Дорога домой (Публицистика) - Виктор Астафьев

Намерения юных игарчан написать книгу о себе и о своем заполярном городе поддержали письмами Максим Горький, Ромэн Роллан, Мартин Андерсен Нексе и другие деятели культуры за рубежом и в нашей стране.

Но «что имеем — не храним, потерявши — плачем», — гласит старая русская пословица. Оригиналы писем М. Горького в Игарку сгорели в одном из многочисленных пожаров — постоянном бедствии деревянного города. Не нашлось в крае и в Игарке людей, кто бы позаботился о сохранении этих бесценных реликвий, также и литературного музея с безвозвратно погибшими рукописными журналами, рисунками, изделиями и предметами школьного быта тех лет вместе со школой № 12…

Тогда, в середине тридцатых годов, слово «конкурс» еще не было так распространено, как ныне, но что-то подобное конкурсу, возбудило весь город. В каждом классе, в каждом кружке шла напряженная творческая работа. Ребята «творили», писали о себе и обо всем том, что было в городе, как он строился, как им тут живется, работается. Игарский преподаватель русского языка и литературы, будущий известный сибирский поэт Игнатий Рождественский так писал об этом;

На вездеходах и на самолетахВернулись дети в школу-интернат,Минуло лето в играх и заботах,Был каждый день событьями богат.

Раскрыты аккуратные тетрадки,И пишут, пишут в них ученики,Как первый раз копали в тундре грядки,Палатки разбивали у реки.

Пасли на взгорьях молодых оленей,Ходили за белухой в океан.И не для классных только сочиненийДля книги хватит летних впечатленийУ маленьких саха и нганасан…

Результатом творчества юных игарчан явилась книжка «Мы из Игарки», имевшая тоже свою довольно содержательную историю. Она была и остается одной из самых читаемых книг.

Городок из тех, что назван в песне «не великим и не малым», по-прежнему живет напряженной трудовой жизнью. В лесопильных цехах, где когда-то рабочие баграми накатывали на транспортер обледенелые бревна, и они медленно плыли вверх под ухающие и ахающие механизмы, спаренные, затем счетверенные полотна пил «расчерчивали» их повдоль, выкраивая из середки бревна экспортный, «золотой» пиломатериал и, сваливая на стороны краюхи горбылей, теперь сидят за пультами операторы, нажимают кнопки. Народу в цехах мало, тепло, светло, почти бесшумно, но пахнет по-прежнему «вкусно» смолистыми сдобными опилками. Игарский экспортный материал, выпуск и вывоз которого возросли в десятки раз по сравнению с планом тридцатых годов, по-прежнему пользуется большим спросом и успехом на мировом рынке.

«Карская» ныне продолжается не полтора-два месяца, а почти до ноября работают ледоколы, пробивая путь лесовозам по Енисею до Карских ворот и далее, по Ледовитому океану в далекие порты назначения.

И сам город Игарка сместился в сторону, центр его теперь находится на мысе Выделенном. Здесь, на каменном мысу, поставлена стела в честь пятидесятилетия Игарки и здесь же возводится новый город из многоэтажных кирпичных домов. Есть и школа. Новая, удобная, с хорошей библиотекой. Ребята, объединенные в группу «Поиск», открыли общешкольный музей и скоро вместе со взрослыми жителями города будут открывать игарский городской музей.

А старый деревянный город состарился и выгорел. Мало в нем осталось приметных зданий прошлых лет.

Продолжает трудиться лесокомбинат в Игарке — «кормилец и поилец» заполярников. На острове Полярном (Самоедском) зимой и летом напряженно работает игарский аэропорт, много теплоходов и самоходных грузовых судов приходит летом в Игарку, почти исчезло слово, корябающее ухо, «вербованные».

Изменений, видимых и невидимых глазу, много. И вот одно из них — на улицах мало народу. Город, который кипел ребятней, звенел их голосами и смехом, почти пуст, в особенности вечером, а «вечер» тут всю зиму. И взрослые, и дети смотрят телевизор.

Не стало в городе драмтеатра, он переехал в Норильск, на пути потеряв имя Веры Пашенной. Стал он называться именем Маяковского. Лениво посещаются и кинотеатры, Дворец культуры лесопилыциков, поугасла творческая жизнь в городе и в школах, тяжелый вред нанесен окружающей природе, столь здесь ранимой.

Но по-прежнему Игарка остается в крае, да наверное и в стране, одним из самых читающих городов.

Шел я по улице Таймырской и почти уткнулся в утонувший в сугробах домик, к крыльцу которого протоптаны глубокие тропинки. Что-то знакомое мне в нем почудилось. Оказалось — это старая библиотека. Детская. Ныне — филиал детской городской библиотеки. Зашел в помещение. Сухое печное тепло в библиотеке, деревянные стены побелены известкой. Тишина. От окон, заваленных снегом, сочится полусумрак. Так и тянет, как в детстве, сесть за стол, прочесть страницу-другую и задремать в этом книжном уютном царстве.

Книги в библиотеке сплошь изношенные, Хорошо это. Читают игарские дети, хотя по нынешним временам, быть бы книжному фонду здесь и побогаче не мешало.

…Самолет взмыл над островом, над протокой, медленно поднимается над городом «в гору», и все уютней, прибранней и сиротливей смотрится сверху далекий порт, приютившийся в устье Игарской (Губенской) протоки. «Сиротливость» его от зимы, от бескрайности Заполярья. Верится, через месяц-два вскроется лед на Енисее, прибудут сюда морские суда за экспортным пиломатериалом, по Енисею пойдут теплоходы, самоходки, наверное скоро и «метеоры» в Заполярье прорвутся.

Жизнь идет. Продолжается освоение Севера. Строятся новые города, осуществляются дерзкие замыслы человека, и верится, что новые поколения юных игарчан осуществят давно возникший замысел — напишут и составят продолжение славной книги «Мы из Игарки». Им есть о чем поведать потомкам.

1987

Тоска по тундре

Бродячий дух стихотворца вечен и неистребим. И в каждом уголке земном, у каждого костерка, привала, деревца, цветка, лесной избушки, речного бережка — остается кусочек его души. И он, этот кусочек, что неистлевающий уголек, греет сердце поэта, не дает угаснуть воспоминанию, озаряет звуком, наполняет душу тем, всем тем, что зовется блаженством и чувством красоты.

Я прошел очень много дорог,Для меня они — вера и боги,Я не помню, чтоб встав на порог,Не подумал о новой дороге.

Владимира Романенко с Украины занесло аж в Заполярье, на Таймыр, где он, выполняя продовольственную программу, в очередной раз намеченную мудрой партией и не менее мудрым правительством, ловил рыбу у порога на реке Хантайке, зимогорил, перемогал одиночество, постоянно ждал гостей, и они его не объезжали и не облетали. Человек общительный, по-хохлацки бурный, горластый, он без людей не мог обходиться и, когда его постигало одиночество, выговаривался, иногда и выпевался в стихах, где ясно проступала, светло звучала тоска по ридной Украине. Из этой вот тоски, умения любить жизнь, помнить, откуда ты родом, мыслить и разрешать вечный вопрос: зачем ты здесь, на этой Хантайке и вообще на земле присутствуешь, и родился лучший в сборнике «таймырский» цикл стихов. Но Романенко не был бы хохлом, если б не бурлил и не откликался, локтем в бок не ширял дорогую действительность, не язвил бы по поводу современной жизни, перестройки и всех предряг, происходящих с современным человеком, при этом как-то так выходит, что под перо его попадает больше сосед дорогой — его он разит сатирой, видимо, из чувства братского, памятуя о такой еще недалекой, горячей дружбе народов, которая по старому еще анекдоту, заключалась в том, что настоящая дружба — это когда все дружные народы, объединившись, идут бить русских.

Но Романенко-то, стихотворцу уж никуда от «уз» не деться — он по Руси поколесил, много водки с узкоглазыми северянами выпил, но и с широкогорлыми Иванами тоже, глубоко врос в язык и почву нашенскую, прежде всего сибирскую. И петь ему две земли, и славить два народа, и тосковать по тундре двумя сердцами.

Давно там не был,Где ветер мая,Под синим небом,Гусынь гоняет.Все брошу разом,Чтоб в кои годыПопасть на праздникРодной природы…

А природа, она пока еще стоит, зеленеет и торжествует веснами, поливает осенним золотом — листобоем землю, и речка Хантайка течет все там же и туда же, и порог на речке шумит, и ход рыбы совершается весной и осенью и в пенных волнах раскаленным хвостом бьет, будто из пушки, ахает таймень в подпорожье, и тундра веснами цветет все так же сочно, дружно и дух захватывает от этого невиданного, нигде более не повторяющегося цветения, и доброго человека ждет одинокая, пустая избушка на реке. И рука тянется к перу от чувства красоты и любви ко всему этому, и тоска по просторам, тоска по хоженым и нехоженым дорогам влечет того, в ком сердце не остыло, кто не перестал радоваться жизни — этому Великому нам Божьему дару.