на камнях.

- Поворачивай обратно! - скомандовал я. - Нешто не видишь: они только и ждут, когда ты сам попадешься к ним в руки! Назад! - Тут я перешел на шепот: - Поверь, не пройдет и недели, как за тебя отомстят! Слышишь, отомстят. Разве я тебя хоть раз обманул?

…И отмщенье пришло. Ровно через неделю Петрус снова слег, на сей раз без надежд на поправку. И все обвинили его, а не Лучиано.

Вот так - плохо ли, хорошо - коротали мы дни.

Теперь, когда я размышляю над последовавшими событиями, никак не могу понять, где допустил ошибку. Казалось, я все рассчитал наперед, а вышло хуже некуда. Может, в том и проклятье всех Мефистофелей: даже когда им хочется совершить добро, творят зло.

Прежде всего сыграли роковую роль разноречивые толки вокруг искусства Лучиано-врачевателя. Я научил его всему, что знал, он на лету схватывал основы Гиппократова ремесла. Но могущество над болезнями сделало его настолько дерзким и самоуверенным, что он настроил против себя всех и вся. Даже те, кого он облагодетельствовал, становились зачастую его недоброжелателями.

- Все это ты придумал, мудрый! - говорил Лучиано. - Превыше всего ненавидеть тех, кто нам оказывает помощь!

Да, они падали Лучиано в ноги, когда была нужда, а потом отвечали ему завистью и ненавистью за его могущество, сдобренное высокомерием. Только страх по отношению к графу Гессен-Нойбургу удерживал Вертхайм от соблазна указать нам на городские ворота. Да мы и сами уже давно бы покинули сей город, если бы не Маргарита Реалдо. Лучиано сошел с ума. И был счастлив. Судя по всему, именно в эти дни он не сожалел о запроданной дьяволу душе. Пастор Фром добросовестно выполнял договор.

Но нет, дела наши шли совсем худо, интуиция меня никогда не обманывала. В Тюрингии батраки начали жечь не только поместья в окрестностях замков, но и сами замки. Против непокорных послали наемников, никто из солдат не вернулся. А в Вертхайме народ стал замкнутым, с нами не разговаривали, а порою забывали даже приветствовать. Я пытался вразумить Лучиано, но он только отмахивался.

- Ты можешь все, мудрый! - приговаривал он. - Ты дал мне Маргариту, будь добр, позаботься о нашей греховной страсти!

И я добросовестно играл роль ангела-хранителя их любви. До той роковой минуты, покуда не вернулся брат Маргариты, Я ожидал его возвращения, смутно предчувствуя, что с его появлением придет конец и счастью Лучиано. Но я не подозревал, сколь печально все завершится.

Валентин возвратился в один из осенних вечеров. Днем было пасмурно, но к вечеру подул ветер, разогнал облака, и небо стало красным и прозрачным, как стекло. Мы шли с Лучиано по улице, и я был как никогда спокоен. Он спустя некоторое время собирался увидеться с Маргаритой, а я заглянуть в таверну Рогевена. Осень уже успела зажечь листья дерев, город был напоен горьковатым запахом хризантем, от которого щемило сердце. Ничто не может сравниться с подобными вечерами. Даже весна. Суматошный майский хаос, когда каждая веточка, каждая былинка опережают друг друга в цветении, не настолько волнует меня, как осень. У осени привкус молодого вина, забвения, отмирания - она намного прекрасней.