Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставшаяся ночь прошла без происшествий. Ближе к утру дежурное подразделение сменили другие отряды, сформированные командованием из располагавшихся поблизости обозов. Уставшие и совершенно разбитые, солдаты двинулись на квартиры. Фельдфебель Харрас тоже подрастерял свой пыл. Ему вновь пришлось похоронить свои надежды отличиться. А еще – осознать, что какими бы элегантными ни были его сапоги для верховой езды, сшитые из тонкой кожи, они не вполне подходили для ночного кукования в холоде и сырости, да и вообще у войны, оказывается, были не только положительные стороны.
С самого утра валил снег. Стоило заняться заре, как в деревню потянулись румыны. Снежные хлопья покрыли их черные и желтые шапки из овчины, землисто-коричневые шинели, прилипли к кудлатым бородам и бровям, оставляя мокрые холодные следы. Они появлялись и поодиночке, и группами, большими и маленькими, выглядели устало и жалко, не говорили ни слова. У кого-то на обессиленном плече еще болталось оружие, кто-то, спотыкаясь, тянул за собой одинокий пулемет на колесах, но большинство постаралось избавиться от всего, что не могло защитить их от голода и холода. По обе стороны дороги были разбросаны противогазы, каски, остатки вооружения; часть из них еще выделялась на фоне снега яркими пятнами, часть уже была укрыта белым покрывалом. Жестяные ящики были доверху наполнены патронными лентами. Солдаты ковыляли, обмотав израненные ноги лохмотьями и мешковиной, опираясь на палки, приволакивая обмотанные затвердевшими от грязи бинтами простреленные конечности. Повезло тем, кому досталась лошадь – они где поодиночке, а где и вдвоем покачивались на спинах костлявых кляч. Еще больше повезло тем, кто смог примоститься на скрипучей крестьянской телеге, переложив свою тяжелую ношу на вконец заезженную кобылу, которая, превозмогая страдания, тащила вперед себя и перегруженный обоз, погоняемая криками и ударами. Поток солдат становился все гуще, все нереальней, невозможней, неудержимей, и гротескность этого сборища беглецов придавала ему некое сходство с армией призраков. Неужто восстала из мертвых разбитая Великая армия Наполеона?
Унтер-офицер Херберт и зондерфюрер Фрёлих стояли у окна и обескураженно смотрели на тянущуюся мимо скорбную процессию.
– Это просто ужасно, – промолвил Херберт. – Какая участь нас постигла!
– Нас? – возмутился Фрёлих. – Почему это “нас”? Вы что, не видите, что это румыны? С нами такого не могло бы произойти ни при каких обстоятельствах!
У беглецов желание было только одно: поесть и поспать. Несчастные, точно насекомые, расползались по избам, сараям и хлевам. Но деревня была перенасыщена, словно мокрая губка, и ее возможностей ну никак не могло хватить на то, чтобы вобрать в себя еще и этот поток нечаянных постояльцев. Перед входом в лазарет и на продовольственный склад собралась толпа. Тот, кого еще держали ноги, продолжил свой путь на юг и на восток – прочь, подальше от тех мест, где ждали их танки и “катюши”.
На сеновале у того дома, где еще оставались русские и квартировался отдел разведки и контрразведки, яблоку было негде упасть. Бройер отдал румынам свои сени – так он надеялся что-нибудь узнать о том, что произошло на передовой. Но тщетно. Солдаты его даже не слышали. Они где стояли, там и упали и теперь храпели, навалившись друг на друга. Каждый, кто хотел войти в дом, вынужден был пробираться, наступая на гору переплетенных рук и ног, но спящие при этом даже не издавали и звука. От оттаивающих шинелей, сапог и перевязей исходило чудовищное зловоние. Снаружи у забора стояли на вахте Лакош и Гайбель, не давая завалиться внутрь еще кому-нибудь.
– Найн, найн! Комплетт, комплетт! – кричали они на том универсальном, всеми более или менее понимаемом, рожденном в смешеньи русских, румын, немцев, итальянцев и других народов языке, оттесняя стремящихся внутрь беглецов обратно на улицу.
– Все нумера заняты! – поясняя ситуацию, прибавил Лакош. И, обращаясь к Гайбелю, сообщил:
– Вот видишь? Им воевать уже разонравилось. Они сейчас все по домам отправятся.
– По каким еще домам! – ответил Гайбель. – Кстати, и нам, видать, отправиться домой теперь не светит, – обеспокоенно присовокупил он, думая при этом о жене, которой приходилось одной тянуть на себе лавку, и о сынишке Эрнсте, которому был всего месяц от роду.
– Это почему? – изумился Лакош.
– Ну, раз они все поразбежались, надо же кем-то заполнить брешь! А поскольку мы здесь, наверняка нами прореху и заткнут.
– Слышь, ты! – одернул его Лакош. – Тоже мне, стратег! Погоди, тебя еще генералом сделают!.. Глянь-ка вон на того жокея! – перевел разговор он и указал на босого румына в каске набекрень, ехавшего верхом на корове. Оторвав от земли примерзший полусгнивший мешок, Гайбель бросил его солдату. Тот по-кавалерийски ловко поймал его на лету. Чуть поодаль на главной улице послышался шум. С севера в переполненную деревню ворвался табун неоседланных лошадей, спряженных четверками и шестерками, каждой из которых правил обозный. В вытаращенных глазах коней читался неистовый ужас, они вставали на дыбы и с грохотом врезались в машины. Копыта их разъезжались, лошади скользили и падали, утягивая за собой всю упряжку. По земле покатились кубарем люди и животные. Отовсюду раздавалось неистовое ржание, крики и стоны; полевая жандармерия палила в воздух; всех охватила паника. Румыны в меховых шапках теснились у дверей и внутри командного пункта: оттуда пахло едой и порядком. “Пайком будут обеспечены только укомплектованные отряды под предводительством офицера”, – значилось на дверях по-немецки и по-французски. Но разве ж кому это было понятно? Упитанный начштаба был в отчаянии. От постоянных криков у него окончательно сел голос.
– Нихт кушаит, нихт манже! – сипел он. – Кушаит колонн мит официр! Зонст нихт кушаит!
Из задних рядов к нему, раздвигая ряды хлыстом, пробился невысокий смуглый офицер в коротком меховом полушубке, начищенных юфтевых сапогах на кривых, точно сабли, ногах и фуражке набекрень, нахлобученной поверх сверкающей черной шевелюры.
– Позвольте, капитан кавалерии Попеску! Приветствую! – Он протянул упитанному капитану через стол свою правую руку в перчатке. – Мне необходим немедля стойло, сено и овес для мои пятьсот лошадей из первая кавалерийская дивизия!
У капитана аж челюсть отвисла. Он давно уже был сыт по горло, а тут еще и этого с хлыстом принесло!
– И как вы себе это представляете, господин хороший? – процедил он. – Видите, что здесь творится? Какое мне дело до ваших лошадей!
Капитан кавалерии рассек воздух хлыстом и какое-то время громко ругался по-румынски. Вот они, господа союзнички: сперва рот разевают, а как припечет – так им и дела
