Маска свирепого мандарина - Филипп Робинсон

Тысячи пар ботинок, топчущих каждый день в одно и то же время одну и ту же мостовую пролетают мимо с неестественной скоростью, а позже, во время обеденного перерыва, с той же нездоровой быстротой двигаются челюсти и работают мышцы, торопливо проталкивая прожеванную массу в пищевод; точно так же, разогнавшись, пробивается сквозь дорожные пробки, — сгустки холестерина, — доведенная до неистовства кровь, и мчится по сосудам и артериям, словно обезумевший от страха поезд по тоннелям метро… а в предписанные часы все, одетые в предписанную правилами одежду неброского темного цвета, мгновенно разбегаются по предписанным участкам работы…

В чем смысл такой суеты? Что это за люди? Зачем они здесь? Куда так спешат? И откуда взялись?

Посмотрите, с какой головокружительной скоростью вон там, рядом с величественной громадой Сомерсет-Хауса, в крохотном кабинете на четвертом этаже, рождаются анкеты установленной формы в трех экземплярах, а на чистых бланках, где уже стоит подпись Уполномоченного по присягам стоимостью в пол-гинеи, появляется текст деклараций! Потом бумаги спешно перебрасывают в здание напротив, чтобы сидящие в других кабинетах беспощадно вымарывали и исчеркивали их, вписывали изменения, отказывали в праве на существование, или одним небрежным росчерком, признаком своей маленькой власти, дарили им жизнь!

(Ах, сколько девственно-чистых листов изо дня в день теряют свою белоснежную невинность в грубых объятиях пишущих машинок за плотно закрытыми дверьми бесчисленных кабинетов, оскверненные стандартными формулировками и цифрами!)

Но вслушайтесь, какие экстравагантные шутки гуляют по царству гроссбухов и счетов, как ключевые фразы анекдота мгновенно разносятся по клетушкам офисов, словно лесной пожар! Обратите внимание: рядом с картотеками полным ходом идет несмелый или бесстыдно откровенный флирт, который заводят бывшие дворовые Ромео; некогда свободные как ветер, теперь они трепещут от страха, что их поймает начальник, и все-таки, все-таки жаждут любовных приключений, пока еще не прошло их время! Сколько безумных надежд рождают они у юных машинисток, которым так хочется поменять, наконец, казенную пишущую машинку на собственную стиральную, и очень скоро их желания сбудутся!

(Какое бесконечное разнообразие форм тупого, безнадежно-серого отчаяния скрывается за веселыми масками кабинетных остроумцев, некогда робких студентов, облаченных в университетскую форму, а ныне лысеющих специалистов по страхованию!)

Позже, в середине дня, вместе с обедом и сладостями смакуются наполеоновские планы возвышения… а с какой серьезностью, каким возбужденным, приглушенно-солидным тоном беседуют о своих денежных делах маклеры — разве что-нибудь еще достойно серьезного обсуждения? — поедая, как пристало настоящим джентльменам, добрые старые бифштексы, и истинный смысл их разговора заключен в непроницаемый кокон, сотканный из звучного дружелюбного смеха, уверений в порядочности, честности, добрых намерениях, верности, преданности, взаимном доверии, и обещаний непременно рассчитаться в срок!

(Грязные сделкиВ "Грязном Дике",И посиделкиДешевые дико)

После полудня — короткая передышка:

Смотрите: вдоль по Сити, величавая, плыветПроцессия, иль Шоу Лорда-Мэра радует народ

Эскорт в обличии лейб-гвардейцев, покачивающих антично-героическими плюмажами, лимузины и кареты (картины старой доброй Англии — Лев с Единорогом — весенние ритуалы с майским шестом, и прочая, и прочая), — и тут все, клерки, машинистки, секретарши, даже сам Код, высовываются из окон и не отрывают глаз от зрелища, причем молча, не проронив ни звука, ибо участники парада, красующиеся в открытых экипажах, кажутся им такими ослепительно богатыми, нарядными, мужественными, такими свободными, что населяющих здание рабов бумаги волной окатывает щемящая грусть…

Но вот представление заканчивается, машина Сити запускается в прежнем бешеном темпе, цоканье подков конной полиции постепенно стихает, возвращается привычный бедлам, а клерки, машинистки, секретарши и сам Код возвращаются на свои рабочие места…

(Бесконечный поток автомобилей, несмолкаемый треск и рычание, звенящий вой пожарных машин и "Скорой помощи", спешащих очистить Сити от побочных продуктов его жизнедеятельности… подталкивания, подрезки, попытки вырваться вперед, испепеляющие взгляды, выкрики, негодующее ошеломление и трогательная обида в глазах… а тем временем другие, невидимые участники гонки, язвы, сочащиеся кровью в измученном чреве…)

Вечер; торопливо проглоченная порция пива и новые грандиозные планы…

У престарелого продавца газет неожиданно открывается внутреннее кровотечение, он падает в канаву и неподвижно лежит на спине. Изо рта брызжет кровь, струится ручейками по складкам кожи и затекает в глаза — две аккуратные алые лужицы, словно монетки, которые кладут на веки мертвеца. Масса людей спешит по своим делам, — тысячи ног, несущих хозяев на работу в предписанные часы, — некоторые неохотно останавливаются, наклоняются, приподнимают безжизненную голову, сердито оглядываются по сторонам: где же полицейский? Но остальные торопливо проходят мимо, несколько мгновений наблюдают за происходящим, а потом вновь устремляют взгляды вперед, туда, где их еще ожидают мост, пешеходный переход, станция, борьба за сидячее место в вагоне и долгожданное освобождение…

Теперь посмотрите, с каким напряженным вниманием тысячи голов, дав наконец отдых тысячам усталых ног, склоняются над тысячами одинаковых газет, жадно поглощая новости об очередном убийстве, бракоразводном процессе и результатах скачек, словно все это невероятно важно для каждого из читателей!

(А что, разве не так? Разве не так? Что же тогда важно? Что?)

День за днем их привозят и увозят вагоны, они мчатся по городу и под городом, вся жизнь их — скольжение по американским горкам…

Ааааа — уууууух! — звук нарастает, и наконец они уже не слышат даже собственные крики —

Тук-тук-тук — Жжжж — ООООХ! — все быстрее и быстрее, так быстро, что уже никак не сойти, на них находит паралич, они застряли здесь, как в ловушке, ужасно бояться упасть, вспотевшие руки в панике впиваются в края сидения, голова кружится от сознания того, каких высот "культуры" и "благосостояния" удалось достичь, — их то возносит до самого пика доходов и дивидендов, то с головокружительной скоростью несет вниз, на самое дно нищеты и забвения, — сердце сжимается от страха, что наверх уже не подняться, но ни один из них уже не способен выбраться на волю, а вагон несется все быстрее и быстрее,

грохочет все ГРОМЧЕ и ГРОМЧЕ,

мчится без остановки,

куда?

откуда? и зачем?

Ответы, извинения, уловки,Диатрибы и панегирики: все это льетсяИз всех масс-медиаИ медиумовИ бандитов, и шутовСюда, на дно Колодца.

ФОТОГЕНИЧНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ ФИНАНСОВОЙ ГАЗЕТЫ: "Свободная конкуренция! Триумф принципа материальной заинтересованности! Как это захватывает!"

ОБЛЫСЕВШИЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ РОМАНТИК: "И сколько здесь романтики! Взгляните на названия, — Чипсайд и Минсинг Лейн, Кинг Луд и Ладгейт, собор святого Павла, Мургейт, Баргейт и Олдерсгейт, Эдмонд стрит и Лиденхолл, — в каждом из них запечатлена история Сити! Как тут не вспомнить легендарную Касбу, древний город тайных обществ, действующих во имя неких высших, таинственных целей?"

ОБОРВАННЫЙ ДИОГЕН: "Во имя набитых карманов и лоснящихся от сытости физиономий!"

ОБЛЫСЕВШИЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ РОМАНТИК: "Разве наш Сити не подобен городу из "Тысяча и одной ночи", кварталу Ростовщиков и подворью Торговцев Специями, где, петляя по узким затененным улицам, можно увидеть, как магометанин в тюрбане яростно преследует менялу-левантийца?"

ОБОРВАННЫЙ ДИОГЕН: "И где отнюдь не случайно от резиденции Лорда-Мэра рукой подать до порта: очень удобно, если нужно побыстрее сбежать!"

ОБЛЫСЕВШИЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ РОМАНТИК: "Разве не пропитано все здесь романтикой Востока?"

НОВЫЙ ПРОРОК ИСАИЯ: "Романтика? Смердящие канцелярским духом заигрывания над чашками с тепловатым чаем — это ли романтика? Вороватые походы в стрип-клубы, о которых ведомо лишь аудиторам и налоговым инспекторам, липкие прикосновения стареющих брокеров к запретной продажной плоти — это ли романтика? О, как мерзки здесь "вечеринки с сослуживцами"! Как быстро и основательно надо напиться, чтобы вытерпеть их! И в чем причина того, что люди, которые пять дней в неделю работают вместе восемь часов кряду, могут оставаться в неведении, и ни разу даже не пожелают выяснить, чем "живут" их коллеги остальные сто двадцать восемь часов?