Литературный призрак - Дэвид Митчелл

У нее необычная манера говорить. Может, из-за акцента, не знаю. Мне это очень нравится.

— Вы были здесь две недели назад. Точнее, две недели и еще два часа.

— Так вы меня помните? — обрадовалась она.

— Еще бы! — Я засмеялся и не узнал собственного смеха.

— Со мной была кузина с подружками. Они довольно противные. Считают меня дурой, потому что я наполовину китаянка. Мама у меня японка. А вот отец — китаец из Гонконга. Я живу в Гонконге, — сказала она с вызовом, это надо было понимать так: «Да, я не чистокровная японка и не скрываю этого, нравится это вам или нет».

Я вспомнил барабан Тони Уильямса в «Тишине» [22]. Точнее, даже не вспомнил, а почувствовал, глубоко внутри.

— Ну и что? Какая разница? Я сам наполовину филиппинец. А та мелодия называется «Одиночество». Ее написал Мэл Уолдрон. Хотите послушать?

— А можно?

— Конечно можно. Мэл Уолдрон — я на него просто молюсь. Готов встать на колени, когда слушаю. А Гонконг — он какой? Похож на Токио?

— Приезжие говорят, он грязный, шумный и противный. А по мне, так ничего лучше нет. На всем белом свете. Устанешь от Коулуна — можно сбежать на острова. На остров Лантау, например. Там на холме сидит большой такой Будда…

У меня вдруг возникло чувство, будто я персонаж из книги, которую кто-то сочиняет, но потом оно рассеялось.

Вишня отцветает. Молодые зеленые листочки, пока еще шелковистые и гибкие, сохнут на ветках. В воздухе дрожат мандолины и цитры. В потоке горожан не заметишь ни одного пальто. Иные даже без пиджаков. Что ни говори — эта весна уже не первой свежести.

Звонит телефон.

— Привет. Кто она?

Это Кодзи из студенческой столовой.

— О ком ты?

— Не валяй дурака! Ты прекрасно понимаешь, о ком я! Эта девушка, которая вчера у госпожи Накамори ловила каждое твое слово! Постой-постой, ее имя начинается на «Томо», а заканчивается на «ё». Точно-точно, Томоё!

— А, вот ты о ком…

— Ну, хватит! Я что, не видел, как вы переглядывались весь вечер?

— Тебе показалось.

— Нет, вы переглядывались! Все в баре заметили! И крот бы заметил! Ее отец заметил. Таро заметил. Потом подошел ко мне спросить — кто такая. Я-то надеялся у него что-нибудь разузнать. Он велел допросить тебя с пристрастием. Сам знаешь, Таро долго ждать не любит. Так что давай колись.

— Да нечего мне рассказывать! Она заходила ко мне в магазин четыре недели назад. На прошлой неделе пришла опять. Мы поболтали, в основном о музыке. Потом встретились на неделе еще раз или два. Вот и все.

— Раз или семь, ты хочешь сказать.

— Ну ты и сам все понимаешь…

— Не вполне. Не успел с ней вчера перекинуться словечком. Не хочу показаться нескромным, но скажи, пожалуйста, под юбочку ты уже залез?

— Она порядочная девушка!

— Разве порядочная девушка — не женщина?

— Нет. Не залез.

— Да, ты всегда был тяжел на подъем, Сатору. Что тебе мешает?

— Что мешает…

Диву даюсь, сколько воспоминаний хранит моя память! Ее плечи. Мы бродим по улицам, укрывшись под одним зонтом, и я накидываю свою куртку ей на плечи. Ее рука в моей руке. В кинотеатре я весь сеанс держу ее за руку. Ее зажмуренные от смеха глаза. Уличный артист стоит неподвижно на пьедестале, но как только мы бросаем ему в ящик монетку, он оживает и принимает другую позу — до следующей монетки. А вот она пытается сдержать смех, глядя, как я катаю шары в боулинге, — полная катастрофа. Лежит на одеяле в парке Уэно, и лепестки сакуры падают нам на лица. Сидит на этом самом стуле в этом самом магазине и делает домашнее задание под мою любимую музыку. Вижу ее сосредоточенное лицо и прядь волос, которая почти касается тетради. Я помню, как поцеловал ее в шею в кабине лифта и как мы отпрянули друг от друга, когда внезапно открылась дверь. Помню, как она рассказывала мне про своих золотых рыбок, про маму, про Гонконг. Помню, как она заснула на моем плече вечером в автобусе. Помню, как она сидела напротив меня за столом. Я не сводил глаз с ее лица, а она рассказывала мне про древние племена, которые хоронили своих вождей в курганах на Токийской равнине. Помню взгляд, которым она смотрела на меня вечером у госпожи Накамори. Мы с Кодзи сыграли «Около полуночи» [23] так здорово, как никогда раньше. И еще сколько всего я помню!

— Не знаю, Кодзи, что мне мешает. Может быть, то, что ничего не мешает.

Так ли это? Сколько раз мы с ней в принципе могли зайти в дом свиданий. Конечно, я хотел ее. Но…

— Не знаю, Кодзи. Дело не в том, что я так уж робок с девушками. А в чем — не знаю.

Кодзи издает глубокомысленное сопение, как в тех редких случаях, когда ничего не может понять.

— Когда же я сподоблюсь увидеть ее опять?

— Возможно, никогда. — Я запнулся. — Она возвращается в Гонконг, в международную школу. В Токио она приезжает с отцом раз в два года на несколько недель. Повидать родственников. Нужно смотреть правде в глаза, Кодзи. Встреча маловероятна.

— Это чудовищно! Ужасно! — Кажется, Кодзи огорчен даже сильнее моего. — Когда она улетает?

Я смотрю на часы:

— Через полчаса.

— Сатору! Останови ее!

— Я думаю… ну, в смысле, что…

— Не думай! Действуй!

— Что ты предлагаешь? Похитить ее? Но она сама распоряжается своей жизнью. Она хочет поступить в университет в Гонконге, изучать археологию. Мы встретились, нам было хорошо вместе. Очень хорошо. А теперь пришла пора расставаться. В жизни такое случается сплошь и рядом. Можно писать письма. В конце концов, мы ж не влюблены так, что жить друг без друга не можем. Ничего подобного…

— Бип-бип!

— А это еще что?

— Извини, у меня тут лажометр зашкалило.

Я откопал старый альбом Дюка Эллингтона. Он напоминает мне о допотопных граммофонах, дурацких усиках и довоенных голливудских мюзиклах. Обычно от него у меня поднимается настроение. «Сядь на поезд А» [24] — в этой композиции столько непрошибаемого оптимизма!

Я пялюсь в темную лужицу на дне чайной чашки и думаю о Томоё в пятидесятый раз за час.

Телефон. Скорее всего, это Томоё. Так и есть. В трубке слышен гул взлетающих самолетов и голос диктора.

— Здравствуй, Сатору!

— Привет.

— Я звоню из аэропорта.

— Слышу.

— Ужасно жаль, что вчера мы не смогли попрощаться по-человечески. Мне так хотелось поцеловать тебя.

— И мне. Но кругом было столько народу…

— Спасибо, что пригласил нас с папой к госпоже Накамори. Папа тоже благодарит. Он уже сто лет ни с кем так весело не болтал, как вчера с Мамой-сан и Таро.

— А о чем они говорили?

— О делах, наверное. У папы доля в одном ночном клубе. И концерт нам очень понравился.

— Да какой концерт! Просто мы с Кодзи.

— Вы оба прекрасно играете. Папа только о вас и говорит.

— Ну… Прекрасно играет только Кодзи. Благодаря ему и я звучу сносно. Он звонил двадцать минут назад. Надеюсь, мы не слишком липли друг к другу вчера в баре. Кодзи говорит, все что-то заметили.

— Пустяки, все в порядке. Слушай! Надо знать папину манеру выражаться намеками. В общем, он приглашает тебя приехать в отпуск! Говорит, что найдет бар, где ты сможешь играть на саксе. Если захочешь, конечно.

— Он знает? Про нас?

— Понятия не имею.

— Вообще-то Такэси до сих пор ни разу не давал мне отпуска. Точнее, я ни разу не просил…

— Скажи, сколько времени нужно заниматься, чтобы достичь такого уровня исполнения? — Она решает сменить тему.

— Да разве это уровень? Вот Колтрейн [25] — это уровень. Погоди секунду!

Я быстренько ставлю «Сентиментальное настроение» [26]. Мирр и фимиам. Минутку слушаем вместе, как Джон Колтрейн играет вместе с Дюком Эллингтоном. Мне нужно ей так много сказать.

Вдруг в трубку врываются короткие гудки.

— Деньги кончились. А, вот еще монетка, — успевает крикнуть она. — Пока!

— Пока!

— Когда прилечу, я…

В трубке только шум.

В обеденное время заходит господин Фудзимото. Взглянув на меня, смеется.

— Добрый день, дорогой Сатору! — радостно возглашает он, — Погодка сегодня — загляденье! Что скажешь об этой красоте?

Положив на прилавок стопку книг, он с гордым видом приподнимает брови и слегка оттягивает свой галстук-бабочку. Совершенно нелепый: ярко-зеленый в горошек.

— Уникальная вещь! — откликаюсь я.

— И я так считаю! — Он расцветает от удовольствия. — Мы устроили на работе конкурс на самый безвкусный галстук. По-моему, я всех сделал!

— Как съездили в Киото?

— Киото есть Киото. Храмы и святилища. Встречи с типографистами. Надутые лавочники воображают, будто только им ведомо, что хорошо, что плохо. Слава богу, я дома. Родился токийцем — умрешь токийцем.

— Господин Фудзимото! — приступаю к заранее заготовленной речи. — Когда я рассказал Маме-сан, что вы любезно предложили мне помочь с устройством на работу, она велела передать вам и вашим коллегам вот это. Пригодится на вечеринке в честь цветения сакуры.