9 мая - Михаил Болле

Выйдя из лифта, девушка немного постояла на лестничной площадке, словно бы взвешивая все за и против, после чего пошла по коридору, бормоча себе под нос нечто вроде «направо и прямо». Приблизившись к железной двери, на которой не было номерного знака, она вновь остановилась и какое-то время провела в напряженном раздумье. Наконец, преодолев состояние неуверенности, позвонила. За дверью царила тишина. Тогда она нажала кнопку ещё раз и долго не отпускала палец. Однако жильцы квартиры по-прежнему не подавали ни малейших признаков жизни.

– Ну, уж нет, просто так я не уйду, – решительно заявила девушка самой себе. Затем, повернувшись спиной, прислонилась к двери и принялась ждать.

В этот праздничный майский день Битцевский парк был охвачен свежестью молодой листвы и травы. Весело щебетала «мелкая птичья сволочь», а возвратившиеся из африканской ссылки грачи деловито суетились в вышине березовых крон, целиком поглощенные реставрацией своих гнезд. В этом занятии они очень походили на подмосковных дачников, впервые после долгой зимы навестивших родную «фазенду».

Немного устав от прогулки, Войтовский устроился на поваленном дереве, после чего извлек из сумки бутылку водки «День победы», граненый стакан и нехитрую закуску в виде пары бутербродов с подаренной сегодня колбасой и большого соленого огурца. Поблизости никого не было, и только Энга ходила вокруг хозяина, периодически что-нибудь обнюхивая.

Тем временем, Григорий Петрович аккуратно достал старый альбом с фотографиями и положил его рядом с собой на бревно. Распечатал горлышко и налил себе полстакана. Немного посидел в раздумье, встал по стойке «смирно», снял кепку и выпил до дна. Снова сел, взял бутерброд с колбасой и, морщась, надкусил. Вторая половина бутерброда досталась Энге.

Когда Войтовский открыл альбом, из него выпала черно-белая фотография. Он поднял её и задумчиво посмотрел на изображение. Веселое, открытое милое лицо улыбалось ему с этой пожелтевшей от времени карточки. Как много Григорий Петрович мог бы рассказать про эту улыбку, столько лет дарившую ему самые счастливые мгновения жизни! Сейчас, от воспоминания об этих, давно прожитых днях, на глаза у него навернулись медленные стариковские слезы.

«Завтра надо будет обязательно съездить на могилу», – грустно подумал он и, аккуратно вложив фотографию жены обратно, принялся листать альбом. Успокоившаяся Энга легла в ногах, положив морду на ботинок хозяина. Некоторые фотографии Войтовский рассматривал настолько долго, что на них начинали капать слезы, другие сразу же откладывал в сторону, третьи гладил пальцами. При этом его губы беззвучно шевелились, складывалось впечатление, что он разговаривает с давно ушедшими из жизни людьми, чьи молодые лица остались запечатлены на фотобумаге.

На страницах этого фотоальбома была вся его жизнь: родители, друзья, однополчане, супруга, сын – все они здесь. И только за один период его жизни – с апреля 1945 по январь 1954, – в альбоме не имелось ни единого снимка. Это было связано с тем, что тогда, в самом конце войны молодой солдат Войтовский отказался принять участие в расстреле многодетной семьи раненного немецкого летчика…

Утром в окрестностях древнего городка Цвиккау было спокойно. Роса поблескивала на лепестках алых роз, которые росли во дворе уютного домика под красной черепичной крышей, чудом уцелевшего после многочисленных бомбежек. Гриша Войтовский и ещё трое солдат во главе с красноглазым от пьянства лейтенантом Мельниченко зашли на территорию приусадебного участка. На стук никто не ответил, и лейтенант приказал выбить дверь прикладами.

При первом осмотре, в доме никого не оказалось, а все шторы были наглухо задернуты. Обрадовавшись отсутствию хозяев, красноармейцы принялись бесцеремонно шарить по всем комнатам. Кто-то рылся в шкафах, сундуках и комодах, кто-то полез в кладовую, а Войтовский принялся рассматривать висевшие на стенах фотографии в рамочках и акварельные пейзажи.

Внезапно откуда-то снизу послышались громкие голоса. Оказалось, что один из солдат обнаружил подпол, где пряталась вся семья, как вскоре выяснилось, состоявшая из шести человек. Это был раненный в обе ноги хозяин дома, его насмерть перепуганная жена, двое пятнадцатилетних сыновей-близнецов и две дочери двенадцати и семи лет от роду. Всех их заставили подняться в гостиную, причем отца семейства двоим красноармейцам пришлось вынести на шинели.

– Офицер? – спросил Мельниченко, тыкая пальцем в раненного немца.

Тот отрицательно покачал головой, не сводя пристального взгляда со стоявшего над ним победителя.

– А где был ранен?

Немец не отвечал, но его жена, каким-то непостижимым женским чутьем понявшая вопрос на незнакомом языке, принялась показывать на небо, а потом обрушивать обе руки вниз, сопровождая это детским словосочетанием «Пум-пум».

– При бомбежке, значит? – догадался Мельниченко. – Ну, это мы проверим ещё. Рядовой Капич, продолжить обыск, а остальные тащите эту немецкую сволочь в каминный зал. Там мы с ним разберёмся…

Детей погнали как стадо барашков, а раненого немца пришлось волочить по полу, несмотря на отчаянные крики жены. Когда его бросили на пол возле фортепьяно, она мгновенно закутала мужа в плед, который до этого несла на плече, и опустилась рядом, обхватив обеими руками. Сыновья стояли возле камина, испуганно и исподлобья рассматривая ухмыляющихся победителей, а обе девочки, не смея даже плакать, тесно прижимались друг к другу.

Впрочем, вся эта сцена ничуть не растрогала Мельниченко. Все утро лейтенанту ужасно хотелось опохмелиться, однако шнапса в доме не оказалось, и это его ужасно разозлило. Он уселся в кресле напротив, закурил папиросу и вальяжно спросил:

– Что, проклятые фрицы? Попались, вашу мать? Выставляй угощение.

Разумеется, что немцы не понимали по-русски, и тогда лейтенант принялся изъясняться языком жестов. Так, он мастерски имитировал проглатывание стопки водки, поясняя этот процесс словом «шнапс». Или делал вид, что упоенно наворачивает содержимое шипящей сковородки, сопровождая словами «кура, яйки».

Хозяйка дома попыталась что-то взволнованно объяснить, разводя руками и постоянно повторяя «найн, найн», чем привела лейтенанта в ярость.

– Ах, ничего «найн», твою мать! – заорал он, вставая с места и лихорадочно соображая, на чем бы выместить свое раздраженное разочарование. Тут его взгляд упал на пианино. Мельниченко ткнул в него пальцем и приказал:

– Ну-ка, сыграй что-нибудь весёленькое.

Немка сразу поняла, чего от неё требует русский офицер, и что-то тихо сказала своей младшей дочери. Та, в свою очередь, послушно подошла к музыкальному инструменту, села на стульчик, выпрямила спину и открыла крышку. Её розовые пальчики проворно забегали по клавишам, отчего по всему дому разлилась незнакомая русским мелодия.

Вид маленькой белокурой девочки, прилежно наигрывавшей на пианино незатейливую немецкую песенку, очень растрогал Войтовского. Ему вдруг захотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше, чтобы он успел вволю помечтать о возвращении домой, где его младшая сестра вот так же с упоением сыграет ему на пианино…

Мелодия резко оборвалась, когда в гостиную внезапно вошел смуглый Капич, похожий на индуса и державший в руках немецкий офицерский китель и кобуру. Он показал все это лейтенанту Мельниченко, тот глянул на форму и сразу все понял.

– Молодец, Капич!

– Рад стараться, товарищ лейтенант!

– Так ты – летчик?! – заорал Мельниченко на немца. – Наши города и сёла бомбил, гад?

От этого крика девочки дружно заплакали, братья-близнецы напряглись и побледнели, а жена немца отчаянно запротестовала, снова и снова повторяя короткое слово «найн».

Не обращая на все это внимания, Мельниченко бросил китель немцу со словами:

– Одевайся, сука! Хоть умрешь, как офицер, на глазах у своей семьи.

Через минуту после того, как летчик, лежа на полу, ухитрился натянуть свой китель, произошло нечто страшное. Забытая всеми кобура с пистолетом лежала на пианино, совсем рядом с одним из близнецов. И вот, в тот самый момент, когда летчика уже волокли во двор, мальчик вдруг резко схватил кобуру и попытался вытащить оттуда отцовский пистолет.

Однако Капич был наготове! Он полоснул очередью из автомата сразу по всей семье. Оба близнеца были убиты наповал, мать и старшая из девочек – тоже. В области живота у младшей из девочек показалась кровь, но она была настолько шокирована, что даже не застонала, а лишь согнулась, как подрубленная рябина и прижалась к матери. Зато ее отец, увидев гибель своей семьи, пришел в полное неистовство. Не в силах подняться на ноги, он принялся страшно кричать. Лежа на полу, и глядя снизу вверх на ненавистных ему победителей, он проклинал их и оскорблял самыми страшными, но абсолютно непонятными им словами. И лишь когда он выкрикнул «Хайль Гитлер!» – Мельниченко прекрасно все понял.