Хозяин дракона - Анатолий Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не верю я, чтоб один шестерых убил! Да и на Глеба не похоже – столько на одного выслать. Скуден умом князь… Небось послал двоих, те по пути в корчме брагой опились, вот Некрас их и одолел.
– Может, и так было, княже, любят люди приврать… Но Некрас мог податься к Святояру. И смок с ним…
– Его смок как теленок! – возразил Святослав. – На таком не полетишь.
– Вырос. Сотник рассказывал: Некрас смока маленьким нашел, не больше хоря был. Кормил с рук. Смок к нему так привязался, что стал как собака, слушался каждого слова. Потом змей вырос и жрал столько, что Некрас прокормить не мог. Просил князя помочь, а Глеб отобрать велел…
– Жаден Глеб, – вздохнул Святослав. – Дал бы Некрасу гривну, тот сам бы смока отвел. Нам забот бы не было.
– Думаю, княже, про смока выведать.
– Как?
– Жегало виноват перед тобой, пусть в Белгород едет!
– Узнают его!
– Не был он в Белгороде, никто его там не ведает. К тому же рожа у него не русская, такие все одно лицо. Велю ему бороду остричь, волосы с головы снять, как половцы делают. Будет оружием торговать. Никто не удивится: Ростислав к войне готовится, оружие в цене, купцы везут его в Белгород.
– Дашь Жегало мечей – ворога вооружать?
– Возьмет половецкое железо, дрянное. У нас его много, вои брать не хотят. Пусть Ростиславичи купят – много не навоюют.
– Ладно! – согласился Святослав. – Людей пусть возьмет своих – из Клобуков. Если Некрас в Белгороде – убить! – Лицо князя стало жестким. – И смока, коли получится.
– Сделаем, княже!
– Лучше скажи, как далее быть? – вздохнул Святослав. – Рядились собрать войско у Городца, для того Жегало сено с зерном запасал. Теперь Городца нет, припасов нет…
– А земли Святояр занял…
– Когда?
– Сегодня. Большое войско перебрело на этот берег. Земли-то его, княже!
Святослав помедлил и кивнул.
– Много людей в Городце сгорело? – спросил тихо.
– Трое… Еще столько убились, с городниц прыгая.
– А посадские?
– Уцелели. Огонь не затронул посада, ветер в другую сторону дул.
– Стены Ростислав за два месяца подымет, службы до снега отстроит – Городец опять его! Столько воев летось под ним положили – все без толку. – Святослав вздохнул: – Думай, тысяцкий, как нам далее быть? Как войну теперь вести?! И я подумаю…
Горыня поклонился и вышел за двери. В сенях к нему метнулся Жегало.
– Будешь жить! – успокоил тысяцкий. – Сослужишь князю службу – все забудется. А хорошо сослужишь – награда ждет.
Сотник выхватил из-за пояса тяжелый кошель и с поклоном вложил в руку Горыни. Тот взвесил кошель в ладони, удовлетворенно кивнул:
– Идем, расскажу про службу…
Святослав, оставшись один, прошелся по горнице. «Некрас… – подумал со злобой. – Еще один! Вдруг тот же? Нет! – успокоил себя. – Того и косточки сгнили…» Князь прилег на застланную толстым ковром лавку и смежил глаза. Болела голова – от вчерашнего пира и еще более от мысли, что кубки поднимали, когда Городец пылал. Маленькая, но грозная крепость была ключевым звеном в задуманной князем войне, теперь цепь разорвалась и соединить звенья не получалось.
«Святояр, это все Святояр! – думал князь, не замечая, что сердито скрипит зубами. – Без него Ростислав – вздорный отрок, щенок, которому достаточно плетку показать! Летось спас Ростислава от верного разгрома – заманил мою дружину в леса, заплутал ее, затаскал по буеракам, пока люди и кони не изнемогли. Пришлось о мире рядиться, крест с сопляком целовать. Не угомонится Святояр, пока Ростислав на киевский стол не сядет. Как такую язву терпеть? Святояр не пускал меня в Киев, мой город по праву старшинства, войско Игоря разбил. Хорошо, что другие князья поддержали, Любечский ряд вспомнили, лествицу старую. Нет в землях наших порядка: брат на брата идет, щенок – на великого князя в благородных сединах. Окоротить бы молодца – чтоб навсегда дорогу в Киев забыл! Но как? Горыня Святояру в онучи не годится – хитер, изворотлив, но думать не умеет. К тому же злато любит… Заменить его некем, другие еще хуже. Переманить Святояра не выйдет – верен как пес, дед его Ростиславичам служил. Теперь этот смок… Глеб Туровский забаву искал, а Святояр другое увидел. Мигом Городец сожгли… Прознает дружина про смока – на коня не посадишь! Всяк с детства сказку помнит про трехголового, что огнем дышит… Что из того, что у этого голова одна? У страха глаза велики…»
Тяжкие думы одолевали великого князя, да так, что почувствовал себя худо. Кликнул слуг, те отвели Святослава в баню – всегда натоплена, баню старый князь любит. Там Святослава легонько размяли вымоченными в меду травяными вениками, поднесли холодного капустного рассолу – полегчало. Ужин князь велел подавать в спальню, к общему столу не пошел – не хотелось не ко времени здравицы слушать. Была среда, постный день, Святослав без охоты пожевал пареной рыбки с тыквенной кашей, выпил холодного узвару и лег почивать под меховое одеяло. Долго ворочался, не в силах отогнать дневные заботы, и уснул только под утро…
8
Голос… Хриплый, старушечий.
– Откуль?
– На бреге лежал, у самой воды, чуток не дотянулся. Я на челне плыла, заметила. Подгребла, а он в непритомности. Гляжу – спина в крови. Заволокла в челн…
Второй голос женский, мягкий и слегка испуганный.
– Где нашла?
– Близ Черного Яра.
– Глухое место… В избу сама волокла? Никто не видел?
– Темно было. Никто!
– Посвети! Возьми лучину!
Меня ворочают, щупают. Больно.
– Язва у него, вишь, ножом в бок ткнули… Как к Яру добрался? Житла близко нету!
– Не ведаю, бабушка! Брег травой порос, так она у воды примята, а более нигде. Не брегом шел. Выживет?
– Коли б нутро задели, давно помер. Дышит… Кажи одежу его!
– Вот!
– Крови много, значит, не внутрь. Очуняет. Что за рубаха такая? И порты?..
– Не ведаю.
– Спали! В печке!
– А поршни?
– Эти? На веревочках? Туда же!
– Вот еще… На шее висел.
– Крест?! Выбрось! В реку! Не дай Велес, прознают! Зарежут отрока!
– Откуда он, бабушка?
– Тело гладкое, лик гожий, руки мягкие. Одежа нездешняя, дорогая… Не смерд. Посадский сын или боярский.
– Так до города день плыть!
– Может, и плыл.
– Челна не было.
– Унесло. Пристал к берегу, сомлел, а челн течением утащило. Потому трава лишь у воды примята. Далее не забрел, сил не было.
– Верно…
– Держи горшок!
Спину мажут чем-то густым, холодным, затем, приподымая меня, бинтуют.
– Вот тебе травы… Отвари, и, как очнется, пои теплым. Заруби петуха, свари уху и давай с ложки!
– Храни тебя Велес, бабушка!
– Меня-то хранит, а вот ты… Что люду скажешь?
– Прибился.
– Откуда?
– Из дальней веси – той, которую сожгли. На челне приплыл.
– Коли так… Имя подбери! Его, поповское, как вспомнит, вели забыть, коли жить хочет.
– Велю, бабушка, непременно! Назову Красимил! Он такой гожий!
– Неразумная! Сглазишь! Лучше Некрас!
– Слушаю, бабушка…
* * *Полдень, солнце в зените, печет… Куры валяются в пыли: подгребают ее к себе крыльями и как бы купаются. Наседка растопырилась, из-под крыльев выглядывают желтые цыплячьи головки. Цыплятам не сидится; то один, то второй пробует удрать, но наседка недовольным квохтаньем возвращает ослушников на место. Я сижу на завалинке под тенью крыши и наблюдаю эту идиллию. Больше заняться нечем – бок еще болит.
С тех пор как очнулся, пытаюсь понять: куда меня занесло? Осторожно спрашиваю хозяйку. Она отвечает без охоты, а приставать я боюсь. Хозяйке расспросы не нравятся. Ее зовут Елица, скоро год как она вдова. Мужа и детей скосила «черная немочь». Елица тоже болела, но поправилась. Лицо ее в мелких оспинах – следы от заживших язв. «Немочь» испятнала всю деревню, многие жители, как и родные Елицы, умерли.
Деревня называется Весь. В ней двенадцать дворов и с полсотни жителей. Было вдвое больше… Как они помещались? Изба у Елицы совсем маленькая; скорее землянка, чем дом. На песчаном пригорке выкопана яма, поверх ее – сруб в несколько венцов и длинная двускатная крыша. Внутри – печь без трубы, стол, две лавки и нары. Нары называются полатями. На них спят всей семьей – вповалку, мы с Елицей – так же. Перед тем как лечь, она укрывает меня одеялом из шкур, залезает под него и прижимается, грея телом. Меня трясла лихорадка, теперь ее нет, но Елица опасается, что вернется. Она обнимает меня и прижимает к себе. От нее сладко пахнет травами и молоком…
Печь в избе сложена из камня, трубы нет. Дым выходит в дыру на крыше, балки в том месте блестят от сажи. Деревенские жители ходят в домотканой одежде: женщины в рубахах до пят, у мужчин рубахи покороче и штаны на веревочках вместо пояса. Штаны называются портами, я их тоже ношу. Из обуви здесь – лапти, но их обувают, когда идут в лес; остальное время ходят босыми. Лето, тепло… Мой спортивный костюм и кроссовки Елица сожгла, как и трусы, – здесь их не носят. Я не горюю: в портах удобно и совсем не жарко. Про электричество, телевизор и радио здесь не слыхали, как про асфальт и автомобили. Из средств передвижения – лодка и конь, но большей частью – свои ноги. Говорят здесь не по-русски. Похоже на язык Псалтыри, но без «рцы» и «понеже». Понять не трудно, если вдуматься.