Схватка не на жизнь - Юрий Мишаткин

Грум-Гримайло понуро прошагал мимо чекиста. Магура не счел нужным его окликнуть.

«…Я приветствую тех рабочих, которые в первые дни революции показали рабоче-крестьянским массам, как надо бороться за революцию. Вот почему тот день, в который пал красный Царицын, был день траура рабочих и крестьян России. Но, товарищи, ни звука упрека ни в одной части Советской Республики не раздалось по адресу царицынских рабочих, что они не сумели удержать Царицын. Везде было общее желание, чтобы Царицын снова стал советским. Теперь наша Красная-Армия снова вернула Царицын».

На рейде теснились суда. В ночи басовито и неторопливо раздался чей-то гудок, и ему тут же ответил другой.

Часовые у трапа трехтрубного шведского парохода отдали честь, но полковник Холмэн, Мак-Корни и сопровождающий их ротмистр даже не взглянули в их сторону.

За англичанами и переводчиком два дюжих солдата пронесли гору чемоданов.

— Во вторую каюту, — приказал носильщикам ротмистр Синицын и, подняв воротник шинели, шагнул к борту.

На пристани суетились штатские и военные.

— Только что поступила депеша, — сказал Холмэн. — Части барона сдали Царицын. Город оставлен на поругание красным.

— Этого следовало ожидать, — заметил Мак-Корни, пряча лицо в широкий шарф.

— Барон со штабом в Таганроге вновь формирует армию.

— И снова будет трубить о своем походе на Москву?

Полковник промолчал.

Вскоре убрали трап. Пароход начал медленно отходить от причала и, развернувшись, двинулся к выходу из бухты, провожаемый носящимися без толку над свинцовой водой чайками.

Синицын не отрываясь смотрел на уходящий назад город, на горы и низко плывущие над ними облака.

За кормой оставалась Россия.

Товарищ Альт не знал, надолго ли он прощается с Родиной и когда вновь удастся ступить на ее землю. Вспомнился царицынский подпольщик Магура, которого он вызволил из застенков контрразведки. Добрался ли тот до Реввоенсовета фронта, успел ли вовремя передать шифровку?

Чиркнув белым крылом по холодной воде, взмыла вверх и пронзительно закричала чайка.

ЧАСТЬ II

1

Все произошло за считанные секунды. Часы показывали 23.36, когда слесарь завода «Баррикады» Коноваленко увидел в окне третьего этажа дома 15 по улице Рабоче-Крестьянской вспышку яркого огня. Одновременно из квартиры раздался приглушенный крик…

На дежурство в тот день Коноваленко заступил вечером, когда над Сталинградом опускались сумерки.

— Возможны налеты вражеской авиации, — скороговоркой, как хорошо заученный текст, произнес инструктор МПВО. — Приказано следить за соблюдением жителями правил светомаскировки.

Коноваленко слушал в пол-уха: не первый раз заступал на дежурство-патрулирование. Когда же инструктор напомнил приказ военного коменданта города о прекращении в ночное время всякого движения без пропусков, кашлянул и спросил:

— А с парочками что прикажете делать? Ну с теми, кто любовь крутит и до утра все проститься не может? Тоже забирать и в комендатуру отводить?

Вокруг засмеялись.

— Отставить! — строго приказал инструктор и разъяснил: — Праздношатающиеся подлежат задержанию, со всеми вытекающими из этого последствиями.

— Ясно! — прогудели голоса.

На этом инструктаж закончился, и все вышли на патрулирование. За каждым бойцом был закреплен определенный участок района. Коноваленко достались дома по Рабоче-Крестьянской улице, начиная с Дома грузчиков.

Пока было светло, Коноваленко посидел на лавочке. Когда же время подкатило к десяти часам и улицы опустели, поправил на плече ремень противогаза и двинулся по знакомому маршруту.

Затемненные окна домов слепо смотрели на улицу. В свете полной луны белели полосы бумаги и бинта, перечеркнувшие крест-накрест стекла. Еще в феврале 1942 года на подступах к городу начали появляться самолеты противника. Один был сбит в день Красной Армии в районе Калача, другой — «Юнкерс-88» месяц спустя приблизился к Сталинграду с юга. Поспешно сбросив бомбы на Сталгрэс, самолет отправился восвояси, но был настигнут ЯК-1.

Коноваленко прошел два квартала, зорко наблюдая, не проступает ли сквозь шторы и ставни свет. Собрался закурить, и уже достал кисет, как в глаза вдруг ударила вспышка. Яркий свет озарил одно из окон на третьем этаже дома № 15.

— А-а! — затянул и, захлебнувшись, смолк голос.

Коноваленко машинально взглянул на часы и бросился к подъезду. Одолев пролеты крутой лестницы, толкнул дверь, и та распахнулась, приглашая войти в квартиру, где в люстре горела лишь одна лампочка.

Первое, на что Коноваленко невольно обратил внимание, был удушливый запах сгоревшего пороха. Затем боец МПВО увидел человека. Закрыв руками лицо, тот лежал скрючившись на полу.

За спиной послышались шаги, и на пороге комнаты выросла старушка.

«Как невеста, право слово!» — подумал Коноваленко, приняв за платье обыкновенную ночную рубашку, и, долго не размышляя, послал соседку за патрулем, а сам остался в квартире.

— Вызывайте «скорую помощь»! — приказал появившийся вскоре начальник патруля. Он пощупал пульс на руке распростертого на полу человека, затем спросил старушку:

— Знаете пострадавшего?

— Эвакуированный это, — ответила та. — Зимой с Украины приехал и по ордеру вселился. Тихий жилец, не пьет, не курит… Павлом Ильичом кличут. На той неделе стул мне починил…

Увидев на спинке кресла с потертым сиденьем пиджак, начальник патруля достал из него паспорт и какие-то бумаги. Подкрутил в керосиновой лампе фитиль, перелистал паспорт, зачем-то посмотрел его на свет и присвистнул:

— Снова звонить придется. На этот раз в НКВД. — Он еще раз всмотрелся в странички паспорта и печати на них и повторил: — Точно, в НКВД надо.

2

— Можете пройти к раненому, — позволил врач. — Но предупреждаю: если он и выживет, то все равно в ближайшее время вряд ли сможет что-либо рассказать. Рана довольно опасная. Стреляли с близкого расстояния, почти в упор.

Не дожидаясь повторного разрешения, Николай Степанович Магура вошел в больничную палату, где на койке, запрокинув голову в тугой повязке, лежал Дубков Павел Ильич, 1903 года рождения, рабочий одного из харьковских заводов, эвакуированный в Сталинград… Но сведениям из документов раненого верить было нельзя, так как в гербовой печати паспорта Дубкова не хватало нескольких колосков, а третья страничка была проколота в верхнем углу. Как сообщала в Сталинградское управление НКВД директива из Москвы, владельцы документов с перечисленными приметами прошли специальную подготовку в немецких диверсионных школах абвера[5] в Полтаве и Риге. Дубков П. И. был из числа абверовских агентов, засланных через линию фронта со специальными заданиями.

Магура наклонился над раненым.

— Дубков! Павел!

Раненый молчал.

— Дубков! — повторил майор и тронул раненого за руку. — Кто в вас стрелял?

Майор с надеждой смотрел на спекшиеся губы агента абвера, но, не дождавшись ни слова, повернулся к врачу.

— Я предупреждал, — развел руками врач и следом за Магурой вышел из палаты, неслышно затворив за собой дверь.

«Он должен заговорить. Необходимо, чтобы сказал, кто в него стрелял. И, главное, из чего. Оружие применено довольно странное…» — размышлял Магура по пути в кабинет главврача. Еще он думал — не первый раз за этот день — о неизвестном советском разведчике и о громадном риске, которому тот подвергается в тылу врага, метя документы фашистских наймитов.

— Два восемнадцать! — набрав номер управления НКВД, попросил майор и после короткой паузы поинтересовался: — Новости есть?

— При обыске на квартире Дубкова найдена ракетница немецкого производства, — доложили из управления. — Обнаружили в печной трубе.

— Одну минуту! — перебил Магура и обернулся к врачу. — Мог Дубков быть обожжен ракетой? Той самой, какой подают сигналы? Можно предположить, что в него стреляли из ракетницы с близкого расстояния?

— Как вы сказали? — переспросил врач. — Да, да, именно ракетой! Пороховые следы, сильный ожог!

В тот же мартовский день в Сталинградском областном управлении НКВД была заведена папка, где стояла аккуратная надпись «Сигнальщики». К делу приобщили фальшивые документы Дубкова, акт их экспертизы, протокол обыска квартиры, где жил Дубков, снимки найденной ракетницы. Последней была подшита справка больницы, удостоверяющая смерть Дубкова П. И. Больше в папке ничего не было, так как после гибели хозяина ракетницы обрывалась та ниточка, которая могла привести к другим немецким ракетчикам, и в первую очередь к тому, кто стрелял в доме номер пятнадцать на Рабоче-Крестьянской улице.