Хранитель лаванды - Фиона Макинтош

Лондри заставил ее замолчать. Подскочив к старухе, он со всех сил ударил ее кулаком в живот. Люк ахнул, увидев, как его любимая бабушка корчится от боли. Стебелек лаванды, которым Ида замахивалась на солдат, выпал из ее пальцев. Сделав несколько неверных шагов, бабушка упала на колени. Девушки закричали, Гитель от страха обмочилась, а Лондри заорал, отгоняя тех из жителей деревни, кто посмел броситься на помощь упавшей.

От потрясения Люк лишился дара речи.

Лондри ткнул рукой в сторону Якоба, позволяя ему помочь свекрови. Якоб бережно поднял ее и обнял, помогая удержаться на ногах. Ида затихла, прижалась к шепчущей молитвы дочери.

В наступившей тишине отчетливо и громко прозвучали слова Лондри:

— Еще сын. Где он?

Кто-то из немецких офицеров переадресовал этот вопрос Катрине. Люк только теперь заметил стоящую неподалеку рыжеволосую предательницу. Неужели она сделала это от обиды, в отместку?

Каковы бы ни были причины, толкнувшие Катрину на этот поступок, Люк с легким удовлетворением отметил, что она потрясена и преисполнена ужаса, как и все остальные соседи. Девушка слабо покачала головой и что-то пробормотала. Просто не верится, что она сделала это с его семьей. Презренная!

— Где Люк Боне? — грозно повысил голос Лондри.

Катрина заплакала и показала трясущимся пальцем в сторону холмов.

С трудом преодолев сковавшую его немоту, Люк прошептал:

— Что с ними теперь сделают?

— Всех евреев отправляют в резервации.

— Мне говорили, что только приезжих…

Пекарь печально покачал головой.

— Всех.

Плечи Люка поникли. «Пусть это окажется страшным сном, — взмолился он. — Пусть я проснусь!»

— И куда их отвезут?

— В пересылочный лагерь для евреев.

— А куда перешлют оттуда?

— Скорее всего в Дранси, под Парижем.

— Значит, я могу туда поехать. Могу подать прошение. Отец — уважаемый человек в…

Фугасс шикнул на него.

— Боне, неужели ты до сих пор так ничего и не понял? Их никто уже не увидит. Оттуда не выходят живыми. Кем бы ты ни был, там никаких привилегий нет. Деньги, собственность, богатства — все конфискуется. Банковские счета замораживаются. Теперь это все принадлежит Германии. А твоя семья? Ты можешь лишь молиться за них.

— Всегда есть какой-то способ, — выдохнул Люк. — Пустите меня!

Внезапно вокруг его шеи обвилась веревка. Спутник Фугасса подполз сзади и накинул ее на Люка.

— Он скорее удушит тебя, чем позволит нас выдать.

Люк не мог вдохнуть. Глаза начали вылезать из орбит. Веревку чуть-чуть ослабили, и он судорожно втянул в себя воздух, осознавая: выбора нет. Будущее, хочет он того или нет, связано с партизанами.

— Сперва они отправятся в Апт, — сдавленно простонал он. — Я должен их увидеть.

— Исключено, — покачал головой Фугасс.

— Тогда я с вами не пойду, — заявил Люк. — Пусть ваш друг прямо тут меня и задушит.

Они молча смотрели в глаза друг другу. После напряженной паузы Фугасс наконец смягчился.

— Тогда надо их опередить, — хрипло прошептал он.

Люк прижался щекой к теплой терракотовой крыше, на миг прикрыл глаза в безмолвной молитве, и тут на него нахлынули запахи — резкий душок птичьего помета с примесью терпкого гниения опавших листьев. Однако в вечернем ветерке он уловил нежное дыхание лаванды — спускаясь с холмов, оно разносилось по улицам деревни… и отчего-то внушало Люку надежду.

Он молился о том, чтобы его бабушка тоже учуяла это дыхание.

В голове у Люка вновь и вновь проигрывались сцены ареста семьи. Самому тошно было, с какой дотошностью мозг воспроизводил каждую мучительную подробность. Молодой человек от души надеялся, что Катрину до конца дней будет преследовать эта картина и осознание всей гнусности ее черного поступка.

От воспоминаний вдруг затошнило, Люк судорожно сглотнул. Надо отыскать родных, непременно надо! Надо что-то предпринять, как бы там ни возражал Фугасс. Лучше умереть, чем бросить семью на произвол судьбы. Что он тут делает? Фугасс заставил его ждать в крохотном кафе на задворках Апта, приставив к нему своего безмолвного товарища. Партизаны настояли на том, чтобы Люк надел берет и натянул его как можно ниже, прикрывая лицо. Фугасс тем временем отправился на разведку в местную жандармерию.

Пекарь вернулся в тот момент, когда Люк уже был готов взорваться и начать расшвыривать столы и стулья. Сознание полнейшей беспомощности просто убивало.

— Их не стали здесь оставлять даже на самый короткий срок, — прямо сообщил Фугасс.

— Что? — Люк начал отодвигать стул.

Оба спутника хором шикнули на него.

— Никаких сцен, Боне, — предостерег Фугасс. — Я сказал жандармам, что твой отец должен мне денег, и я пытаюсь их из него вытряхнуть. Мне сообщили, что в Апте командование на себя взяли офицеры СС и всех увезли в лагерь для интернированных лиц в Эксе.

Люк застыл, глядя перед собой невидящим взором. Экс-ан-Прованс! Как будто семью внезапно вырвали у него, забрали туда, где уже не достать.

— Это еще не все. — Пекарь помрачнел еще сильнее. — Лучше уж тебе сразу узнать…

Люк не представлял, что может быть хуже, и молча ждал.

— Мне очень жаль. Твоя бабушка умерла по дороге в долину.

Люк непонимающе смотрел на Фугасса. Быть может, он просто ослышался? Внезапно перестало хватать воздуха, на грудь легла невыносимая тяжесть. В голове замелькали воспоминания. Несмотря на летнюю жару, Люка начала колотить дрожь — все сильнее и сильнее. Чтобы не упасть, он уперся локтями в стол и уронил голову на руки.

Его спутники переглянулись.

— Дыши, Люк! И не забывай про осторожность. Город кишит солдатами, кругом полно гестаповцев и эсэсовцев. Не самое подходящее время, чтобы нас тут видели, а уж тем более — вместе. — Фугасс коснулся плеча Люка. Молодой человек откинул его руку. — В жандармерии хорошо знают твою семью и потрясены не меньше нашего, но они ничего не могли поделать.

Люк застонал при мысли о бабушке. Ни достойного прощания, ни слез. Кулак француза, соотечественника, отнял у нее жизнь.

— Меня сейчас вырвет.

Оттолкнув руки спутников, молодой человек выскочил за угол. Он сам не знал, сколько простоял там, глубоко дыша, прежде чем почувствовал, что за спиной кто-то есть.

— Надо идти, — мягко проговорил пекарь. В руку Люку сунули смоченный водой носовой платок. — На, вытри рот. Соберись.

— Не могу, — простонал Люк.

— Тссс! Не надо привлекать к нам внимание.

— Тогда убирайтесь, — прорычал Люк и сплюнул, силясь избавиться от кислого привкуса во рту.

— Я дал твоему отцу слово защищать тебя. Наше слово — это все, что мы, патриоты, можем дать друг другу. Давай же, встань, наберись мужества.

Щеки Люка разгорелись от ярости. Фугассу хорошо говорить — ему некого любить, и его тоже никто не любит.

— Да, это мне каждый может бросить в упрек, — отозвался пекарь, и Люк осознал, что говорил вслух. — И все же ты не первый, кто потерял на войне любимых людей. Мне очень жаль тебя, правда, но тебе остается лишь один выбор — захлебнуться в канаве или же обрести новое мужество и сражаться, как того хотел твой отец.

Фугасс вдруг замолчал. Люк различил стук сапог и инстинктивно выпрямился. Солдаты. При виде его они засмеялись и прошли мимо, отпуская шуточки на ломаном французском.

Люк глядел в широкие прямые спины уходящих. Самодовольные зеленые мундиры, начищенные сапоги… Стук этих сапог звучал в его ушах горькой насмешкой.

— Она здесь? — спросил он.

— Ее похоронят вечером.

— Можно мне забрать ее отсюда и похоронить в Сеньоне?

— Нет! — Фугасс начал сердиться. — Никоим образом.

Люк с трудом сглотнул.

— Тогда я должен ее увидеть.

— Тебе нельзя…

— Я должен поцеловать бабушку на прощание! — Люк устремил на собеседника гневный взор.

Пекарь сжалился.

— Иди за мной.

Иду оставили в комнате старого склада на задворках Апта. Склад временно пустовал, дожидаясь осеннего урожая, когда сюда потянутся телеги с яблоками, грушами и сливами. Люку хотелось сделать для Иды хоть что-то еще, но впервые в жизни он чувствовал себя совершенно беспомощным. Отец был прав. Никакие деньги, никакое положение в обществе, никакое уважение знакомых не помогли его семье в черный час — да и не могли помочь против подобных гонений.

Собравшись с мужеством, он посмотрел на бабушку. Ида лежала на спине. Красивые седые волосы выбились из пучка и рассыпались беспорядочными прядями вокруг лица. Была бы расческа, можно было бы снова собрать, поправить их. Фугасс оставил молодого человека наедине с покойной, а сам караулил близ склада. Люк опустился на колени, не замечая, что щеки у него мокрые от слез, а грудь разрывается от безмолвных всхлипываний. Сегодня он плакал уже второй раз. Он понимал — сейчас его спасает шок, не дает разглядеть за этим хрупким тельцем еще большую боль от потери всей семьи разом. Люк не хотел даже думать, где сейчас его родные, как испуганы и растерянны. Не хотел представлять себе отчаяние отца, ужас от того, какому жестокому обращению подвергаются его жена и дети.