Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

— Как и в прошлый раз, — сказала врач и указала на две точки на животе, не касаясь его слегка дрожащими руками.

Именно по этой причине Авалон стала ее помощницей несколько лет назад, после того, как и сама оказалась в этом лазарете. Аурела, будучи выдающимся врачом и умелой ведьмой, стала терять из-за магии стабильность своих рук. Для любой ведьмы, как и для врача, дрожащие руки были хуже смерти на омеловом костре. Ауреле пришлось пренебречь своим же главным правилом: никаких помощников, путающихся под ногами.

Она долго присматривалась к Авалон, пока выхаживала ее после той ужасной ночи, оставившей ей кошмары с запахом дыма и горелой плоти и длинный шрам на внутренней стороне бедра. Потом врач разрешила Авалон посещать ее между часами обучения магии и прислуживания Каталине, чтобы наблюдать за работой. Спустя несколько недель Авалон решилась открыть рот — ее тревожил вопрос, возможно ли унять боль от лунной крови. Получив в ответ не только помощь, но и знания, Авалон стала появляться в лазарете каждую ночь, когда к Ауреле наведывались те, кто не желал, чтобы о его походах узнали. Прячась за ширмой с навостренными ушами, она так разузнала, например, о недугах мужчин и втайне радовалась, когда очередной ловелас забегал за лекарством. Ей казалось, что таким образом Персена помогает своим дочерям, ведь в эту ночь какая-то бедняжка не будет вынуждена смотреть в потолок.

Аурела, несмотря на усиливающийся тремор рук, оставалась в своем царстве непоколебимой и волевой женщиной, к которой Авалон тянуло. Ей хотелось быть, как Аурела: даже утратив самое важное, стабильность, крепкость своих движений, она оставалась непобедимой воительницей в своей обители. И никто, даже суровые мужчины, не относились к ней пренебрежительно или грубо. Более того, ни один мужчина не посмел бы тронуть ее даже пальцем, ведь она спасла многим из них жизни, а иногда — репутацию.

Аурела, помимо всего прочего, еще никогда не позволяла себе задевать Авалон по поводу ее неудачной магии, в отличие от всех остальных придворных. Ей, казалось, вообще нет никакого дела до жизни, что кипит за стенами ее лазарета.

Так Авалон нашла для себя отдушину в помощи Ауреле и даже сама полюбила медицину.

Ухватившись за рукоять покрепче, Авалон оттеснила все свои эмоции и мысли за невидимую преграду — она всегда так делала, когда ей необходимо было сосредоточиться, — и рассекла воспаленную кожу. Черные струйки зазмеились по округлости живота. Чистой тряпицей Аурела подтерла их и одобрительно кивнула. Авалон углубила надрез, ощутив, как напрягается рука. Она сдула внезапно упавшую на глаза прядь и надавила сильнее, пытаясь аккуратно разрезать мышцу. Как вдруг вскрикнула от неожиданности и отдернула левую руку.

— Порезалась, — констатировала Аурела и, схватив ее руку, поднесла ее над полом и облила раствором. Жжение растеклось до предплечья, заставив Авалон стиснуть губы и прошипеть боль сквозь зубы.

— Прости, я спешила, — сказала Авалон, скривившись. — На бегу завязала волосы. Больше такое не повторится.

Аурела, как обычно, предпочла быть немногословной, лишь убрала выбившуюся прядь за ухо Авалон, снова кивнула и указала подбородком на раскрытую рану.

— Нельзя отвлекаться.

Они продолжили, и вскоре Авалон ухватилась за маленькое тельце. Скользкое и влажное. Холодное. Только вытащив фиолетовое дитя, она обратила внимание на то, что Консуэла не дышит. Истекла кровью. Пуповина, окрашенная в черный, не пульсировала кровью, и ребенок не издал первый крик. Тишина сдавила уши Авалон. Она держала в руках маленькое существо с едва заметным пушком на голове и удивленно разглядывала его умиротворенное лицо. Что-то внутри нее жалобно сжалось.

— Оставь его, Авалон. Дитя мертво. Как мы и предполагали, скверна идет от ребенка к матери.

Аурела отправилась за тряпкой, чтобы запеленать мертвого ребенка и отдать на заупокойный ритуал прощания. Авалон же держала его в руках, это был мальчик, и не могла оторвать от его лица оторопелого взгляда. Она не понимала, что в этом ребенке необычного: она вынимала похожих мертвых детей без единой эмоции. Но почему-то именно расслабленность и некое божественное принятие на лице с маленькими губами и носом, заставили ее вдруг вспомнить Князя — бога инквизиторов. Они взывали к нему, поджигая очищающие костры под ведьмами, возносили ему хвалу и молитвы о спасении души, убивая при этом.

Но ведь каждый мужчина когда-то был вот таким маленьким мальчиком, едва помещающимся на предплечье женщины: своей ли матери, бабушки или повитухи. Почему и когда эти крохи становились озлобленными и начинали веровать в то, что, убивая других, даже столь непохожих на себя, можно достичь очищения и благословения?

Ей вдруг так нестерпимо захотелось объяснить ему, попросить никогда не причинять женщинам зла, что она неожиданно для себя дотронулась левой рукой к лицу мертвого мальчика, чтобы убедиться, не отреагирует ли он. Он не отреагировал, и она отругала себя за нелепую надежду. Даже гранат не способен воскресить затихшее сердце.

— Они совершают безрассудства и глупости, чтобы почувствовать себя мужчинами, сколько бы лет им ни было, — Авалон вздрогнула и обернулась, только сейчас осознав, что озвучивала все свои мысли. Аурела медленно подошла и нежно погладила темные волосики ребенка. — Они все в душе маленькие мальчики. Жестокие и сильные, но ужасно напуганные. Им никак не смириться, что они жизнями обязаны женщинам. Как объяснить нашу силу, дарованную Персеной, как не тем, что это противоестественно. Только вот они постоянно забывают, что таинство рождения не сильно отличается от созидания магии.

Авалон покачала головой, отдавая мертвое тельце в руки врачу, чтобы она укутала его в тряпицу.

— Магия уродует нас, Аурела. Наши тела увядают, наш разум мутится. Некоторые ведьмы становятся озлобленными и потерянными…

— Разве рождение не уродует женщин, Авалон?

Авалон подняла удивленный взгляд и посмотрела в глаза наставнице. Она хотела возразить — те женщины, у которых беременность заканчивалась благополучно, быстро возвращались ко двору после рождения ребенка. Каталина была одержима своими родами и готовилась к ним с предвкушением исполнения миссии — продолжения королевской династии. Все кругом носились с беременностью и детьми, как с чем-то невероятно прекрасным и неопасным, но Авалон, проведя в лазарете много месяцев, знала, что даже успешно разрешившаяся от бремени женщина не становится здоровее и спокойнее. Плохой сон, проблемы со здоровьем, переживания за ребенка — все это выедало изнутри, словно рой термитов. И все это женщина получала в подарок после девяти месяцев тошноты и тяжести, ведь каждая посчитала бы такой исход лучшим, если сравнивать с другим путем — Авалон перевела взгляд на Консуэлу. Да, и такая возможность никогда не отступала. Даже если Персена благословила дщерь широкими бедрами и хорошим здоровьем, никто не мог гарантировать, что она избежит черной скверны и не перейдет во владения богини за гранью этой жизни.

Авалон уже готова была согласиться с Аурелой, но ее перебил судорожный всхлип и раздраженное кряхтение. Они обе в полном недоумении опустили взгляды — младенец на руках врача шевелился и корчил лицо в надрывной попытке закричать. Робкое чувство надежды охватило Авалон, когда она дотронулась к коже ребенка.

Теплая.

Мальчик вернулся, побывав на берегу Персены.

Авалон осторожно сжала его ручку, разглядывая мягкие пальчики, и вспоминала рассказ своей бабушки, Владычицы Вздохов. Она любила потчевать внучку ведьминскими легендами о мальчике, который побывает на обетованном берегу Персены, и сама богиня снизойдет к нему, чтобы даровать свое благословение и причастить гранатовым соком с первого Древа Жизни. Вкусив нектар, мальчик вернется назад к мирским делам и собственной судьбе — стать первым из лучших. Авалон помнила горечь своей обиды, которую испытывала, будучи маленькой девочкой, ведь все легенды и сказки почему-то всегда предсказывали великую судьбу только мальчикам. Даже среди ведьминских притч и то самая известная была про мальчика, а не про девочку. Ей так хотелось, чтобы вместо мальчишки легенда была о ней, поэтому она всегда плотно прижимала ладонями уши на моменте, когда бабушка начинала рассказ — она все равно знала его наизусть. Вместо мальчика представляла себя — взрослую, бесстрашную и сильную. Бабушка лишь посмеивалась над ней, продолжая свой сказ. А иной раз она, будучи в хорошем настроении, действительно меняла нарратив легенды, и Авалон, затаив дыхание, слушала про девочку, которую ждет великая судьба. И вот уже в рассказе бабушки, не только в ее собственном воображении, появлялась сильная воительница, защищавшая обездоленных.