Крепость бессмертных - Святослав Славчев

Мы двигались по одной из безлюдных улиц в сторону собора, когда от угла отделился силуэт мужчины и перегородил нам дорогу. Он был высок, крепок, русоволос, в грубой солдатской одежде, в ботфортах, заляпанных грязью, - в общем, заправский вояка. Скрестив руки на груди, он разглядывал нас с оттенком презрения.

- Вовремя пожаловали! - пролаял он наконец. - А то я изрядно по вас соскучился, крысы вы эдакие!

Лучиано насупился, с шумом втягивая воздух. Да и я, признаться, изрядно разозлился. Такой благодатный вечер - и на тебе, этот наглец. С такими надо держать ухо востро.

- Отойди, сам переговорю с ним! - сквозь зубы негромко сказал я Лучиано.

Слова мои, как видно, были отнесены за счет боязни, ибо незнакомец тут же выпалил:

- Подлейший трус! А ну-ка пойди сюда, мне надобно получше разглядеть тебя, прежде чем вытряхнуть мерзкую твою душонку!

- Ты… ты кто таков? - спросил взбешенный Лучиано и сунул руку под накидку.

Тот хрипло засмеялся.

- Неужто сестрица моя, развратница, ничего тебе не поведала?

Теперь все стало на свои места. То был Валентин. Кошмарной легенде, видимо, надлежит обратиться в явь. Лучиано должен убить его, чтобы последующие поколения могли пятнать кровью любовь Маргариты, чтобы превратить моего друга в героя и несчастную жертву дьявола!

В руке у Лучиано блеснул кинжал. Я мог бы поклясться: именно этот обоюдоострый кинжал показывал Сибелиус. Острие светилось хищно и зло.

Противник отступил на шаг и выхватил шпагу.

- Ты умрешь первым! - заорал Валентин и бросился вперед.

Лучиано ловко увернулся, но, увы, в исходе поединка сомневаться не приходилось. Шпага против кинжала. Опытный солдат, виртуозно владеющий искусством убивать, - против Лучиано, опытного только в искусстве воскрешать.

Я выхватил пистолет и щелкнул предохранителем. Валентин обернулся ко мне. Его лицо было искривлено ужасной улыбкой, он наслаждался нашим безысходным положением. У меня не осталось сомнений: он разделается с нами и останется чистым в глазах подлого Вертхайма.

Когда он снова вскинул шпагу и начал медленно наступать на Лучиано, я нажал спуск. Видит бог, я не хотел его убивать.

Нападавший выронил шпагу и начал осматриваться вокруг, как бы удивляясь происшедшему. Наверное, я ранил его - то ли в руку, то ли в плечо. Он наклонился за упавшей на землю шпагой, и в этот миг Лучиано сразил его кинжалом.

Казалось, весь мир погрузился в оцепенение. Звенела тишина. Валентин лежал на земле, откуда-то раздались крики, послышался топот.

Мы бросились бежать. Как безумные неслись мы по кривым улицам, выскочили за пределы города, запыхаясь, вскарабкались на гору, царившую над Вертхаймом. Внизу лежал город. Маленькие игрушечные домишки освещались восходившей луной. Ноздри щекотал запах сосен и гнилых листьев. И вновь у меня возникло чувство, что я когда-то уже переживал подобное, что это уже было в другие времена, в те времена, когда мир был еще молодым и беспечальным.

Мы сидим на стволе поваленного дерева и молчим. Наконец Лучиано произносит:

- Я спускаюсь вниз. Я должен увидеть ее. Хотя бы еще разок, мудрый, но должен. Пойми, хоть ты никогда никого и не любил.

О, я все понимаю. Но не могу открыться, что и я такой же грешный земной человек, как он, что и я любил в былые годы, любил до беспамятства… Но поди ему объясни. Он здесь, Маргарита внизу, он жаждет увидеть возлюбленную, у него на это право, право каждого смертного. А я дьявол, исчадие ада, господин зла, существо, покинувшее свое время, дабы жить вечно.

Мне ли останавливать его? Во имя чего я мог бы его удержать от безумного поступка?

Лучиано поднимается, и тогда мы оба замечаем: на горизонте становится светлее. Не на западе, где зашло солнце, а на севере. Темно-красное зарево.

- Идут! - глухо говорит Лучиано. - Идут мои братья! Идут проклятые, отверженные, нищие, отчаянные и верующие, мои братья! Воззри, мудрый! И подожди меня, я скоро вернусь!

Он двинулся вниз, а я остался сидеть на стволе поваленного дерева, вдыхая запах сосен и влажной земли, глядя на алевший горизонт.

Лучиано не вернулся ни в эту ночь, ни в следующую. Я спустился в Вертхайм и узнал правду, но лучше бы я ничего не узнавал. Маргарита Реалдо предала Лучиано. Его схватили и бросили в подземелье ратуши.

Меня никто не преследовал. Имперская грамота надежный щит.

Я вернулся к себе домой, Марта встретила меня как обычно, как обычно, предложила поесть и налила вина. Поужинав, я отправился к пастору Фрому.

- Почему он брошен в ратушу, уважаемый отче?

Пастор долго молчит. Я опускаю руку в карман, стараясь погромче звенеть золотишком. Но отец фром уныло качает головой:

- Оставь свои дублены, мудрый сынок! Теперь в них нет нужды. Твоему другу предъявлено тяжкое обвинение. Он помотал тем… из Тюрингии, что завтра начнут ломиться и в наши ворота.

Значит, Лучиано не обвиняют в смерти Валентина? Пастор будто читает мои мысли и тут же добавляет:

- Помогал, уважаемый сынок, хотел того или нет. Он убил посланца солдат, который нес важные известия о смутьянах, дабы поведать весть его сиятельству.

Значит, никто не преследовал Лучиано за любовь к Маргарите, за смерть ее брата. Все это не затрагивало спокойствия правителей Вертхайма, они готовы были ничего не видеть и не слышать. Они арестовали его, страшась повстанцев, по чьей вине пылал горизонт. Им хотелось предать суду не прелюбодея и убийцу, а Лучиано - волгера, еретика. Потомка проклятых, отверженных, смелых богомилов, чей дух взбунтовал Европу.

- Я намереваюсь помочь своему другу, уважаемый отче, - говорю я решительно. - Не знаю, удастся ли, но помогу!

Пастор не реагирует.

Я поднимаюсь, дабы раскланяться, и тогда отец Фром называет одно знакомое мне имя. Ничто не заставляло его произносить это имя, можно было спокойно промолчать. Кто знает, почему он так поступил. До сих пор я затруднялся понять, что там в его голове, за этими голубыми глазками, и вот теперь он назвал имя командира стражи. В свое время спасенного Лучиано от смерти. Если в этом мире еще осталось место для человеческой благодарности, то командир хотел бы помочь Лучиано.

Пастор провожает меня к воротам и, зябко кутаясь в рясу, говорит:

- Чему удивляешься, мудрый сынок? Я бы хотел, дабы твой друг остался в живых. Хотя скорблю в сердце моем: он из тех, кто умирает рано. Человек - это ничто, цель - это все, мудрый сынок! Все остальное - грех.

Я уже слышал эти слова с амвона. Жаль, что пастор, стоящий у ворот и дрожащий от ночного холода, не знает, у кого появится желание их повторить. У тех, кто еще не появился на свет, кто спустя без малого полвека обнажит мечи в ночь святого Варфоломея, Каноники в раззолоченных каретах, что во имя господа жгли костры по всей Европе. Гусары, расстрелявшие парижских коммунаров. Преступники, замышлявшие возрастить атомные грибы над невинными городами. Цель оправдывает средства? Нет! Человек и его цели вовеки неотделимы.