Чужой для всех. Книга 3 - Александр Михайлович Дурасов

— Франц? — подала голос разбуженная Марта.

— Спи, случайно задел.

— Ты не спишь? Который час? — девушка открыла глаза.

— Поздно. Спи.

Щелкнул ночник. Марта приподнялась, взглянула на часы с золотым браслетом — свадебный подарок, ужаснулась:

— О Божья Матерь! Без четверти три! Франц, что случилось? Почему ты не спишь? Солдаты и те спят в это время.

— Что ты пристала? Ляг и спи, — буркнул недовольно муж. — Завтра поговорим.

— Не сердись, дорогой. Я сейчас не засну. Лучше поговори со мной. Может, я смогу чем помочь? — Марта прижалась к мужу теплой грудью, положила руку на бедро.

— Не смеши, Марта. Делай пилюли в аптеке, помогай отцу. Что ты еще умеешь? — съехидничал Франц, перевернулся на другой бок, не приняв игры Марты.

— Какой ты вредный! — безобидно фыркнула жена, взлохматив Францу волосы.

— Отстань! Я засыпаю.

— Франц! У тебя появились седые волосы! — тонкие брови Марты взлетели вверх. — Бедненький. Совсем извелся в рейхсканцелярии у фюрера. Дома не бываешь. Жену не ублажаешь…

— Что? — Франц дернулся, как неврастеник, вскочил с постели. Нацистский орел злобно заходил на нательном белье. — Откуда тебе известно, что я служу в рейхсканцелярии?

— Русский водитель обмолвился. А что, это секрет? — Марта привстала, оперлась на холодную никелированную спинку кровати. — Мне что, нельзя знать, где служит муж? — в голосе чувствовалась обида. — Ты в этом месяце был всего два раза дома. Со мной почти не разговариваешь. Внимания на меня не обращаешь. Превратился в солдафона. Что ни спроси, одни претензии и окрики. Поэтому я хочу знать, — глаза стали наполняться слезами. — Что случилось, милый? Ты меня разлюбил?

— Опять началось! — Франц ястребом подлетел к жене, грубо схватил за плечи. Сна как не бывало. — Что ты такое говоришь, Марта? Сколько можно повторять? Идет война. Русские и американцы на пороге рейха. Готовится оборонительная операция. Я весь в работе. Не до тебя сейчас. Пойми ты наконец! — Франц, словно клещами, сдавливал Марту. Вены на шее вздулись от злости. — Я просто бешусь от твоих претензий! От твоей бледности и полноты. От твоих слез. От твоего горохового супа. А Криволапов, гаденыш, свое получит!

— Значит, не до меня?.. Отпусти, мне больно, — взвыла жена. Слезы хлынули из миндальных глаз. — Значит, не до нашего ре-бе-ноч-ка?..

— Что? О каком ребенке ты говоришь? — пальцы ослабли, глаза вытаращились. — Не неси чушь, Марта!

— О нашем ребеночке, Франц. О нашем… — еще пуще заголосила Марта. — Я на пятом месяце беременности… Ты такой внимательный, разведчик, боевой офицер, что даже не заметил, как я понесла плод от тебя…

— О мой бог! — Франц испуганно отшатнулся от Марты. — Этого не может быть? Нам только ребенка не хватало. Я видел, что ты набрала вес, но даже мысленно не связывал округлые формы с беременностью. Ну зачем, зачем, Марта? — Ольбрихт схватился за голову, удрученно забегал по комнате. — Идет война. Я могу погибнуть. И вообще!..

— Вот оно что? — Марта с горечью смотрела на мужа, перестала реветь. — Ты не рад нашему ребенку!

— Причем здесь рад, не рад? Я всегда хотел иметь полноценную семью.

— Не рад, мой суженый, не рад, — утвердительно покачала головой Марта.

— Не в этом дело, Марта. Просто рождение ребенка сейчас очень некстати… А может… — угрюмые глаза загорелись надеждой. Франц уставился на жену, не смея договорить фразу.

Марта онемела от задумки мужа. Она не ожидала подобной реакции на свою беременность. Душа заполнилась раскаленной лавой, состоящей из обиды и возмущения. Молодая женщина поняла, на что толкает ее супруг. Ей хотелось броситься на Франца, расцарапать до крови лицо, дать звонкую пощечину. Но она была воспитанной немкой. Порывы негодования, несмотря на молодость, сумела быстро затушить.

«Бесполезная выходка, — подумала она. — Мужа-эгоиста перевоспитает только большое личное горе. Этого не было в жизни Франца». Да и ударить старшего офицера нацистской армии она не могла. Боялась. Ее поступок истолковали бы в пользу мужа при бракоразводном процессе. Марта не желала развода. Не для того она выходила замуж, чтобы при первой трудности пасовать. «Время утихомирит Франца», — успокаивала она себя.

Заскрипели пружины. Марта молча сползла с кровати. Пухлым кулачком стерла застывшие слезы, не глядя на мужа, прошлепала мимо. Франц ждал ответа, нервничал. Взглядом прощупывал, словно рентгеновским аппаратом, чуть выступающий животик жены. Под шелковой ночной сорочкой в утробе матери теплилась новая жизнь. Марта оглянулась только на выходе. Голова приподнята. В глазах — сдержанность, расчет.

— Хорошей ночи, дорогой супруг, — произнесла она сухим официальным тоном. — Завтрак, как обычно, в восемь утра. Отдыхай. И знай, я никому не позволю разбить нашу семью…

Поздно вечером небольшая военная колонна, оставив позади многокилометровый путь, беспокойно въехала в местечко Хельсендорф. Завизжали тормоза в центре поселка. Машины, вырывая из темноты свободные места, остановились у единственной гостиницы «Фишер». Из первого бронетранспортера выскочил офицер связи. Отдав распоряжение сержанту, направился к вездеходу Ольбрихта. У «Хорьха» уже топтался Криволапов, потирая уши.

— Где подполковник? — бросил старший лейтенант.

— Там, — кивнул водитель, указав на дверь. — Спят, наверное. Не смею беспокоить.

— Мы прибыли, фельдфебель. Будите своего патрона.

— Не смею беспокоить, — заикаясь, выдавил Криволапов. Обида за взбучку затаилась в душе, словно болотная гадюка под корягой. — Не велено.

Рыжий связист растерялся, захлопал ресницами. Негромко стукнул по двери.

— Господин подполковник. Мы приехали. Можете выходить.

— Что? Приехали? — сонно отозвался Ольбрихт. — Хорошо, Генрих. Займитесь личным составом. Я сейчас.

Голова — двухпудовая гиря, не поднять. В натопленном салоне улавливался запах бензина. Не хватало кислорода. «Угореть можно, — проскочила мысль. — Все обижается…» — Франц провел ладонями по распухшему потному лицу. Помассировал шею, виски. Стало легче. Натянул фуражку, приподнял цигейковый воротник кожаного черного пальто и, словно медведь, вылез наружу.

Морозный воздух бодрил. Небо было усеяно множеством звезд. Снег, выпавший накануне, искрился на свету гостиничных прожекторов…

— Ох, хорошо! — вздохнул он полной грудью. — Тишина, как будто и войны нет. Крестьяне живут в свое удовольствие. Чистый воздух, природа, уважаемый труд.

«Клаус, хорошо быть крестьянином, как ты думаешь?» — «Ты ошибаешься, Франц, — устало отозвался двойник. — Поработай на маслобойке, вычисти коровник от навоза, и твоя романтика быстро улетучится. К тебе бежит начальник лагеря. Отдай распоряжение, и идем спать. Чай, семьсот километров отмахали от Берлина на юго-запад». — «Ты что, простудился? Твой голос раздается, будто из ржавого трюма». — «Не обращай внимания! Кажется, афганская пыль и песок засели в бронхах навечно». — «Понятно. Есть более серьезный вопрос». — «Слушаю».

Франц запрокинул голову, разглядывая вечность, спросил: «Действительно, что к началу операции пойдут туманы? Мороз хватает за уши. Млечный Путь растянулся на все небо». — «Я тебя когда-нибудь подводил, мой ты сомневающийся?» — «Нет». — «Тогда не задавай лишних вопросов. Что знаю