Командировка - Борис Михайлович Яроцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 8
Уже на следующий день Надежда Петровна пошла по инстанциям. Игоря по настоятельному совету Ивана Григорьевича нужно было выручать немедля. Она написала заявление в горсобес. Оттуда ответили, что резолюция будет через неделю-две. В горсобесе нервически настроенная на посетителей работница, высокая с бегающими глазами блондинка, бывшая коллега Надежды Петровны (в прошлые годы она преподавала физкультуру) неинтеллигентно спросила: «А на хрена ты его забираешь?»
— Но его же там бьют! Он как был маленьким, так и остался. Совсем не растет.
— Зато сыт, — ответила бывшая коллега. — А у тебя-то, Надежда, и жрать нечего. Твой муж хоть и лауреат Ленинской премии, а толку? Небось и его все книжки ты вытаскала на рынок.
— Да вы что!..
— Знаю-знаю. Сама приторговываю. — И уже нагло: — Вот я, торговала бы телом, да кому я такая нужна? Гремлю костями. Так что я даже не конь, а всего лишь пешка в нашей рыночной игре. А ты, Надежда, забери свое заявление обратно. А там, гляди, подвернется золотой американец, выкупит у нашей державы твоего сына, и сынок твой в каком-нибудь Канзасе, извини за выражение, будет жить-поживать, как король на шахматной доске. Будет хвалиться спидоноскам от журналистики, что батя у него гениальный изобретатель, а маманя — заслуженная учительница Украины. Или ты народная? Хрен вас поймет. Нахватали званий, а теперь голодаете.
Она закурила сигарету, затянулась, бросила в урну.
— Ходите, канючите, не знаете, кому своих детей спихнуть… — и, видя, что посетительница вот-вот расплачется, переспросила уже участливо: — Разве не так? Благодари бога, что держава за свой счет содержит наших дебилов.
— Мой не дебил, — с дрожью в голосе возразила Надежда Петровна, — Он напуган. Это определил доктор.
Работница горсобеса подняла нафабренные ресницы. Над еле заметными бровями легкой зыбью теснились морщинки.
— Доктор? Откуда у тебя валюта?
— А он бесплатно.
— Он что — кретин?
— Я серьезно…
— Ладно, не дури. Я докторов лучше тебя знаю. На своего дебила извела чуть ли не все свои шмотки. Два кубка вынуждена была загнать какой-то грузинке, что якобы она, а не я, выиграла эти кубки в Монако.
С некоторых пор Надежда Петровна стала замечать, что многие интеллигенты в трудных обстоятельствах быстро превращаются в пошлых и вульгарных обывателей. Еще вчера изящно изъяснявшихся на чистом русском или украинском языке, они, став голодными и обносившимися, легко переходят на тюремно-лагерную феню, выдают себя за люмпенов.
Надежда Петровна знала, что у этой работницы, известной шахматистки Виктории Плющ, трое детей: две дочери и сын, мужа никогда не было — все дети от разных мужчин: где она участвовала в международных соревнованиях, там и беременела.
Дочери вроде благополучные, но их еще малолетними удочерила бездетная тетка, а сына до семи лет воспитывала бабушка, мать Виктории, доярка пригородного совхоза. Когда внук поджег бабушкин дом и из дома мало что удалось вынести, Виктория забрала сына в город, определила в обычную школу. В школе сын поджег склад учебных пособий. Мальчик, оказывается, любил делать пожары. Он плясал от радости, видя, как бушует пламя. С тех пор педагоги бесцеремонно обыскивают сына шахматистки и, найдя у него спички, жестоко его избивают. Все сходятся на мысли, что быть ему «диким гусем» — солдатом удачи.
Предвидя, что сын подожжет и квартиру, шахматистка обратилась с суд, чтобы ее лишили материнства. Просьбу удовлетворили с условием, что она будет платить алименты в пользу интерната, куда определят ее сына. Женщина охотно согласилась: в свободное от работы время полностью переключилась на шахматы и мужчин, как сама объясняла, чисто физиологически. Мать-доярка, видя перемены в жизни дочери, не без горечи говорила:
— Ты, Вика, отличаешься от коровы только тем, что корове бык требуется раз в год и то лишь на десять минут, а тебе мужик требуется на десять минут, но каждый день.
На свою мать Виктория не обижалась, да как было обижаться, если родительница ее кормила: у матери было приличное приусадебное хозяйство. Уже через год после пожара она его восстановила, о чем с гордостью хвалилась: «Доверили бы мне стану, я и страну на ноги поставлю».
И обстановку в квартиру она купила дочке. А вот квартиру Виктория получила как мать-одиночка. Тут, конечно, помогла взятка. На дом она пригласила к себе зампреда исполкома товарища Будко. Тот как человек сугубо прагматичный, от постели отказался.
— Тебе нужен ордер, — сказал он, — поэтому скрепим мою подпись баксами.
— Сколько?
— Учитывая твою бедность, полкуска.
Виктория не возражала. Из венской олимпиады она привезла некоторые вещи: две турецкие кожаные куртки и финский аппарат «секс-мужчина». Загнала их на местном рынке: куртки взяла Васса-перекупщица, мать бывшего начальника ОБХСС, а «секс-мужчину» пожелала иметь супруга директора хлебокомбината. Так что баксы у шахматистки были.
Кончая разговор с Надеждой Петровной, Виктория спросила:
— Ты знакома со Славком Тарасовичем Ажипой?
— Который мэр?
— Именно. Загляни к нему. Да захвати на всякий случай баксы. Но говори не с ним, а его замом паном Будко.
— Нет у меня баксов, — призналась Надежда Петровна. — А сына я все равно заберу.
— Дура, — сказала Виктория. — Ты в каком государстве живешь? Тебя за твою вольность так штрафанут, что твой муж, хотя и лауреат, без штанов останется.
— Как же мне быть?
Виктория нервическими глазами кольнула посетительницу:
— Обратись в фонд Сороса. Если твой муж еще не совсем пропил свои драгоценные мозги, пусть повкалывает на иностранцев.
Дома Надежда Петровна рассказала мужу и квартиранту о посещении горсобеса. Анатолий Зосимович, выслушав жену, прошелся матерком по начальству, а квартиранта спросил:
— Знаете, чем занимается этот фонд? — И сам же ответил: — Грабит дураков. В частности, Россию.
— Но мы же Украина!
На щетинистой щеке Анатолия Зосимовича — ухмылка:
— А чем отличается Украина от России?
— Ну, прежде всего, названием.
— Отчасти да, — согласился Анатолий Зосимович. — Русские и белорусы оставили в своем корне «русь». А вот наши предки, жители Приднепровья… Ясновельможные паны Речипосполиты называли наших предков «быдлом окраины». Лучшие умы славянства протестовали против этой оскорбительной клички, пытались жителей Приднепровья называть просто «росами» — тот же профессор Грушевский, — а Северное Причерноморье — «Малороссией». Но презренная кличка оказалась липучей… Многое мы забыли. Наша забывчивость перешла даже в лично нашу фамилию. А вот во мне, видите, сработала генная память.
Уже не первый раз хозяин что-то уточняет квартиранту, считая, что тот то ли наивный, то ли хитрый, ведь наивным и хитрым живется легче! Но Иван Григорьевич не прикидывался ни наивным, ни хитрым: он умел выслушивать собеседника, особенно если мысль заслуживала внимания. Для него этот