И весь ее джаз… - Иосиф Гольман

– Долго думала, прежде чем бросать в середине пятого курса? – наконец изволил начать беседу бывший препод.

– Обстоятельства, Ефим Аркадьевич. – Машке не хотелось углубляться. Хотелось побыстрее отделаться, безо всех этих сочувствий и сопереживаний – уже наслушалась.

– И какие же? – Этот тип точно никуда не торопился. Он даже на деловые встречи ездить не любил. Удивительно, но большинство клиентов приезжали к нему в богом забытое Измайлово сами.

– Деньги кончились, – держала себя в руках Машка.

– Ты вроде не казалась мне совсем дурой… – задумчиво произнес он. Профессор вовсе не оскорблял. Он лишь констатировал и анализировал. Только когда загнул про женскую логику, Машку переклинило, и она объяснила ему все. И очень доходчиво.

Глазки препода загорелись интересом, ноздри немаленького носа задвигались, как будто учуяв что-то вкусненькое.

– Значит, двое новых деток, отец и мама без зарплаты, сестра в больнице, – подытожил он. – Все перечислила?

Мария молча кивнула, едва сдерживая слезы – решение расстаться со ставшим родным вузом было вовсе не безболезненным.

– Ах да. Еще девица нежного психотипа, – спохватился Береславский. – Космонавтка.

– А космонавтка-то при чем? – Машка даже не успела обидеться за нежный психотип.

– Ну, в скафандре, – объяснил тот. – И в космосе. Одна на миллион кубических километров.

– Слушайте, – взвилась уставшая Мария, уже потерявшая полтора часа такого дорогого времени. – Спасибо, конечно, за участие, но у вас есть лучшие предложения?

– Нет, Маша, – сказал Береславский. – Пока не подумаю. Вот подумаю минут пятнадцать – они появятся. Я ж не пылкая девушка – сначала делать, потом думать.

После чего реально ушел в себя. Взгляд стал отсутствующим, как у ее знакомого доходяги-нарика после хорошей дозы. Правда, не на пятнадцать минут, а на восемь. Но и они показались Марии долгими.

– Значит, так, – наконец объявил он. – В универе я договорюсь об отсрочке.

– Отсрочка не поможет, – перебила Машка. Уж она-то на эти темы думала-передумала. А здесь – чужую беду руками разведу.

– Поможет, – как от жужжащей мухи отмахнулся Береславский. – Параллельно буду общаться с банком, кредит на завершение образования. Ты молодая, тебе дадут. Это раз. Два – сейчас решим с твоей сестренкой.

– Как вы решите? – чуть не расплакалась Мария. Это было ее окно уязвимости. Прооперировать Женьку немедленно могли лишь за границей, для чего требовалось более тридцати тысяч долларов. Здесь же ее поддерживали бесплатно, но очередь на операцию с заменой клапанов была неопределенно долгой.

– Пока не знаю, – вздохнул препод и взялся за телефонную трубку.

За сорок с лишним минут – но теперь Машка уже никуда не торопилась – он последовательно поговорил с пятью собеседниками, выстраивая неочевидную, однако явно логически обоснованную цепочку. Пятый сообщил Береславскому дату и место госпитализации ребенка. И не через два года, а через неделю, причем перевод из нынешней больницы в сердечный НИИ будет осуществлен напрямик, без промежуточной выписки.

Ефим Аркадьевич аккуратно записал на бумажке адрес, телефон и электронную почту своего последнего благодетеля. Интересно, что бумажка была с другой стороны уже чем-то исписана – Береславский был нетерпим к бесполезной растрате ресурсов. Полезную же – разумеется, на его личный взгляд – очень одобрял: ездил на безумно дорогой и вечно поцарапанной машине и при постоянно мятых джинсах и рубахе демонстрировал дорогущие часы.

Впрочем, Машке уже было не до критики препода – она чувствовала, как к ней буквально возвращается ее беззаботная юность, со всеми этими событиями вроде бы безвозвратно потерянная месяц назад.

В этот момент вновь зазвонил телефон. Береславский вальяжно взял трубку.

Машка напряглась: неужели что-то разладилось?

Но – обошлось.

– Да, это я, – сладенько ответил Ефим Аркадьевич невидимому собеседнику. Глазки заблестели, очочки засверкали. – Конечно, пойду. Я обожаю театр.

Вот ведь лжец! Сам говорил, что терпеть не может театральные спектакли, что все время рука его тянется к пульту управления, дабы включить ускоренную перемотку. Он даже фильмы смотрит по несколько штук сразу, щелкая каналами. А еще говорил, что любит театральные залы с колоннами, за которыми удобно дремать.

– Да-да, Танечка. Конечно, буду. – И положил трубку.

«Интересно, его жена знает про эту Танечку?» – подумала оскорбленная в женских чувствах Машка, но тут же все простила профессору, вспомнив, как ловко он решил ее ужасные проблемы. И вслух сказала совсем другое:

– Спасибо, Ефим Аркадьевич!

И глаза ее наполнились предательской влагой.

– Не за что, – ответил тот. А потом серьезно, очень серьезно продолжил: – Действительно, не за что. Мы пропихнули твою сестренку без очереди. Значит, чью-то – отодвинули. И то, и другое – на моей совести.

Машка ошарашенно молчала, понимая, что и в этот раз препод прав. Потом встала, чтобы выйти.

И остановилась.

Нельзя же так просто взять и уйти. После таких подарков. Ради Женьки она бы свой сердечный клапан, не задумываясь, пожертвовала.

Но чем она могла его отблагодарить? Разве что… вон он как с этой Танечкой разсюсюкался.

Мария не стала откладывать в долгий ящик – решимости ей хватало во все периоды жизни – и предложила Ефиму Аркадьевичу провести вместе вечер.

– Я действительно похож на педофила? – неожиданно расстроился он. – Говорят, с возрастом это бывает.

Машке пришлось успокаивать мужика, что на педофила он не похож. Что он похож на бабника, Машка, по понятным причинам, сообщать благодетелю не стала.

На этом, кстати, история не закончилась.

В универе ее восстановили, а вот в банке кредита пока не дали – закончилась квота на этот год. Все было не слишком страшно, они ж не отказали, просто требовалось согласовать это с бухгалтерией. К тому же сама Мария была вполне в тот момент счастлива – вечером почти здоровую Женьку выписывали из клиники. В бухгалтерии же ее ожидал еще один сюрприз. Тамошняя дама порылась в бумагах и сказала, что все уплачено, долгов нет.

Поскольку Машке было очевидно, кто мог это сделать, она вновь направилась к преподу. И тот при ней вновь журчащим голоском общался с какой-то бабой, уж точно не с женой.

– А разве я хуже банка? – закончив беседу с незримой прелестницей, опять расстроился Ефим Аркадьевич. – Начнешь работать, отдашь.

– Ну давайте хоть с процентами. – Марии было реально неудобно.

– Не могу, – ответил профессор. И, подумав, добавил: – Религия не позволяет.

Это ему-то – религия? Да на нем грехов – больше чем этажей в небоскребе!