Под ударом - Александр Афанасьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И она — не имеет.
Ворота открылись. За воротами — автоматчики. Водитель показал красную книжку с талоном — пропустили. За окном — новенький асфальт, березки. Вдалеке — за деревьями какое-то здание, невысокое…
АБЦ — Архивно-библиотечный центр КГБ. Строили его вроде под архив, потом пытались использовать как своего рода закрытую гостиницу для «акклиматизации» вернувшихся с холода и уходящих на холод агентов. Сейчас это место использовалось не только КГБ, но и некоторыми другими структурами для проведения встреч особой важности.
Волга остановилась
— Выходим.
Ирина Липман вышла. КГБшники сразу пристроились — один спереди, другой сзади.
Чисто выметенные дорожки, пышная зелень — разгар лета. И явно не следственный изолятор.
Они пошли по асфальтированной дорожке к зданию. Там, в беседке сидел человек, похожий на художника или пианиста. Но никак не на председателя КГБ…
— Доставили, товарищ Председатель
…
Судью Ирина Липман узнала. И поняла, что ничего хорошего ее не ждет. Его хорошо знали в подпольном мире, его имя произносили шепотом, и только предварительно осмотревшись по сторонам — не слышит ли кто. Такого во всем Советском Союзе не было — чтобы представитель древнего тюркского княжеского рода, который негласно правил Азербайджаном еще при царях — совмещал высокую должность судьи Верховного суда и лидера азербайджанской мафии. Он, кстати, тоже не был Вором в законе лишь потому что и не думал короноваться. Если бы он захотел — то несомненно стал бы Вором, учитывая то какие нравы процветают на Кавказе.
Кличка у него была — Ночной хозяин. Или просто — Хозяин.
Алиев, будучи главой Азербайджана, — безуспешно боролся с Хозяином, но, возглавив страну, неожиданно предложил этому человеку возглавить КГБ. К удивлению всех — Хозяин предложение принял. Он ведь был уважаемым человеком — член партии с шестьдесят первого, крепкий семьянин, доктор юридических наук. Кому, как не ему?
Хозяин подошел ближе
— Свободны — произнес он, смотря на офицеров КГБ, привезших Ирину
Офицеры немедленно пошли назад. А Ирина подумала — в юбке у нее вшита цыганская игла. Может, попытаться?
Хотя она знала, что тогда будет — убьют не только ее. Перебьют и всю семью, до последнего человека. Там — не Советский союз. Там — считай, что ханство.
И потому — она оставила мысли о цыганской игле и привычно посмотрела на стоящего перед ней человека, как на мужчину.
А неплох. Лет шестьдесят точно есть, но нет ни признака грядущей смерти, перед которой все равны. Хорошо одет, пузо не наел…
Но главное — аура власти. То, перед чем она никогда не могла устоять. И Ворам она давалась не всем — а только тем, в которых это было. Природным вожакам стаи — а такие даже среди воров — были редкостью
— Удивлены, Ирина Генриховна? — спросил Хозяин.
Ирина повела плечами
— Чего мне удивляться. Я всякого повидала…
Судья кивнул:
— И правда.
Липман просекла намек — было бы глупо считать, что в КГБ ее не знают как облупленную. Но знать и доказать — вещи разные.
Интересно только, зачем она им? Ссучить хотят? Тогда просто забрали бы.
Да и хрен им на всю морду…
Она решила обострить
— Так чего вам надо, гражданин начальник? Могу телевизор устроить? Или магнитофон. «Шарп». По госцене продам
Судья поморщился
— Нехорошо говорите, Ирина Генриховна. Это, между прочим, спекуляцией называется. А партия со спекуляцией борется.
— Какая же спекуляция? Все как положено, под квитанцию, по госцене. Могу икорки достать.
Судья внимательно посмотрел на нее.
— Думаете, у меня икры нет?
Да нет, есть. Про то, что все браконьерские артели, которые почти извели за последние десять лет каспийского осетра находятся под чьей-то крышей — это всем в Азербайджане было известно. Икра она ведь такое дело… весит мало, стоит дорого. На том берегу — Иран, а там тогда американцы долларами платили. Про то, что браконьерство на Каспии — это чуть больше чем браконьерство — знали все. Потому то браконьерами даже КГБ занимался. Но когда преступление совершают все — может, это уже и не преступление?
Ирина Липман смутилась:
— Ну… есть… наверное.
— То-то и оно. Всё у меня есть, Ирина Генриховна. И у вас — всё есть и даже больше чем у обычного советского человека. Только вот справедливости — нет.
Судья протянул Ирине папку, которую держал при себе.
— Вот. Ознакомьтесь.
…
— Дело одного капитана госбезопасности. Того, который расстрелял вашего деда. И всю его семью.
Чего Ирина Генриховна не ожидала, так это вот этого…
— Сорок первый год, Донбасс. В связи с наступлением гитлеровских войск — было принято решение принудительно выселить немецких колонистов в Казахстан. По вашему населенному пункту — приказ исполнял капитан госбезопасности Любый. Когда поезд не подали — он принял решение расстрелять всех спецпереселенцев. Включая и детей. Потом, конечно, объявили, что людей расстреляли немцы…
…
— А у вас в руках — дело уже полковника госбезопасности Любого. Который, в сорок пятом году в Вене занимался мародерством и на этой почве — был завербован британской разведкой. В пятьдесят третьем году — товарищ Любый вместе с группой других товарищей, пособников Берии, были разоблачены как предатели. Военной коллегией Верховного суда Любый был приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение.
Липман постаралась держать себя в руках
— Для чего вы мне это показываете?
— Для того чтобы вы понимали, Ирина Генриховна — государство умеет исправлять свои ошибки…
…
— А вообще то я хотел поговорить с вами о «Белом Лебеде»…
Ирина вздрогнула.
«Белый лебедь» — так называлась спецколония в Пермском крае. Туда отправляли отбывать наказание только воров в законе и самых отмороженных из стремяг.
Там была бойня. Работать никто не работал — да и не заставлял никто, все понимали, что воры работать не будут. Прибывающих — встречал начальник колонии, всех зверски избивали. В качестве работы — зэки таскали бревно. Туда-сюда. Кто падал — тех избивали охранники.
Выйти можно было просто. Пойти к начальнику и сказать, что отказываешься от звания вора в законе. Тогда тебя покормят, больше не будут издеваться, статью, о бывшем воре, вставшем на путь исправления — пропечатают в лагерных газетах. После чего ссучившегося — если и не убьют, то опустят на самый низ лагерной иерархии.
Воры не сразу, но сообразили, чем это грозит, и на всесоюзной сходке было принято
